МИХАИЛ ЛЕСИН, министр печати, информации и телерадиовещания России — специально для "Коммерсанта"
Я провел в Чечне и Дагестане всего два дня. Со мной — корреспонденты разных каналов и изданий, ровно сорок человек с камерами, аккумуляторами, ручками и блокнотами.
Чувствовал себя вожатым в пионерлагере, ведущим отряд купаться. Огромных усилий стоило собрать всех вместе — постоянно рассыпаются, хотя никакой специальной охраны у нас не было. Тут я понял, как журналисты попадают в плен. Объяснял как мог, что у министерства нет денег на выкуп заложников.
В Шелковской местные жители разделились на две группы: одни ругают российскую армию, говорят, что пенсий нет, школа до сих пор закрыта, другие говорят нашей армии "спасибо". Все журналисты — там, где ругаются. Я предлагал снимать и тех, кто благодарит,— так нет, не хотят давать другую точку зрения. Ищут только негатив, как будто бы редакционное задание у них такое.
Село Новолакское — это убранные к нашему приезду обломки и наспех прилаженные крыши и окна. Дома пусты, мебели практически нет — всю вывезли бандиты. Местные власти должны документально зафиксировать разрушения, согласовать их с владельцами домов, послать списки в центр и уже потом получить материальную помощь.
Жители, конечно, недовольны. Они хотят быстрее. Жалуются журналистам. Как только корреспонденты отходят, жители начинают нормальные, деловые переговоры с военными: когда будет свет, когда газ. Военные говорят, что большинство выступающих перед журналистами — сами не местные. Это — вынужденные переселенцы, или, как их называют здесь, беженцы. Некоторые приходят и регистрируются в одном лагере, потом идут и регистрируются в другом: хотят получить дополнительную помощь.
На второй день, уже перед отъездом, мы сидели с журналистами и обменивались впечатлениями. Кто-то спросил: "Вот мы встречались с Магомедовым, который рассказывал, что в Дагестане все хорошо. А улицы грязные, и гостиница плохая. Значит, Магомедов говорил неправду?" Я рассказал, что, когда первый раз приехал в Америку, жил на Манхэттене, но в гостинице, где на три номера был один туалет и бегали тараканы. Но Клинтона за это не винил.
Конечно, никто не рассчитывал на то, что в Чечне сразу же найдутся тысячи сторонников федеральной власти. Все-таки девять лет люди жили под влиянием местной пропаганды. Но вот спрашиваю у зама главы администрации станицы Шелковской: "Чего больше всего хотят люди?" "Эсесер хотим",— отвечает. А еще хотят, чтобы железная дорога работала, хотят в Москву ездить. И очень расстроены тем, что "в Москве сейчас тяжело: документы проверяют, не любят". Они говорят так: "Не все такие чеченцы".
А как узнать, кто "такие", а кто — нет. В Шелковской бандитов определяют просто: "Слушай, у кого дом лучше, тот и бандит". Все в их жизни очень просто.
Журналисты по привычке жаловались, что у российских военных невозможно ничего узнать. Я сорок минут убеждал генерала Казанцева, что надо быть максимально открытым. Что на журналистов нельзя обижаться и раздражаться. Но и его понимаю. Позиция Казанцева: чего говорить раньше времени, он вначале сделает, а потом все посмотрят, рассказывать — не его задача. Следовательно, это моя задача. Нам приказано в кратчайшие сроки обеспечить в зоне безопасности выпуск газет.
Когда газеты заменят собой слухи, все поймут: на самом деле в Чечне идет нормальная работа. В ней участвуют все: журналисты, военные, федеральное правительство. Войной я бы все это не называл.