БАЛЕТ В ТРЕХ АКТАХ

О чем речь?

Публикации

Татьяна ТАРАСОВА

с прологом и эпилогом

Фигурное катание. Вроде бы вид спорта. Вроде бы скольжение на коньках под музыку. Все просто. Все понятно.
Но непонятно, каким образом это вполне конкретное и полезное занятие превратилось в часть образа жизни целой нации, в незаметную, но очень важную составляющую советской эстетики, в мечту и романтику многих поколений мальчиков и девочек.
Один из создателей этого мифа, этого магического волшебного шара под названием «фигурное катание» — Татьяна Анатольевна Тарасова, дочь легендарного хоккейного тренера.
Благодаря нашим тренерам, нашей школе, нашим спортсменам этот магический шар стал притягателен для всего мира. Однако мы, зрители, знаем только о надводной части этого айсберга, этой ледовой сказки. Всю технологию огромной селекционной работы, «кухню» этого вида спорта, все перипетии безумно сложного мира фигурного катания — долгие годы от нас скрывали, несмотря на усилия спортивных журналистов. Писать о многом было просто нельзя. Сейчас подробности возвращаются — вместе с девятым валом нахлынувшей ностальгии.

Пролог

По числу медалей, которые завоевали ее ученики, Татьяна Анатольевна Тарасова вполне может претендовать на строчку в Книге Гиннесса. Причем тренером она начала работать в восемнадцать лет.

В начале восьмидесятых Тарасова параллельно создает театр «Все звезды» из знаменитых и любимых фигуристов (фигурное катание долго было спортом номер один в Советском Союзе).

Последние четыре года театр по семь-восемь месяцев гастролирует в Великобритании, и к каждым гастролям Тарасова готовит новую постановку: «Спящая красавица», «Золушка» и последняя — «Аленький цветочек». Увы, ни один из почти трехчасовых балетов в России не показан. Права на постановку у англичан.

Акт первый. Театр

— В мире десятки ледовых шоу, балетов, ансамблей, чем же театр «Все звезды» отличается от других? Наверное, не вы одни показываете сюжетный спектакль на льду?
— Но только у нас это настоящий классический балет из трех действий. Сотни групп и трупп развиваются в своем направлении, хотя мы все выросли из одного дела... Никакой зависти у меня на этот счет нет. Наверх ведет много путей, и эта лестница конца не имеет. Как говорят: в нашем жанре то, что мы делаем, не делает никто. Ни одно из самых знаменитых шоу на льду: ни «Холидей он Айс», ни «Айс Капец». Зал с овациями чаще всех поднимаем мы. И эти стоящие в восторге зрители вселяют в меня какую-то уверенность... Нет, не уверенность, я человек не очень уверенный... какую-то надежду, что рожденный мною ребенок появился на свет не уродцем.

— Это вы-то — неуверенный человек?
— В профессии всегда надо сомневаться. Правильно ли работаешь с артистами? Они доверили тебе свою жизнь и судьбу — соответствуешь ли ты этому? Потому образ женщины, уверенно стоящей около бортика, во многом сконструирован искусственно.

— Полный трехактный балетный спектакль, возможно, уникальное событие на льду, но, с другой стороны, вот уже пару веков это обычный репертуар для театра. Можно, не напрягаясь, создавать спектакли-копии, перенося их с обычной сцены на ледовую?
— Подумайте сами, моих артистов нельзя расставить на сцене как в театре. Они же скользят! Причем с довольно большой скоростью. И надо придумать, как эту скорость сохранить на сцене размером двадцать на двадцать метров.

Более того, во время работы над постановкой в балетные театры стараюсь не ходить, хотя другое и смотрю, и слушаю — другое может мне помочь, подтолкнуть. Я люблю оставаться вдвоем с музыкой. И прокручиваю ее до тех пор, пока ко мне со всех сторон не начинают звонить соседи с прсьбами о тишине. Потому что у них от соседства со мной — гипертония. Я думаю, что за многие годы она у них, несомненно, прогрессирует. Я их жалею, но ничего сделать не могу. Мне нужно тысячу раз полюбить эту музыку, чтобы она в голове на маленькие-маленькие эпизоды раскладывалась.

