Николай КАРАЧЕНЦОВ: «Я — РУССКИЙ АКТЕР»

Культура

Николай КАРАЧЕНЦОВ:

«Я — РУССКИЙ АКТЕР»

Как известно, нельзя объяснить — за что любишь? Любовь к народному артисту РСФСР Николаю Караченцову так же загадочна и непостижима.

Николай Петрович о Николае Петровиче

— Давай разберемся с амплуа... В театре есть комики, трагики, а ты, наверно, всегда был героем-любовником. Еще существует такое амплуа?
— Понимаешь, амплуа такое есть. Но... но в принципе, изначально, я не герой-любовник. В театре это — Мордвинов, Остужев, Астангов, в кино — Лановой, Видов. А в Ленкоме так сложилось благодаря рискованному характеру Марка Анатольевича и, я не знаю... звезды так встали. Я шут, хулиган, Тиль. Но Тиль ведь не герой-любовник?

— То есть ты себя считаешь универсальным артистом?
— Мне хотелось бы, чтоб это было так. Во всяком случае одна из моих задач — постоянное расширение диапазона. После фильма «Старший сын» мне все роли предлагали в этом направлении — «социально-психологическом». После «Собаки на сене» пошла другая ветвь — комедийно-гротесково-музыкальная. Да, в спектакле «Юнона и Авось» моя роль, казалось бы, роль героя-любовника. Но в ней есть еще и роль первопроходца, каким, собственно, и был граф Резанов. Роль человека, который не мог спокойно жить. Все вокруг живут и живут, а он нет. Необыкновенный человек!

— Нормальный авантюрист.
— Масштабы его авантюризма, они за гранью. Можно быть игроком, можно рисковать, на чем-то заводиться, куда-то заноситься, но здесь уже непостижимый размах. Графа можно отнести к тем единицам, которые двигают прогресс человечества. Вознесенский написал красивые слова: «Он мечтал, закусив удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку — спасибо».

Мне Андрей Андреевич давал разные книги, напечатанные в разных странах, которые в какой-то степени касались графа Резанова и его времени. Конечно, и в поэме, и в спектакле есть то, что называется художественным вымыслом, хотя история эта была. Была и история с Кончитой, девочкой, фактически правящей в Сан-Франциско в начале прошлого века. Она сама пришла к Резанову на корабль, благодаря ей были подписаны первые контракты. То, что у меня с Резановым совпали имена и отчества, Вознесенский считал фатальным.

Граф был одним из богатейших людей в России. Шесть домов в Петербурге. Он был любимцем императора Александра. В спектакле есть и такой социальный заряд. Граф рвется снова в Америку, а его царь не пускает. Он пишет прошения Румянцеву, еще кому-то, его не пускают. Но в конце концов — он прорывается.

В жизни было не совсем так. После смерти при родах 22-летней жены, 40-летний Резанов был в страшной хандре, но не пропускал собраний в знаменитой туалетной комнате, где решались пути империи. Именно там обсуждался вопрос о связях с Америкой. Так что царская охранка его никак не гноила. Но что делать — спектакль «Юнона» и «Авось» был выпущен в советские времена.

Если продолжить настоящую историю графа, то он был образованный человек, свободно владел испанским и, похоже, именно поэтому, а также чтобы отвлечь его от тоски, царь распорядился сделать его начальником экспедиции из русской тогда Аляски в испанскую тогда Калифорнию, знаменитый Крузенштерн оказался под началом Резанова. И отношение к графу моряков было неоднозначным, похожим на отношение мидовцев к новому послу, который до этого был секретарем обкома. Но Резанов был человеком очень сильным и широким...

— Точное знание биографии героя помогает сделать роль?
— Палка о двух концах. Лично я — дотошный. Но иногда не надо знать слишком много. Это может артиста ограничить, подавить собственную фантазию. Надо искать золотую середину. Конечно, не стоит быть совершенным кретином, белым листом, мол, как понесет, так и понесет... Но можно знать все про Датское Королевство, погрузиться в средние века, а Гамлета не сыграть.

Возможно, Резанов был не таким, каким его увидел Вознесенский, но удаль и бесшабашность графа для меня есть и в вымышленном, и в реальном образе. Он строил в Петербурге дом, влюбился в проститутку, бросил наполовину недостроенный дом, уехал в Сибирь. Русский человек. Только русский. И это дает больше поводов для фантазии, чем все, что я мог прочесть в исторических справочниках.

