БРАВО, 96!

Страшное посещение кинотеатра

Культура

Недавно мы с женой решили пойти в кино. Это рядом с домом. Погодка осенняя, навевающая легкую грусть. Да и как ей не быть, этой легкой грусти, когда с кино в этой жизни связано так много — первые свидания например, ну и так далее... Ну, а грохот пустой бутылки, которая катится под стульями, лузганье семечек, томные визги на задних рядах и радостный гогот на передних — это что ж, это тоже хорошо, это РЕАЛЬНОСТЬ, а она, как известно, всегда права и тоже всегда прекрасна.

Фильм наш назывался «Мелкий бес», а кинотеатр — «Улан-Батор» (семидесятых годов постройки, мест так на семьсот). Выбрали мы кино с чувством, с толком, с расстановкой. Режиссер Николай Досталь экранизировал русский бестселлер начала века (Федора Сологуба произведение), пригласив на постановку восходящих театральных звезд: Андрея Тарамаева, Ирину Розанову, Полину Кутепову (первые двое прославились еще и в знаменитой прошлогодней постановке «Идиота» в Театре на Малой Бронной).

Ну, понятно, думал я, народу будет немного, но все ж таки — окошечко кассы, лимонад в буфете, звонок в фойе — ах, хорошо!..

Кассы не было, буфета тоже... В зале нас сидело четверо. Мы с женой и еще двое, кажется, мама с подростком-сыном и с огромной сумкой (видать, просто коротали время, чтоб не стоять на улице), разглядеть которых мне толком не удалось из-за того, что кинотеатр в натуре оказался огромным. Когда ты сидишь почти один — бесконечные ряды стульев и темное сгущающееся пространство за спиной, которое согревается только паровым отоплением, — это тоже становится серьезным эстетическим фактором. Холод пустоты дышит тебе в затылок. И если при большом скоплении народа нереальные огромные человеческие изображения, двигающиеся по стене, становятся искусством — в этой нереальной пустоте они как-то пугают. Раньше сеансы иногда отменялись при таком количестве зрителей, сегодня же это практически все равно — кинотеатр живет с арендной платы мебельного магазина, который занял то ли бывшие кассы, то ли бывший буфет. Ну а галочку проведенного сеанса ставят, я думаю, даже и в том случае, если не приходит никто.

...Впрочем, фильм Николая Досталя не устроил бы меня и на видеокассете, и даже при полном зале (хотя и невозможно себе представить такое, разве что в каком-нибудь диком Монреале). Конечно, обнаженная Розанова, купающаяся в крапиве, была по-своему прекрасна, Полина Кутепова, соблазняющая подростка, — обворожительна, а Андрей Тарамаев, играющий сексуально озабоченного идиота-учителя, — тоже интересен. Да и вообще каждая деталь, каждый подстаканник, каждая настольная лампа живет в фильме Досталя своей самостоятельной жизнью, русские пейзажи и русские деревянные интерьеры, снятые где-то на Севере, неправдоподобно красивы. Но в целом... В целом четкое ощущение, что всем этим прекрасным талантливым людям — режиссеру, оператору, художнику, актерам, да и продюсеру, оплатившему это удовольствие, — не нужен зритель. Он их просто не волнует. Рашен филм, русише экзотик, вери найз, андестэнд?

Роман с дебилом

...А ведь именно о нем, о зрителе, пеклись в середине восьмидесятых Сергей Соловьев, Элем Климов, Андрей Смирнов (сотоварищи), когда в десять сталинских ударов раздолбали государственный советский кинематограф на мелкие кусочки. Именно рыночное производство (деньги — товар — деньги), частные продюсеры, независимая система проката, отсутствие госконтроля и цензуры — казалось им главным условием для вывода нашего кино из тупика. Но если в те годы этот тупик еще только маячил, сегодня можно прижаться к его бетонной шероховатой стене щекой и послушать — а что там, за стеной? Пустота? Тишина? Или все-таки кто-то есть? Тот, кто захочет нас спасти?