— Рассматривая новую кандидатуру для труппы, что вы предпочтете — спортивные достижения или артистизм?
— Важно все. Но принцип, на котором был заложен театр, — мастером конька необходимо быть выдающимся — сохранился. Ведь в театре, которому 12 лет, еще есть артисты «первого призыва» — чемпионы и призеры СССР. Сейчас приходят молодые ребята, но все они — очень сильные спортсмены. Без отличного владения коньком невозможно создать никакой художественный образ, если артист будет падать и спотыкаться, вряд ли зритель заметит что-нибудь еще. Нужны скорость, полет, технические трюки.

Из нашего театра можно уйти обратно в спорт, можно поехать на чемпионат мира среди профессионалов и войти в тройку призеров. Есть и такие примеры. Это говорит о том, что спортивная сторона не только не растрачивается, а растет. Наши даже умеют делать на льду то, чего не умеют делать спортсмены — у нас же нет запретов, мы абсолютно свободны. Но при этом ребята должны быть одарены актерски, чтобы не только суметь выразить музыку, но жить в ней.

Либретто первого акта

Название «Все звезды» придумал автор этого интервью, двенадцать лет назад застав в гостиной у Тарасовой пыхтящего над листком бумаги знаменитого Юрия Овчинникова, в то время директора нового коллектива (сейчас он тренер в Сан-Диего и отец двух детей от милой английской жены — результат постоянных гастролей на Туманный Альбион). «Лучше «Созвездия» названия для нас нет!» — сказал он мне. «Юра, — ответил я, — так коктейль называют в кафе «Московском», а ты хочешь с ребятами за границу ездить (тайная фрейдистская мечта всех советских людей, своеобразный эдипов комплекс — маму люблю, но жить с ней нельзя), а они знают только одно — «All stars». Мы тут же утвердили это название у Тани. Призрак возможной заграницы витал над нами, как неосуществленный призрак коммунизма.

Акт второй. Спорт

— Идея «Всех звезд» была предложена вашим мужем (пианист Владимир Крайнев. — В.М.-К.), чтобы отвлечь вас от спорта. Режиссер все же не тренер чемпионов, он чаще бывает дома. Но вы вновь и вновь возвращались. Четыре года назад пришедшие к вам танцоры Климова и Пономаренко стали олимпийскими чемпионами. Сейчас у вас новый ученик — второй призер чемпионата мира Илья Кулик... Для вас спорт — это что-то вроде наркотика?
— Театр тоже наркотик. И очень сильный. А здесь? Я вообще не собиралась возвращаться и стоять у бортика. Я собиралась спокойно досидеть в театральном зале. Но я помогала Илюше в прошлом году с выбором музыки, с программой, слова какие-то говорила. Как живут все педагоги? Если он что-то знает и видит человека, которому может свои знания отдать, а тому это нужно — педагог устоять не может. Когда Илюша попросил...

Это очень тяжело — возвращаться. Страшно его подвести, страшно подвести себя. Тем более одиночное катание — самый сложный вид спорта, который построен на нечеловеческом напряжении, на очень тонкой координации, на сверхсложных элементах, трюках. Годы уходят на их изучение.

Сегодня Илья второй, и я понимаю, что завтра может быть первым, а может быть пятым, потому что пятерка сражающихся за первое место мальчишек очень интересная и очень сильная. Их разминка — это разминка просто тигров каких-то. Страшно смотреть, что они делают.

Я незаметно, уже два раза в день, хожу на каток. Мне там хорошо. Я устаю, потому что еще вроде как бы прыгаю вместе с ним.

Это — другое поколение. Посмотрите, как они работают. Как себя превозмогают, как заставляют. Как они сами хотят! Это нельзя просто так делать — это можно делать только тогда, когда ты понимаешь для чего. Перед ними теперь открыт весь мир. Родилось другое поколение.

--То есть десять лет, которые изменили страну, отразились и на фигурном катании?
— Они стали свободными людьми. Они могут там, а могут и здесь. И они понимают, что такое профессия. А профессия дается всегда напряженным трудом. Как Илюша говорит: «Кому легко?» И за этим «кому легко?» стоит не бравада, а понятие, что тяжело в любой профессии быть лучшим.