Секреты молодости Николая Петровича

— Сейчас очень многие известные актеры: Джигарханян, Калягин, а еще раньше Табаков, создают свои собственные театры — тебя такая мысль не посещала?
— Названные тобою люди — это педагоги. Они основали театр на базе своего курса, что вообще в природе студенческого, студийного театра. Ведь курс набирается по принципу труппы. А что такое труппа? Это то, с чего ты начал — амплуа. Грубо говоря, если «Горе от ума» расходится по ролям, значит, правильно собран курс. А когда проходит два-три года, и если курс удачный, то безумно жалко это разваливать. Уже есть театр. И Армен, и Саша Калягин, наверное, уже сжились с этими ребятами, плюс к тому у них безусловно есть режиссерская жилка.

Конечно, надо все умножить еще и на азарт молодости, и на то, что люди в себя верят, но иногда это и бывает базой. В конце концов Театр на Таганке сперва был любимовским курсом.

— Тебе такая участь не грозит, так как ты никогда не был педагогом?
— Мне трижды серьезно предлагали набрать курс. Самым ответственным было предложение Виктора Карловича Манюкова, руководителя моего курса в школе-студии МХАТ. Он сперва намекал, потом недоговаривал и, наконец, незадолго до кончины, пригласил к себе в дом. Пригласил на обед. На столе алкоголь. Вроде бы я уже вырос. Уже не студент, которого привели покормить. Долгий и серьезный разговор. Он считал, что я могу быть педагогом. Но мое время не пришло, я не наигрался.

А этой весной мне позвонил Алексей Владимирович Баталов, мы говорили две ночи напролет. Во ВГИКе есть целое направление, исповедующее традиции Московского Художественного театра, а я выкормыш этой школы. Приглашение взять актерский курс во ВГИКе более чем лестное, но я отказался. Я мучился, не спал. Но я настолько патологически люблю свою профессию, что, если учить, — надо бросить все. Надо себя целиком ребятам отдать. А появляться один раз в месяц: — «О, Николай Петрович!» — и убегать, раздавая указания ассистентам, это несолидно.

— Поскольку благодаря юбилею, отмеченному всеми газетами и телепрограммами, народ знает, что ты начал свой шестой десяток, не тяготит ли тебя нынешний образ?
— Ты опять о герое-любовнике. Стучу по деревянному, еще не тяготит, только Людке не проболтайся (актриса Людмила Поргина, жена Караченцова с двадцатилетним стажем. — В.М.-К.). Но если серьезно, то, может быть, от невероятной загруженности, может быть, от того, что я играю такие роли, — они меня омолаживают? В природе любой творческой профессии есть что-то детское. Классический пример — Татьяна Ивановна Пельтцер и Евгений Павлович Леонов. Несмотря на их интеллигентность и образованность, они до самой смерти в восприятии мира оставались детьми.

Николай Петрович о двух актерских школах

— Возможно, я неправ, но меня всегда поражали заявления родных артистов, что наша актерская школа лучше любой другой. Но прости, я смотрю, предположим, «Королеву Марго» пример может быть любой — и вижу, как актеры играют, я смотрю добротный голливудский фильм и не замечаю, как актеры играют?
— Если говорить, предположим, о Шварценеггере как об актере — это несерьезно. Николсон — да, актер, а Сталлоне, Ван Дамм... Главная проблема иностранного актера в Голливуде — знание языка. Понятно, почему там много англичан. Иногда берут за мышцы, но не за то, что «это интересный актер, надо его снимать».

Мне дважды предлагали остаться и поработать. Но через пять лет жизни в Голливуде предел мечтаний — третьеразрядное американское кино и убогий капитал КГБ, где прощается акцент. Трудно себе представить, чтобы Спилберг увлекся русским актером. Потому что на языке мало мыслить, надо чувствовать — это природа актерского существа. И перейти эту границу почти никто не смог, даже великий Жан Габен. Отказался. Уехал.

Другое дело, что, играя даже не капитана, прапорщика — это вилла, три машины и отдых по всему земному шару. Но я не хочу судьбы ни Видова, ни, царствие ему небесное, Крамарова, — это надо забыть о профессии. Но вернемся к вопросу и перечислим звезды 70 — 80-х годов, когда мы начали массово узнавать их продукцию и пересчитаем наших звезд того времени. И я не знаю, у кого их больше? Михаил Ульянов — одна фигура. Смоктуновский — другая. Да один только «Современник», только театр Вахтангова, его премьеры. Все забудь. Возьми один театр — товстоноговский БДТ. Во всем Голливуде столько замечательных актеров не насчитаешь.