Не стоит думать, что сегодняшний ужас нашего кинематографа, этот его страшный сон — разрушенные студии, украденные копии недоделанных фильмов, через бюджет которых отмывают «грязные» деньги, производство на уровне сорок восьмого года и сытая, пьяная, циничная толпа людей, демонстрирующая свои бриллианты и крахмальные манишки на всевозможных кинотаврах и московских фестивалях,— что все это началось сразу, как только грянул «рынок». Нет, как и оборонные заводы, как и вся социалистическая индустрия, советский кинематограф перед периодом глубокой комы прошел этап «конверсии»: начали снимать боевики, костоломные трюковые фильмы, уголовные ужасы, чернушные истории про мафию и про государственные перевороты, похабную эротику, несмешные грубые комедии — короче, все то, чего, как все были уверены, заждался «средний», «массовый» зритель. Но зритель, пожимая плечами, ушел из кинотеатра, а кинотеатр — от зрителя, восхищенно отдавшись мебельным магазинам и автосалонам. И то сказать, много ли надо директору, двум нянечкам и киномеханику (плюс чиновнику префектуры, который все это подписал)? Да сущие пустяки!..

Уроки восемьдесят восьмого — девяносто третьего годов, когда на студиях валом пошли «коммерческие фильмы» (в итоге оказавшиеся совершенно некоммерческими), еще долго будут изучать историки. В это больное, уродливое, изначально мертворожденное кино были вброшены десятки, сотни миллионов (триллионов?) шальных кооперативных рублей. И это, конечно, загадка. Как могла самобытная советская кинематография, обладавшая школой, строгими учителями, полувековой традицией, своей, абсолютно неамериканской, системой жанров, в течение десятилетий воспитавшая «своего» зрителя, так дешево продаться? Или, вернее, так доверчиво купиться на идиотские посулы? Ну, это все равно как если бы умная, роскошная, красивая, богатая женщина согласилась переспать с брызгающим слюной дебилом, ну я не знаю, за пять рублей (по тогдашнему курсу). Может, из любопытства, с научными, так сказать, целями? Непостижимо... Или ей, внешне красивой и внешне самодостаточной, на самом деле чего-то не хватало? Но оставим рискованные образы.

Умирать, так с музыкой?

Кинотеатр «Москва», что на площади Маяковского, на сегодняшний день единственный, который постоянно, можно даже сказать, с редким и завидным упорством изо дня в день показывает отечественные фильмы. И «Ревизора» (опять в воскресенье, опять с женой, опять за свои деньги — да меня самого в кино стоит показывать) можно было посмотреть только и именно там. Таких, как мы, набралось человек, наверное, сорок-пятьдесят. И — что удивительно — на предыдущем сеансе тоже сидел народ и тоже смотрел наш фильм, только другой — «Кавказский пленник». Кстати, купив билет, вы можете оставаться в кинозале сколько угодно, фильмы идут нон-стопом, и «Кавказский пленник» довольно мощно, минут на тридцать (практически вся концовка), наехал на сеанс с «Ревизором», и я заодно посмотрел, как это выглядит на большом экране.

(Все эти люди, с удовольствием думал я, оглядываясь в темноте, тоже понимают, что КИНО НУЖНО СМОТРЕТЬ В КИНО, тем более наше, авторское, актерское, где дело не только в сюжете, где есть нестандартные ходы. Тем более то, о котором пишут газеты, которому дают призы и которое посылают на фестивали — его-то просто надо идти и смотреть обязательно, не лениться и не жалеть денег на билет.)

Но вот какое дело. «Москва» (ныне «Дом Ханжонкова») — кинотеатр необычный. Кинозал там на втором этаже — а на первом что-то такое вроде фойе с балюстрадой. И в этом фойе с колоннами проходила московская выставка кошек. Вот где кипела жизнь! Вот где воздух был надышан, нагрет подлинными страстями и заботами! Да и народу, если честно, побольше. Взглянув на бедную стайку зрителей, вяло спускавшихся с верхотуры, я вдруг осознал, что как раз кошатники наверху, а мы-то внизу, в андеграунде...

Практически за один сеанс я посмотрел ВСЮ серьезную кинопродукцию за год. Два фильма, которые еще как-то можно и стоит смотреть. Два лучших. О которых каждый день пишут и говорят во всех средствах массовой информации. Едва ли ползала (да каких там «пол», едва ли одна восьмая) набралось на воскресном сеансе. И это в Москве. И это у нас, где были миллионные сборы, давка за билетами, всесоюзные кинопремьеры, десятки крепких режиссеров, сотни приличных актеров, огромные студии, и так далее. А сейчас — на выставке кошек и то интереснее.