— Чем же тогда было фигурное катание, обожаемое в семидесятые годы?
— Было призванием. Тебя приводили за ручку. Хорошо, если тебя заметили, если у тебя есть способности. Наше дело, как и балетное, оно без способностей и таланта жить не может. Только на трудолюбии, к сожалению, не получается. А если ты попал в хорошую группу, к хорошему тренеру, то развить можно любые способности. И если все совпадет — ты лучший, ты чемпион страны, тебя показывают по телевидению, и ты живешь лучше, чем другие. Это тоже все было. Но спортсмен уходил из спорта и как умирал. Выдающаяся Роднина работает тренером, а до сих пор могла бы кататься. Во всяком случае, если не до сих пор, то могла бы долго украшать профессиональные коллективы Америки, у нас своих не было. Она собирала бы полные залы и была бы абсолютно счастлива. И ее призвание превратилось бы в профессию. Сколько ни обращались в Центральный Комитет — все было закрыто, все нельзя. Так ушла великая Пахомова. Я уже не говорю о Моисеевой и Миненкове, которые и сейчас бы украсили профессиональные шоу высшего ранга. Чудом успели Бестемьянова и Букин.

Это у нас, у счастливых тренеров, профессия сочеталась с призванием. Мой папа всегда говорил: «Нам не надо платить, с нас еще надо деньги брать». Вроде бы за то, как удачно все в жизни сложилось. Ну поэтому и не платили.

Либретто второго акта

Это рассказ о жизни спортсменов, которые, как всем известно, жили лучше других советских людей. С Александром Зайцевым еду на такси из Шереметьева. Водитель деликатно спрашивает: «Скажите, Александр, сколько вы зарабатываете в месяц?» Зайцев гордо: «У нас с женой самая большая стипендия в Госкомспорте — 500 рублей. С премиями в месяц полторы набегает». Самое забавное, что не только я с шофером, но и сам Зайцев был восхищен таким сумасшедшим заработком (две тысячи долларов по мифическому государственному курсу). Две тысячи — супер-суперзвездам. Кстати, когда Роднина и Зайцев перешли к Тарасовой, а с ней они еще дважды становились олимпийскими чемпионами, то одной из десятка возникших проблем была — как называть тренера в силу небольшой разницы в возрасте? Зайцев нашелся сразу. К тренеру великие чемпионы обращались так: «Теть Тань!» Россия-с.

Акт третий

— В 1976-м зимние Игры проходили в Инсбруке. Для меня они были очень тяжелыми, самыми тяжелыми из шести Олимпиад, на которых я отработала. Роднина с Зайцевым у меня выиграли, стали «золотыми». А в танцах победили Мила Пахомова с Сашей Горшковым, а вторыми стали Моисеева и Миненков — мои ученики. На этих Играх тренерам платили 1200 долларов за первое место и 600 за второе. Когда я пришла получать заработанные собственной кровью и потом деньги, мне выписали только тысячу двести долларов. «Как же так, — спрашиваю я, — у меня же Моисеева с Миненковым вчера «серебро» получили?» А мне: «Ты уже за одну пару получила». «Но это же танцы — это другой вид?» — «А ты что хочешь, за две пары деньги получать?» И объяснять, что твой рабочий день был десять часов на льду, потому что каждая такая пара требовала ежедневно пяти, — бессмысленно.

— Ваш отец Анатолий Владимирович Тарасов был настоящий, не ряженный патриот. Как он относился к тому, что ваш театр выступает в Великобритании, дом у вас в Германии, три месяца в году вы занимаетесь постановками в США?
— Папа был всеобъемлюще талантлив. И как педагог, и как тренер. Он и дружить умел как никто, и мальчишек своих любил. Я не встречала больше в своей жизни таких людей, как отец. Они вообще редко рождаются. Сильные, настоящие, способные от всего отречься ради дела. Ему и повезло... и не повезло. Он все же очень рано ушел из большого спорта, и это было совершенно несправедливо. И никто за ним не бежал, не кричал: «Куда вы? Мы не будем вас обижать». Его приглашали в Америку. Правда, здесь ему забыли об этом сказать, он узнал, когда оттуда позвонили. Тренировать «Нью-Йорк Рейнджерс» за три миллиона. Конечно, никто бы его не пустил, да и он бы сам не поехал. Он хотел здесь хоккей развивать. Он здесь базу хотел сделать. Кстати, и сделал. Это его еще там играют и доигрывают. Еще его.

