ЛЮБИТЕ ЛИ ВЫ ЕЩЕ ЛИТЕРАТУРУ В 1996 ГОДУ И ПОЧЕМУ?

ЗАХВАТЫВАЮЩЕЕ ЧТЕНИЕ РОМАНА

Культура

БРАВО-96!

Литература

Иногда, как во сне ярко, вспоминается: свежий номер «Литгазеты» (год семьдесят такой-то, шестьдесят такой-то). Взгляд привычно ищет. Если не в статье, то в обзоре, в реплике, в беседе, в абзаце, в уголке, мелким шрифтом — обязательно встретишь это. «В свежем номере журнала «К» я прочитал статью П., в которой П. пишет о В. Позволю себе заметить...»

И поехало — по мордам, по мордам, по мордам. Ах, хорошо!

На заре перестройки писали: сколько можно терпеть эту групповщину? эту литературную грызню? эти бездоказательные разносы? эти подхалимажные статьи? эти дутые авторитеты?

И вот наступило это счастливое время. Рецензент лениво излагает: «Вышла новая книга. Несмотря на отсутствие в ней сносок и примечаний, и, опять же, бумага желтая, прочесть ее все-таки стоит». Как рецепт на лекарство. Хочется этот рецепт порвать — и в урну. И сразу, прямо на улице, выпить стопку водки.

Водки!

...Оказывается, без серьезной грызни наша литература не живет. Ей, помимо десятков (а может, и сотен) вполне порядочных издателей, которые готовы издавать каких угодно гениев себе в убыток... помимо крупных денежных премий с фуршетами и красивыми речами... помимо сугубо объективных рецензий и кучи других литературных радостей, нужна еще драка. Нужен шум. Шум, идущий впереди автора. Впереди его произведения. Нужна некая дуэль — со временем, с читателем, с общественным мнением. С кем хотите. Но только чтоб громко было. По-западному — промоушн. По-нашему — шум.

Без шума рецензенты спят. Тиражи падают. Писателей никто не знает. Нет мотива, чтоб передавать книжку журнала из рук в руки. Так (увы) устроен русский читатель. Никакое количество качественной, хорошей, умной, интересной литературы его не спасет (а то, что этой литературы сейчас больше, чем пять, десять, пятнадцать лет назад, — факт бесспорный). Никакие драки или хулиганство — оскорбления, печатное хамство, удары пивной кружкой по голове — его тоже не взволнуют (а кого побили? а кто хамит? Не знаю такого).

Его спасет, его заинтригует, его заставит читать только настоящий литературный шум. Только имя. Одно имя. Сначала одно.

...Как возникает этот шум? Да, иногда случайно. На пустом месте. Но всегда для возникновения нужен резонанс. Амплитуда. Некая частота, по которой идет сигнал.

Поэтому все то, что вы прочтете ниже, это групповщина. Это грызня. Это раздувание дутых авторитетов. Это шум. И не более того.

...Роман «Чапаев и Пустота» — первое произведение, разорвавшее пустоту вокруг современной литературы. Мы остро чувствуем, что вещь написана человеком нашим. Абсолютно потерянное чувство. И вот оно возвращается.

Потерянное чувство «нашести» — оно везде потеряно, в любой области, от политики до магазина. Никак не поймешь, что твое, что тебе пристало, где границы твоего круга, твоего внутреннего чувства реальности, за которое переступать нельзя. Одинаково противны орущие в газетах витии и с той и с другой стороны, противны холодные денди и напомаженные красавчики, противен, собственно, любой тип публичного человека. Первый эстетический прорыв совершили анекдоты о «новых русских», они провели первую демаркационную линию, за которой стало как-то легче дышать. Второй по значению прорыв — роман Пелевина.

...Прежде всего потому, что роман, родившийся из «стёба», наконец-то умертвил сам «стёб» как эстетический прием. Молодые литературные критики гордо называли этот унылый литературный стёб «русским постмодернизмом». На самом деле это чисто фольклорное, языковое явление, на грани мата и анекдота. Им широко пользуются газеты (в заголовках), юмористы на эстраде, телеведущие, актеры, то есть профессионалы, зарабатывающие на первичных, утробных, непосредственных реакциях. Когда же писатель накладывает этот прием на прозу, делает харакири любой объективной манере описания мира, выворачивает наизнанку смыслы, а собственно, просто-напросто вкладывает в отработанную, ушедшую стилистику какие-нибудь гадости — физиологию, уродство (надеясь стиль «освежить») — получается... В общем, получается то, что получилось с литературой. Она прячется от жизни в милых теплых уголках, наподобие букеровских обедов, и стебается вволю.

