Сюжет в телепередаче «Времечко»: люди из какой-то фирмы отдыхают, расслабляются в помещении, обозначенном при входе как музей Высоцкого. И говорят, что это их территория. Заезженная тема — войнушка по поводу недвижимости. Кипа бумаг и у той, и у другой стороны. Тоскливо. И вдруг — Владимир Высоцкий с тем самым выражением лица: «Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более когда в нее плюют». Только он не поет, а что-то говорит, и я читаю в бегущей строке: «Никита Высоцкий, директор центра-музея Владимира Высоцкого».
Младший сын, который просто похож, только повыше ростом. Но разве он не актер? Какой директор музея из актера? Ему было 16, когда умер отец. Теперь прошло еще столько же...
Частная жизнь
ДОЛГОЕ УЗНАВАНИЕ ОТЦА
«Я не люблю, когда мне лезут в душу»
— Я переживаю всегда не моментально. С кем-то бывает — вспыхнул и погас. А меня догоняет. Так было с сыном: только спустя три года после его рождения я пережил радость, дошло — сын родился, я чуть не плакал от счастья. И отцовскую смерть тоже переживал не на похоронах, точнее — в тот момент не полностью. А потом это меня догнало, и я был совершенно раздавлен от проступившей ясности: никогда больше, никогда не увижу.
— Музей — это тоже запоздалая адекватность?
— Это страшно, что происходило здесь. За пять лет музей не собрал практически ничего. Многие люди, которые шли сюда работать по душевному порыву, были вынуждены уйти. Грязь, беспробудная пьянка под оглушительно включенные записи отца — вот так они его любили. Когда я пришел сюда в мае этого года, пригласил опытных сотрудников, они зашли — и ничего не поняли: фонды пустые. Ничего нет, кроме копий фотографий. Копий! Пропали вещи, деньги, аппаратура, время. Никакая прокуратура этого не вернет. А ведь люди приносили сюда все, что у них было, не копии — оригиналы. Если бы вы пришли сюда месяца три назад, то для того чтобы зайти, вам бы пришлось рисковать жизнью. Какие-то нависшие балки, бродячие собаки, странные люди. Какие-то «братья», «сестры» — клянутся, что родня, вечно пьяные. Нормальные люди шарахались. Какое-то время, в самом начале, мама здесь моя работала. Не выдержала, ушла.
— Вы знали, что здесь происходило?
— Я достаточно честолюбивый человек. Мне предлагали участвовать в каких-то мероприятиях, связанных с отцом, писать мемуары — я отказывался. Ну, из соображений, что я вот «сам с усам». Многие люди, которых я уважал, меня в этом поддерживали: правильно, это тебя задавит, ты не сможешь сам реализоваться. И я своей позицией гордился. Потом что-то такое произошло, и я понял, что веду себя так уже не ради того, чтобы сохраниться, а ради этого мнения о себе: какой Никита молодец! Что именно из-за этого допускаю хамство, воровство, грязь, мерзость, которые здесь творились. Когда я откинул это, стал читать стихи отца, я увидел, что они мне многое дают как актеру. Я стал участвовать в программах, связанных с творчеством отца, играть в спектакле о нем.
— И вас снова догнало — на этот раз тот ужас, который происходил в музее?
— Да. Об этом готовилась телепередача. Но журналист показал материал бабушке, и она взмолилась: «Пожалуйста, не надо!» По тем же самым причинам: ну как объяснить, что семья наша это терпела?
— Как же они все-таки проводили вечера памяти Высоцкого?
— Так они это не здесь делали. Их прилично финансировало государство — арендовали какой-то зал. Приходили артисты, которые ради памяти отца не брали ни копейки за выступления. Продавали публике билеты и были еще в плюсе.
— Война с фирмами, что на площади музея, видимо, оказалась тоже наследием того периода...
— Особенно тяжко нам было с «Витали». Это туристическая фирма — у них свой график работы, «челноки», которые идут без конца. У нас выставка, а их заблудившийся клиент кричит: «Где мой паспорт?»
— Музею перечисляли деньги, средства от продажи нашумевшей книги Марины Влади.
— Не было таких денег.
— Вы многое пересмотрели, Никита, не изменилось ли и ваше отношение к Марине? Всем памятно, как резко вы выступили на пресс-конференции по поводу ее книги.
— Произошел конфликт между многими людьми, которые вначале были вместе, объединенные горечью утраты. Все встречались, нуждались друг в друге — я это помню. Это те самые люди, которые сейчас руки друг другу не подадут. Они были разными — разными и остались. С очень многими из них Марина была знакома поверхностно. Например, с моей мамой, которой в книге походя дается просто некрасивая оценка. Но дело даже не в этом, дело в том, что Марина написала книгу сгоряча, после достаточно острого конфликта между ней и несколькими людьми, в частности моим дедом и бабушкой, из-за памятника, который она посчитала уродливым. Я и тогда, и сейчас думаю: не дай бог кому-нибудь пережить своего сына, но если сын умер — святое право родителей поставить ему памятник. Такой, какой они считают нужным. И она должна была это принять.