— То есть две несоприкасаемые планеты.
— Это так. Но признаем и то, что у них очень приличная школа актеров среднего плана. Получая маленькую роль, наши актеры начинают думать в огромном диапазоне: от того, как их увидят родственники, до биографии своего героя; а вся задача — полицейский, который приносит письмо. Когда я смотрю американский фильм, я думаю: «блин, может действительно настоящего полицейского пригласили?» Настолько их актер функционален, настолько он «не видит» камеры. Сидит, что-то печатает. Потом встал, пошел. Благодаря этой части картины, этому фону для главных действующих лиц, они здорово выигрывают. Тут они страшно наблатыкались. «По правде» прикуривают, «по правде» разговаривают, «по правде» живут, но в той части, в той зоне фильма, где не происходит пиков действия. А мне неинтересно, как ты понимаешь, смотреть, как человек ходит по улице и закуривает. Мне интересно, когда он в стрессовой ситуации, на пике переживаний. И вот тут они проигрывают. Я вижу у них, как актер вместо сумасшедшего темперамента, разрушающего стены, использует истерику или двигательный «мотор». А переживания нет, и меня это не трогает. Но чаще всего они будут так снимать, чтобы мы не заметили, как этот артист мается. Я недавно смотрел «Гамлета» со Смоктуновским. Умереть можно, что там за существование внутри.

И если считать по «звездам», но по «актерам-звездам», то Николсон, Де Ниро, Дастин Хоффман, Аль Пачино... Кто еще? Том Круз мне уже неинтересен. Или Гир? Извини, у нас в театре таких...

— Ты был на открытии ресторана «Планета Голливуд», сопровождал их звезд. Не было ощущения, что приехали богатые родственники, и вся семья хочет им угодить?
— Не сыпь мне соль на раны. Ты же знаешь, я на тусовки не хожу. Там свой набор героев. Но меня попросили друзья, чтобы рядом с американскими звездами пошли не тусовщики. Если взять все, что я здесь переделал, а теперь представить, что я родился в США и все это переделал там?.. Тогда не знаю, смогли бы мы с тобой так легко встретиться? В конце концов, я бы за тобой послал свой самолет. Достаточно даже было бы всю жизнь играть только «Юнону», назови ее только «Кэтс». А у меня здесь «Тиль», «Оптимистическая трагедия», «Сорри»... Сто картин, наконец, из них половина — главные роли... Я в долгах, мне трудно поменять машину, но я вырос в этой стране. Дай мне миллион, я сумею с ним разобраться, но дай десять миллионов, сто миллионов — для меня это будет все тот же миллион. Тьма. Я продукт этой среды.

Николай Петрович сказку делает былью

— Знаменитый спектакль «Сорри» — это сказочный сюжет. Благополучный эмигрант спустя двадцать лет приезжает за бывшей любовью. За такое время никакая женщина не становится лучше. Мне кажется, что «сказочные», но под правду, истории нравятся зрителям больше, чем отражение реальной жизни. Но такие роли, наверное, легче играть, они так же условны, как и условно твое ремесло?
— Ты сказал о сказочности «Сорри», так вот, я даже не хочу это обсуждать.

Я устроен так, что изначально вижу недостатки. Я сценарий читаю и сразу вижу, что плохо. Но дальше, если я за это берусь, я обязан влюбиться в это дело. Как только я на секунду задумаюсь о том, что ты сказал, мне можно не выходить на сцену. Я должен бесконечно верить. Я должен погрузить себя всего, что я, да, двадцать лет, каждую минуту ждал, что вот она войдет!

Ведь есть такой вполне правдивый вариант. Случилась с женщиной любовь. И было идеальное совпадение по всем статьям: человеческое, сексуальное... Идеальное. Дальше в силу различных обстоятельств — расстались. После в жизни будет еще не одна женщина. Могут пройти годы — и вдруг тебя ночью будто током ударит! Током!

Я буду это выискивать. И увидев Инну Чурикову, я буду вспоминать ту, с которой мы гуляли ночью по Москве. Иначе у меня ничего не получится. У меня по ходу работы над спектаклем «Сорри» таких историй был миллион. И настоящих и придуманных.

