Культура
После пожара, что год назад практически уничтожил интерьеры знаменитого Морозовского особняка на Спиридоновке (ныне Дом приемов российского МИДа), многое погибло — раньше бы сказали, безвозвратно. А от трех громадных панно Константина Богаевского, украшавших Большую гостиную — одно из самых эффектных парадных помещений особняка, — остался лишь небольшой закопченный фрагмент.
В 1893 году Савва Морозов купил для жены особняк в Арбатской части Москвы. Перестраивал дом архитектор Федор Шехтель, который собственноручно изготовил около 600 чертежей. Для отделки особняка он пригласил Михаила Врубеля: им, кстати, написаны три панно для Малой гостиной. Большая гостиная поначалу была просто обита штофом, но когда после смерти Саввы Морозова его вдова продала дом Михаилу Рябушинскому, тот заказал модному тогда Богаевскому три монументальных картины: «Даль», «Солнце» и «Скала».
После пожара панно Богаевского пришлось, в сущности, создавать заново. Заказ на реконструкцию получило Межобластное научно-реставрационное художественное управление Минкульта РФ и группа реставраторов: В. Стуков, Ю. Пахомов, М. Чистяков под руководством А. Кузнецова — принялась за работу. Особые, гобеленового плетения, холсты были специально изготовлены на Гаврилов-Ямском льнокомбинате, причем станков, рассчитанных на нужную ширину — почти 4,5 метра, — не сохранилось и реставраторам пришлось хитро сшивать полотнища. Вся работа длилась семь месяцев и стоила около 200 тысяч долларов.
В сентябре пройдет торжественное открытие Дома приемов МИДа, и парадные залы предстанут перед посетителями в своем первозданном виде.
Константин БОГАЕВСКИЙ, художник-пейзажист, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, родился в 1872 году в городе Феодосии. Тут же, у самого синего моря, он провел практически всю жизнь. Долгие отлучки связаны с учебой в Академии художеств да парой путешествий.
В Академии он учился средне, и его даже отчисляли «за неспособность». Тем не менее ему удалось окончить класс пейзажной живописи у Куинджи. Далее было возвращение в родной город, участие в столичных выставках, почетная закупка картин Третьяковской галереей, комплиментарные рецензии.
Богаевский не относится к художникам, у которых каждые пять-десять лет — крутой перелом в творчестве, новые увлечения и цели. Константин Федорович воспевал Крым, природу древней Киммерии. Но — надо отдать ему должное — от своих ближайших коллег, работавших или с той же натурой (Волошин), или в той же легендарно-былинной тональности (Рерих), Богаевский сумел отличиться. Образы природы, им созданные, победительно монументальны, но излишнюю маскулинность образа смягчает ангельский цвет — мягкий, матовый, пастельный — даже если писано маслом. В письмах Богаевский жаловался, что масло убивает его живопись, оно недостаточно прозрачно и лучезарно — ему хотелось эффекта фрески. Плоскостно-декоративный его стиль полностью соответствовал моде времени, формальным приемам модерна. У него была собственная неповторимая интонация, которая, возможно, напоминает и Куинджи, и Волошина, — но в музейной экспозиции его ни с кем не спутаешь.
Максимилиан Волошин писал о Богаевском: «Природа Богаевского замкнута в своем великом и торжественном безлюдии. По широким долинам, на скатах холмов у него растут большие молчаливые деревья, которые одни живут, мыслят и молятся... Он воссоздал на своей страстной земле тот рай, который существовал до сотворения человека, когда она была населена одними стройными и мыслящими растениями».
Волошин сочинил эти строки в 1910-м, когда оба они, земляки, были сравнительно молоды и полны честолюбивых дерзаний. «Здесь, в Феодосии, — писал Богаевский в 1909-м, — я на манер Айвазовского подаю теперь не всю руку, а только два пальца». Потом последовали испытания революцией и достаточно спокойная жизнь вплоть до смерти в 1943-м.
Советский период особыми свершениями не обозначен. Хотя любопытно наблюдать, как Богаевского, подобно Павлу Кузнецову и другим художникам-визионерам, подковывали социалистической идеологией. Богаевский рисовал панорамы Днепростроя и нефтевышки Баку. Исполнение социального заказа у него выходило очень даже неплохо: нефтевышки напоминали мираж, а Днепрострой — легкие галлюцинации.
Собственно, творческий кризис не был связан у него напрямую с революционным катаклизмом. Он начался раньше, в 1912-м. С той поры стенания и жалобы звучат постоянно: «Я по-прежнему неудачно работаю, одну за другой уничтожаю начатые картины, прямо отчаяние берет» (1912), «Я часто думаю... вот пройдет лет 50, и так же, как на Айвазовского, скучно станет смотреть и на меня» (1927), «Поглядев свои картины, отвернутые к стене, пришел в полное отчаяние» (1929). «Мне всегда кажутся мои картины такими ординарными, мало совершенными, что мне делается просто неловко, когда приходится слышать о них такие восторженные отзывы».
«Восторженные отзывы» были в избытке выплеснуты в 1928 году, во время персональной выставки в Москве. В Академии художеств провели его вечер.
В советские времена Богаевского держали за художника этнографического, передавшего специфику местного крымского пейзажа. Возможно, именно это обстоятельство помогло ему получить звание «заслуженного». Однако его виды Крыма не столько документ, сколько фантазия, греза идеальной земли вообще.
Богаевский так и остался в плену у символизма. Существование на обочине, в курортной зоне, помогло ему в подобном консервированном состоянии благополучно дождаться старости. Стилистика его эпистолярного наследия за полвека менялась так же незначительно, как и живопись: восторги по поводу природы, ранней весны, запахов моря, сердечные приветы, сентиментальные слезы. Даже во внешнем облике Константина Федоровича, аккуратненьких усиках на худеньком личике было нечто девичье-возвышенное. Застенчивость — обязательное качество, которое делает подающих надежды художников фигурами второго, а то и третьего плана.
Людмила ЛУНИНА