ЗИНА+НИНА+КОЛЯ=?

Когда в Малайзии нелетная погода

Культура

Николай Коляда, кажется, единственный из ныне здравствующих (и активно работающих) русских драматургов, кто не отчаялся еще облечь в сценическую форму обстоятельства, которые проживают сейчас персонажи некогда великой страны. И пусть зачастую весь его «ход» заключается в том, чтобы механически перенести на сцену подсмотренное и услышанное в подворотне, на лестничной клетке, в очереди за портвейном, результат все равно получается впечатляющий — слезы капают. В подавляющем большинстве случаев герои Коляды — люди несчастные, почти всегда — несчастные не по своей вине, этакие современные без вины виноватые. Они уже не ищут счастья. Но иногда счастье само набредает на них.

В пьесе «Мы едем, едем, едем...» несчастных трое (ровно по числу персонажей). Зина (Лия Ахеджакова) несчастна, потому что никто ее не любит, не жалеет, и для того чтобы забыться, приходится ей челночить по маршруту Малайзия — Москва — Новые Черемушки. Нина (Галина Петрова), давняя Зинина подруга, теперь подрабатывающая в ее роскошной квартире домработницей, тоже жаждет простого человеческого тепла. Коля (Авангард Леонтьев) вообще «Буратино недоструганный» (цитирую пьесу) — метр с кепкой, в браке не состоял, жизнь прожил зря, трудится в Энергонадзоре, блюдет порядок в подъезде, следит за тем, чтобы граждане движения колечка в счетчике не замедляли. Собаки его кусают, жильцы не любят. В общем, типичный «маленький человек».

Зина и Нина, разумеется, колечко задерживают — голь на выдумки хитра, гвоздик вставили, оно и медленнее ползет. На магнитофон лай собаки записали в собственном исполнении — от бандитов обороняться. Змею купили, но не знают, ядовитую или нет. Презентацию ей устроили — шумную, как и положено «новым русским». Коля приходит Нину усовещивать, штраф взимать. Но как-то, сам того не замечая — надевая тапочки, выпивая за наступающий Новый год (дело происходит накануне), рассказывая о себе и слушая ее, — влюбляется. (По занавесу ползет отвратительного розового цвета сердечко — Волчек экспериментирует с новым, полученным от спонсоров светом.) Снова выпивают, снова разговаривают — и, наконец, залезают на постель, сплетать и расплетать руки.

Галина Волчек решила сделать из этой пьесы Бродвей — с чудесами техники, акробатическими трюками, цветастыми декорациями, оглушительной музыкой и бесчисленными спецэффектами. Так что свою скромную грустную историю актерам приходится играть на откровенно кичевом фоне. Огромная трехспальная кровать из пластика, чем-то неуловимо напоминающая сиденье от унитаза, цветастые плюшевые игрушки, взмывающие в небеса (привет Виктюку) и, конечно же, необъятные полиэтиленовые тюки в полосочку с солидным запасом польско-тайваньского ширпотреба. В глубине сцены — маятник и огромная Дама с мандолиной, время от времени неизвестно зачем поднимающаяся вверх. И самое трогательное — любимая драматургом новогодняя елка с мерцающими в холодной пустоте огоньками гирлянды.

Актеры теряются в этих грандиозных конструкциях, с трудом отвоевывая себе пространство для обустройства русского психологического театра. Удается это, пожалуй, лишь Лии Ахеджаковой. Поняв, что бессмысленно бороться с системой, она решила сделать максимум возможного внутри нее — и решительно бросилась осваивать стихию кича. Ее появление на сцене — словно въезд басурманского царька в покоренный славянский город. Она громко кричит, отчаянно жестикулирует, на всю катушку используя свои недюжинные актерские способности, — все для того, чтобы во втором действии стать мягкой, нежной и доброй, такой, какой была -дцать лет назад, когда они с Ниной спали валетом на одной кровати в общежитии.