Николай Петрович о запретном

— Самые любимые мои воспоминания, связанные с твоей семьей, это как при появлении шумной компании, что происходило если не ежедневно, то через день, тогда еще маленький рыжий Андрюша, спокойно и незаметно исчезал в своей комнате, где во время буйства гостей и хозяев, не отрываясь, что-то учил, читал, писал. Как в театральной семье мог родиться такой ребенок? Равновесие в природе? Он даже малышом относился к вам с такой любящей снисходительностью. Во всяком случае, мне так всегда казалось.
— Ты мог заметить, ни в каких интервью я не говорю о своей семье. Это — мое.

— Я не о семье, я о феномене...
— Вначале у Андрюши были моменты ревности, потому что мы не могли уделять ему много внимания, особенно я. Он мечтал, чтобы отключился лифт, мы опоздали бы на спектакль и нас выгнали из театра. Но прежде всего я никогда не хотел, чтобы он был актером и это говорил при нем всегда. Я видел слишком много несчастных актерских детей, занявшихся делом родителей...

— Есть и счастливые примеры...
— Я знаю два-три. Миронов, Райкин, Саша Лазарев. Я понимал, что больших актерских задатков у Андрея нет. Он по природе замкнутый, трудноконтактный. Он краснеет, ему надо слишком много преодолеть. Хотя я знаю — это не показатель непригодности. Берут, предположим, двух актеров и они начинают стартовать в одной и той же роли. Режиссеры лентяи, как и все. Они не любят возиться. У кого будет легче получаться, они того будут тянуть и вытаскивать на премьеру. С другим бы посидеть и попотеть еще бы недельки две и, может быть, результат был лучше. Но это редко случается.

Понятно, что благодаря папе стартовая площадка поудобнее. А если бог не поцеловал? А папа не вечен. Что дальше?

— То есть у тебя нет ревности, что сын как бы из другого цеха, что он занимается международным правом...
— Наоборот, гордость.

— Прерывается творческий род?
— Ну, это не династия. У меня мама балетмейстер, папа художник (много лет проработавший в «Огоньке». — В.М-К.), но у Люды мама инженер, а отец был директором издательства. Но, кстати, вот она, выросшая как бы не в творческой семье, с детских лет хотела стать актрисой. И больше никем и никогда. И очень здорово начинала. Лучшая и любимая ученица Тарасовой, которая хотела передать Люде свои роли, но... бывают всякие события в жизни. А на курсе Люда была безусловно первая и на голову лучше всех... Актерская профессия изначально лотерея. И в нашей семье все билеты я себе забрал.

— Согласен ли ты с тем, что роль театра драмы в России — особая? Совершенно отличная от значения драматического театра, например, в США?
— Это огромная тема. Я много раз был в США. Американцы — в массе обыватели. Не хочет американец Достоевского, он хочет «Фантом в опере, а что это такое — история-сказка, но они и в нее не очень врубаются. Зато люстры летают и все красиво пляшут, красиво поют. Люди за это будут платить деньги, а не за раздумье о смысле жизни. Там реклама — действующий механизм. Давайте бегать! Все бегают. Засранный Манхэттен, обеденный перерыв. Больше бежит, чем едет. Любого возраста. Потом сообщили: бегать вредно — надо ходить. Все ходят. Надо пить воду — все пьют чистую воду, в час по стакану, шлаки вымывают. Там есть театр, но это элитный театр. 95% пойдут смотреть «Феерию степа». И это действительно классно, нам соревноваться здесь бессмысленно, поскольку советская власть умудрилась убить в зародыше эту школу. Поэтому едим сейчас в этом жанре все ихнее — нет авторитетов.

Но культура русского театра — она сохранилась. В каждом большом провинциальном городе были свои театральные кумиры. Кто-то уезжал в столицу, но кто-то и оставался дома. Ни кино, ни телевидение отучить от театра не смогли. «Юнону» показывают на телевидении каждый год, но ты сегодня увидишь, что будет твориться в зале. Билетов нет никогда. Пятнадцать лет спектаклю.

— А может быть, потому, что «Юнона» не совсем русская драма, а в какой-то степени чуть ли не единственный удавшийся наш мюзикл?
— «Юнона» — русский спектакль. Это талант Марка Захарова, талант Володи Васильева. Как только мы бы начали соревноваться в их стиле — сразу бы проиграли. Васильев придумал единственную пластику именно этого спектакля. Ни с чем не сравнимую. И поэтому в Париже писали о театре, как никогда не писали об иностранцах на гастролях в этом городе. Потому что Захаров построил спектакль по законам русской драмы. Сердце выложить, кровушки. Потому что поем мы не очень, а танцуют лучше нас. Другим берем. Зрители и в Париже плачут.