...Так что же это за фильмы?

«Ревизор» — театральная, целиком «павильонная» картина, где выморочное, узкое, душное пространство душит в конце концов и зрителя. В нем масса блистательных находок, актерских виртуозных «арий» и «дуэтов» — и абсолютное отсутствие воздуха. Воздуха как живой среды, где хоть что-то из задуманного развивается, доводится до конца. Фильм получился попросту ни про что. По большому счету это провал, но — яркий, эффектный. Помирать, так с музыкой, есть такая пословица.

Сразу после войны появился примерно такой вариант — тоже павильонный, тоже актерский — экранизация классики. Чехов, «Свадьба». Только тот фильм был честнее — водевиль, пьянка, безобразие, без претензий на гениальность, на «идею». И потому он всегда оставался любимым — в нем играли Раневская, Гарин, Грибов и была знаменитая фраза голодных лет: «В Греции все есть». Помните? Останется ли в народной памяти «Ревизор» — наше «новое послевоенное» кино?.. Будут ли его показывать, будут ли его хотеть смотреть, хотя бы как последний фильм Гердта? Не знаю.

...«Кавказский пленник» — совершенно другая картина. Сухая, бледная режиссерская манера Сергея Бодрова никогда меня не привлекала, но в данном случае он безусловно нашел ей наилучшее применение. Два актера (один из которых при этом не актер), ничего не играя, не «работая» в кадре, просто проговаривая текст, погружены в абсолютно «натуральную» среду. Кавказское село. Лагерь боевиков. Похороны. Национальная борьба. Еда. Обряды. Горные пейзажи. Солома. Солдат сидит в реальной яме. На нем реальные кандалы. Все хочется потрогать, мясо хочется поесть, из автомата хочется пострелять, воздух хочется вдохнуть — все некиношное, настоящее, все существует вне кино и без кино. Почти невесомая, условно-прозрачная сюжетная канва, «отношения», герои и их диалоги — все рушится, все исчезает в тот последний решающий момент, когда военные вертолеты летят через перевал.

Правда отменяет художественную, придуманную реальность. На тебя вываливается кусок жизни — торопливо подсмотренный камерой. Не изнутри подсмотренный, а снаружи. Это модно. Это страшно. Но и это не кино. По крайней мере — не кино для зрителя.

И Сергей Газаров («Ревизор»), и Сергей Бодров («Кавказский пленник») решительно не хотят снимать КИНОФИЛЬМ в прямом смысле. Они выходят за его рамки, потому что внутри рамок выжженная земля. Там им просто нечего делать.

Это эксперимент или конвульсия?

Долой сараи!

...За последние годы (ведь не так же все плохо, черт возьми) появилось в нашей стране несколько действительно очень хороших фильмов: «Мусульманин» Хотиненко, «Любовь» Тодоровского-младшего, «Курочка Ряба» Кончаловского, «Увлеченья» Муратовой, «Утомленные солнцем» сами знаете кого. Придется сюда, как ни крути, добавить и всенародно любимые «Особенности национальной охоты», «Ширли-мырли» и «Любить по-русски» — вот за эту самую всенародную любовь. По номинации «Эх, дубинушка, ухнем». И за то, что первыми преодолели кассетный барьер, пошли, что называется, по рукам.

Но это, конечно, очень узкий, крошечный список. Об остальном — тоже достойном, но все-таки не безусловном — при выходе из кинозала и говорить-то сегодня не хочется. Обращает на себя внимание отсутствие в этом ряду фильмов Рязанова, Данелии, Хейфица, Соловьева, Мотыля, Меньшова. Нет, фильмы они делают. Но какие? Впрочем, дело даже не в этом. Микаэл Таривердиев в своих интереснейших мемуарах, опубликованных в альманахе «Киносценарии», написал (наговорил) в том числе и такую мысль: в конце шестидесятых кинопроизводство поднялось до двухсот и более картин в год (на самом деле до трехсот). Это сразу дало резкий качественный скачок. Появился средний уровень. А затем и выдающиеся вершины. Ослабилась цензура. Стало вольнее дышать.