Галина Петрова, напротив, устала, видимо, от характерных ролей, а потому упорно извлекает из своей героини «щемящую ноту» — ей это удается сполна, тем более что текст у нее не так насыщен дворовыми свердловскими идиомами, как у Ахеджаковой, где сплошные «гадский папа» и «все хоккей».

Многоопытнейшему Авангарду Леонтьеву в этом спектакле пришлось сложнее всего. Даже самый талантливый актер (а Леонтьев один из талантливейших) нуждается в режиссере — а Галина Волчек, обычно щедрая на актерские рисунки, для Леонтьева в этот раз сочных красок пожалела. И ему приходится играть обычно — хорошо, но как-то без души. Он еще только нащупывает почву для того, чтобы развернуть своего персонажа, заставить его действовать наравне с другими, создавать обстоятельства, а не прятаться в них. Им с Ахеджаковой вообще тяжело — попав в сходный с «Квартирой Коломбины» и «Стеной» текст, они старательно пытаются избавиться от эстетики и приемов Романа Виктюка, уже прочно вошедших в их кровь. Остается надеяться, что избавление это пройдет без печальных осложнений на вкус и цвет, осложнений, которыми, оказывается, так чревата любовь к Бродвею по-«новорусски».

Фото А. Иванишина

Авангард ЛЕОНТЬЕВ,
народный артист России:

— Сказать, что моего Колю играть сложно — значит ничего не сказать. Это очень трудная роль. Коля демонстрирует крайнюю степень доброжелательности к окружающему миру. В жизни такие люди встречаются, прямо скажем, нечасто, иногда мне даже кажется, что Коля — образ чересчур идеализированный. Играть добро в его первозданном виде куда сложнее, чем противоположный образ — злое начало всегда выпуклее, яснее, что ли. Галина Борисовна требует от нас искренности, лиричности, исповедальности, хочет, чтобы на сцене были обнаженные, незащищенные люди — каждый со своей болью и со своей мечтой. Это невероятно сложно — но хочется верить, что мы потихоньку движемся по этому пути.

Лия АХЕДЖАКОВА,
народная артистка России:

— Вы знаете, наверное, я должна признаться в своей любви к драматургу Николаю Коляде. Мне нравятся все — все без исключения — его пьесы. В Свердловске, где живет Николай, у него есть собственная труппа, играет в небольшом, мест на двести-двести пятьдесят зальчике. И я вам скажу, что такого театра я не видела очень давно. Это совершенно другой мир, совсем другие актеры. Они не хуже и не лучше столичных артистов, они просто другие. И мне безумно жаль, что сейчас настало такое время, когда очень трудно, почти невозможно вывезти провинциальный театр на гастроли. Если бы они приехали в Москву, зал был бы переполнен. Я с актером Мишей Жигаловым играю еще одну Колину пьесу — «Персидская сирень». Она тоже об упущенной, потерянной любви. О том, что встречаются два человека, а уже поздно, встретиться им надо было на тридцать лет раньше.

— Лия Меджидовна, а вас не смущает то, что героиня ваша в «Мы едем, едем, едем...» изъясняется преимущественно на полублатном жаргоне, этаком свердловском воляпюке?
— А почему это должно меня смущать? Я не понимаю такого ханжеского отношения к искусству. Это язык, который прочно вошел в быт многих людей. И те же самые люди, которые спокойно произносят «некрасивые» слова по сорок раз на дню, почему-то ужасно смущаются и негодуют, когда слышат их со сцены. Я вообще очень признательна Галине Борисовне Волчек за то, что она, несмотря на мое сопротивление, все-таки заставила меня делать в этом спектакле то, что я делаю, — кричать, ругаться, прыгать и так далее. Получился персонаж. Какой он вышел — хороший, плохой, приятный, неприятный — другой разговор. Главное, что его не «причесали», не загнали в непонятно кем придуманные, «культурные» рамки.