Что касается вообще моего отношения, Марина для меня была и остается вдовой моего отца, и поэтому я к ней очень уважительно отношусь. Он ее выбирал, а не мы. Но, с другой стороны, мы тоже его родные и близкие. С людьми поссорилась она сама, а не он, а написала, что они плохо относились к отцу. Он с тем же Володарским собирался делать картину — не так-то много людей, которые могут похвастаться, что они его соавторы. И тот — просто как другу — не Марине опять же, а отцу сказал: строй у меня на участке дачу. Своему другу сказал. Понимаете? Марина позже хотела использовать этот дом по-другому, он взял и разобрал его. Это ссора его и Марины, и она не должна бросать тень на отца. Марина может ошибаться — я вправе был ей об этом сказать. Хотя у меня был какой-то момент, когда я очень раскаивался в том, что сделал. Именно потому, что это не принесло никакого результата. Я был резок, несдержан, но... такого сверхобидного ничего не сказал. Сказал, что подаю на нее в суд. Но потом, подумав, понял, что на суде, подогретом этой публичностью, начали бы выплывать такие грязные вещи, что... Вот потому я и решил не подавать в суд, а не потому, что там не было клеветы. Она была. Что мой дед ходил с доносами на отца — это клевета.
— Но ведь было, наверное, во всей этой истории вечное непонимание, обозначаемое словами: отцы и дети?
— Вы знаете, я убедился на собственном примере, что большое видится на расстоянии. Легко говорить: вот мерзавцы, Пушкина не уберегли от дуэли. Не уберегли. Хотя среди его друзей была масса достойнейших людей. Когда близко общаешься, уверяю вас, можно сказать кое-что обидное про очень многих. Я этого не делаю не потому, что я такой благородный, а потому что это будет только часть правды. Жизнь полнее и сложнее, люди ссорятся, прощают друг другу, сходятся снова...
— Марина Влади могла бы вам помочь в реанимации музея.
— Прошло 16 лет. У нее новая семья. Взрослые дети, проблема заработка. Я не знаю ее позиции сегодня. У меня никаких враждебных чувств нет, я вообще отходчивый человек. Она многое для отца сделала, она действительно занималась его здоровьем, показала ему мир, познакомила с эмиграцией, дала возможности всякие. Очень многие помнят и любят ее как актрису. И, наверное, надо с ней списываться, приглашать к работе в музее.
— Никита, вы артист и вдруг становитесь директором. Вы больше не хотите играть?
— Нет, просто не получится, пока я здесь. У меня было приличное количество ролей, но я играл недолго. Были две роли, в которых я чувствовал: получается. Это было в «Современнике», не в главном, а в маленьком, которым руководил Миша Ефремов. Роль Геракла в «Седьмом подвиге Геракла» — было много цветов, аплодисментов, людей, которые десяток раз приходили смотреть. И была главная роль в спектакле по неопубликованному рассказу Леонида Андреева «Тьма». Мы были первыми, позже появились и киноверсии. Я говорил монолог 20 минут — хоть бы стул скрипнул. Спектакль не имел такого успеха, но он мне гораздо более дорог, чем «Геракл». Я актер, думаю, обязательно вернусь в театр, я хочу сыграть Рогожина, Ставрогина. Но пока музей и это совмещать невозможно.
— Каким вам видится музей?
— Это будет живой дом. Будет театральный зал. Все, духовно родственное Высоцкому — энергичное, веселое, творческое. Я хочу, чтобы была здесь жизнь. То есть не загонять ее в какие-то формы, а формировать то, что она сама предлагает. Вот провели мы вечер памяти 25 июля, здесь был продюсер группы «ДДТ». И появился проект — цикл для телевидения: самостоятельное прочтение песен Высоцкого несколькими музыкальными группами. У нас неподъемные ремонтные работы, много проблем. Но, я рассчитываю, в январе, в день рождения отца, этот дом оживет. За счет фонда, который будет существовать на пожертвования. Было очень много людей, от которых я слышал: мы всегда готовы. В течение трех месяцев я прошелся по всему списку этих людей: помогли давний приятель отца Туманов, Иосиф Кобзон, Альфа-банк и АО «Топ». А большинство мне сказало: «Такое сложное время, пойми». Я сообщаю реквизиты: получатель ИНН 7709180959. Банк-получатель: Таганский филиал МИБа, г. Москва МФО 201155 уч. 23 р/с 609743. И телефон контактный 915-75-78.
— Наверное, вам поверят: уж сын-то Высоцкого не может обмануть.
— Сын точно не обманет. В детстве я имел очень приблизительное представление о том, как отец живет, чем. Я играл в баскетбол, мне нравились девочки, я дрался с приятелями. Соединяться стало то, что им сделано, с тем, что это именно он, только года за три до его смерти. Было лето, он зашел, мама сказала, что вот, Никита балбесничает, валандается без дела. Он: давай-ка в театр. Я пошел на его спектакль и был придавлен. Стал серьезно слушать песни, ходить на другие спектакли, концерты. Позже, став актером, я много ездил сам, и всюду ощущение такое, что он до нас, вчера буквально здесь отработал. В самых неожиданных местах находились люди: «А вот Семеныч, помню, на этом самом месте...» Поступил во МХАТ — его помнили учителя, пошел в «Современник» — полно друзей. Многие со мной разговаривали — не для того, чтоб запомнил, а просто делились... Мне кажется сегодня: я все это сам видел, знаю, хотя там не был, не присутствовал, и когда начинают рассказывать, хочется сказать: «Я помню».