Мысль простая, арифметическая, но глубоко верная. Хотя среди двухсот-трехсот фильмов уровень нелепости тоже рос год от года. Хотя вершины были и до «резкого скачка». Но средний уровень — это действительно базис, основа. Хорошие фильмы у нас еще есть (ну, предположим, десять). А вот средних — уже почти нет. Между хорошими и плохими — зияющая пустота, образовавшаяся за последние пять лет. Люди забывают, как делается кино. Исчезают грамотные осветители, монтажеры, нормальные операторы, звукорежиссеры. Вы смотрели по телевизору нашу, отечественную «Королеву Марго»? Вы слышали этот звук? Вы видели эту несчастную шторку, через которую шныряют, как официанты в плохом ресторане, королевы, принцы, герцоги и прочая шелупонь?

Провал всех наших телесериалов, всех без исключения — это не только внутренние беды телевидения. Это симптом для всего российского кино. Другой симптом — бесстыдная помпезность кинофестивалей и киноцеремоний. От них веет такой тухлой провинциальной кичливостью, что просто краснеешь за этих людей. И наконец, третий симптом — хорошие фильмы при отсутствии просто приличных — это как последние осмысленные слова в потоке горячечного бреда. Температура под сорок, но поговорить еще можно. Не в последний ли раз?..

«Кино в этой стране кончилось», — сказал один мой приятель. Да, можно и так — спокойно, уверенно, без ненужной тоски. Без национальных комплексов. Тем более что ходить в кино просто незачем, да и некогда — кассеты на каждом углу, видик уютно мигает и кружка с чаем (а также банка с пивом) греет руки усталому мне. Но неужели это правда?

Город Москва, говорят, заплатил шестьдесят миллиардов за возведение церетелевского монумента зверушкам в зоопарке. Напротив зоопарка — Киноцентр на Красной Пресне. Вот здесь, признаюсь вам, я и увидел то, что искал, — хорошее кино и полный зал народа. Огромный зал, кстати, очень удобный. И не было свободных мест. На чем? На Кисьлевском («Три цвета»). На Антониони («За облаками»). Это были европейские фильмы — кстати, тоже не бесспорные, тоже с недостатками — но по-настоящему значительные. И публика благодарно хлопала после просмотров. Киноманы, снобы? Не знаю. Мне кажется, полного зала эстетов и снобов просто не бывает в природе. В Москве по-прежнему есть публика, которая хочет ходить в кино. Вот только эти фильмы нигде, кроме Киноцентра, больше не посмотришь. Да и нелепо было бы их показывать в убогих сараях, давно отвыкших от зрителя и проводящих сеансы для «галочки», для прикрытия торговли мебелью и машинами.

Возможно, Юрий Михайлович Лужков когда-нибудь вспомнит, что в детстве он ходил не только в зоопарк, но и в кино. Что громадные рекламные щиты висели на фасадах городских зданий. Что афиши можно было найти на каждом углу. (И в них было написано то, что, кроме как в кино, нигде не посмотришь — ныне кассеты порой на полгода опережают прокат.) Что в буфетах чего-то там продавали. А на эстрадах в фойе работали живые музыканты. Ну и так далее.

Вы уже знаете, что в Москве открылся новый американский кинотеатр «Кодак». С попкорном, мягкими креслами, системой «Долби». С мигающими огоньками над козырьком подъезда. Все как у них. Ура? О,кей?

«Кино в этой стране кончилось». Да, я понимаю, что в этой стране с разрушенной экономикой, с разрушенным социумом трудно, почти невозможно делать кино. Одна цивилизация ушла, другая еще не пришла. Нету его, «среднего зрителя». С его «средними» проблемами. С его «простыми историями». Никто не знает, кто он — «парень из нашего города». Безработный? Преступник? Продавец видеокассет?

Но, кстати, именно в такую переходную эпоху и происходили, как правило, качественные изменения, великие кинореволюции. Эйзенштейн и Чаплин возникли на обломках бульварного, бутафорского кино десятых годов. Висконти и Феллини — на отвращении к голливудской дешевой позолоте в сороковых.

Иоселиани и Тарковский — прорывая подземный ход из мира «Коммунистов» и «Председателей» (хотя и те ведь по-своему спорили с предыдущей эпохой).

Из подполья, из андеграунда люди выходили на волю. Но для начала они сами должны были побыть зрителями. Простыми зрителями за свои деньги. Без этого ничего не выйдет. Никогда не получится.