Он понимал, чем я занимаюсь. Был за меня горд. Наверно, был бы сейчас рад, что я снова взялась за старое. И потом — как можно говорить, что я там живу? Я там работаю. Я живу только здесь. Мы так уж устроены. Все же большая, может не лучшая, часть жизни, но прошла здесь. Папа понимал, что я зарабатываю деньги. Что я способна помогать семье. Это большое счастье, когда можешь зарабатывать своей профессией. Я знаю, что не могу купить самолеты, вертолеты, дорогие машины и дома. Но моя семья живет нормально.

— Люди в такой же жизненной ситуации мне говорили, что здесь лучше придумывается, а там легче воплощается. Или для тебя это не имеет значения: что в Бостоне придумывать программу, что на Соколе?
— Я люблю работать здесь. Если есть условия там, сижу там. Но я люблю «Кристалл», люблю Лужники. Я там выросла и меня там любят. А мне нравится работать там, где меня любят. Меня в Лужниках каждая собака знает, которая бегает вокруг катка, мне это тоже придает дополнительные силы. Да, я работаю здесь, показываю там, но это совсем не означает, что я не хочу показывать свои балеты дома. Но выступать с Илюшей я хотела бы там. Потому что там полные залы. А выступать при отсутствии зрителей мне кажется несправедливым по отношению к тяжелому труду фигуристов. И праздник получается меньше, чем должен быть.

Либретто третьего и последнего акта

Татьяна Тарасова — точная копия своего папы. Есть только одно существенное отличие: Анатолий Владимирович всю жизнь писал (вставая для этого в пять утра), Татьяна Анатольевна умудряется ничего и никогда не записывать. В число друзей Анатолия Владимировича я по возрасту никак не мог попасть, но легко могу представить, что это такое. Дружба с Тарасовой может быть или «до гроба», или никакой (враги и вражда — это отдельная глава). Полутонов нет. Это — клан, где вождю интересно все — не только с кем ты проводишь оставшееся от дружбы с ней свободное время, но и чем занимается твой ребенок? Высшая цель и наслаждение (после победы на очередном чемпионате мира) — поженить одиноких друзей. Я этот пресс испытал на себе, то есть почти дошел до звания заслуженного мастера (в другом, не спортивном измерении). Если друзья развелись, оба не могут оставаться гостями дома. Один (одна), обычно обиженная сторона, — это друг, которому нужна помощь. Виновный(ая) в разводе из числа друзей вычеркивается, но во враги не записывается.

Дни рождения, как в Кремле, обязательно фуршет. Не знаю, почему так в Кремле, но в трехкомнатной квартире на Соколе посадить всех за стол было невозможно. Зато «все», которые бродили по квартире и курили около Вовиных роялей (их было два и стояли они на хоккейных шайбах, чтобы не очень донимать соседей), — это был цвет советской интеллигенции — от академика Велихова до дирижера Китаенко.

Здесь у стола «a la furchett» Михаил Жванецкий читал впервые «Еврейский пароход». Как молодой корреспондент я не расставался с диктофоном, но включить его было неудобно, потом мне стало стыдно, что я от смеха рыдаю и икаю. Потупив голову, я увидел, что в моих ногах катаются по ковру, как два бревна, толстое и тонкое, неразлучные подруги Таня и Маня — Тарасова и Неелова.

Финал

— Я так устроена, может быть, во вред себе, во вред другим, но я счастлива, что не устаю на работе. Я всегда любила, чтобы у меня была большая группа участников тренировки. В нашей профессии нужно все время доказывать свое первенство. Мне же не дали медаль на всю оставшуюся жизнь, мне их давали за мгновения, которые оказались победными. Этих мгновений было много, но нужно ловить новые. Я уже думала в прошлом году, когда еще не было Илюши: ставить новый спектакль мне не нужно, потому что театр поедет в Европу, а потом в США, может, пойти к Лужкову и попросить, чтобы мне дали в Москве собрать группу малышей и попробовать их вырастить? Еще одно десятилетие. Мне на следующий год будет 50. Значит, доживу до 60-ти — смогу увидеть результаты своего труда. Не сидеть же дома. Я и так хорошо жарю и варю.

Фото
А. Бочинина