Пелевин был самым блестящим мастером стёба. Он всегда понимал его уличную, газетно-телевизионную стихию. Его близость компьютерной игре. Вводил туда любые сюжеты (Басаев, захвативший Кремль), любые стилистические пародии (рассказ о смерти любимой кошки, написанный в стилистике «Темных аллей»), любых персонажей (от Гитлера до Чарльза Дарвина). Духовная мифология советского человека — главный предмет любого «стебания» — была и его главной мишенью, главным объектом шуток и парадоксов. И вдруг в «Чапаеве» мы наталкиваемся на границу привычного для нас внутреннего хохота. Хохот исчерпан. Все серьезно. Все несмешно. И это самое интересное.

Прорыв получился на первых же страницах — описание московской революционной зимы — удивляет ощущением достоверности. Причем откуда берется это ощущение — непонятно, но оно есть. Даже кажется, что автор переписал что-то, как Шолохов (по известной легенде), с реального источника. Но в том месте, где революционные матросы требуют кокаин и размешивают его в водке, я вздрогнул по-настоящему. То, что нынешние молодые люди (которые ходят обязательно в спортивных костюмах и плотно сбитыми кучками) напоминают мне революционных матросов, я догадался раньше Пелевина. Но он мне это показал. Показал не жестко, без указующих перстов и длинных метафор. Но именно с этой мягкой, ненавязчивой, полушутливой подачи ты и проваливаешься в эту двойственность, в этот близнецовый мир.

...То, что в России происходит сейчас примерно то же (только в обратную сторону), что и в годы гражданской войны, происходит сиюминутно, буднично, как бы между прочим — снятие реальности с основ и смутное движение в пустоту, в неизвестность, — многие пытались показать и до Пелевина. Но он это сделал настолько анекдотично-ярко, что не поверить уже нельзя.

Многие пытались сделать бред основой своих произведений (поскольку и жизнь вокруг бредовая, кашеобразная, хаотичная). Но только у Пелевина вдруг становится ясно, что бред тоже должен быть содержателен. Что он не может быть лишь выражением душевных состояний и психических патологий. Что литература, как ни крути, осталась исследованием реальности.

Когда пелевинские «революционные матросы» (выражаясь по-нынешнему, бойцы преступной группировки и охраняемый ими «деловой» Володин) накуриваются поганок у лесного костра, вы вместе с ними начинаете куда как лучше понимать существующие порядки и существующее мироздание. Хохочете над ними — и понимаете. Умираете от сме-

ха — и осознаете глубину. Глубину того колодца, в который ухнула прошедшая советская жизнь. И таких мест в книге не одно. И «японский» кусок, и кусок о любви Шварценеггера и «Просто Марии» — каждый по-своему важен и каждый говорит о тебе самом и обо всем вокруг — именно с «нашей», с неуловимо похожей на твою, точки зрения. Обретенный вновь (в авторской интонации) интеллигентский язык, стиль, взгляд на вещи — этот подспудный пласт и собирает роман в единое целое.

Однако как же быть с основным сюжетным стержнем? С петербургским декадентом Петром Пустотой, нежданно-негаданно оказавшемся в полку иваново-вознесенских ткачей? С великим мистиком и прорицателем Чапаевым, который взят как будто со страниц Кастанеды? С глиняным пулеметом Анны, которая, будучи прекрасной и гордой красавицей (опять же нашего круга), молотит реальность в пустоту и прыгает в условную реку абсолютной любви? У этого-то бреда есть «объективное содержание», или мы все-таки должны глядеть на него с точки зрения главврача Тимур Тимурыча?

Глядите как хотите. Но только помните, что тема гражданской войны — до сих пор тема неразгаданная, полузабытая, невостребованная нашей культурой. Ведь на такие эпохальные сдвиги не положено глядеть с точки зрения очевидца или судии. Должны пройти поколения, прежде чем что-то проясняется.

Да, Пелевин, возможно, не такой гений, как Солженицын с его историзмом, Бабель с его натурализмом, Платонов с его мифологизмом, Шолохов... впрочем, нет, о Шолохове я уже говорил. Так вот, роман о гражданской войне еще не написан, и это, быть может, самое главное, что открывается в тексте Пелевина, как ни парадоксально.

Наверное, лишь слегка прикоснувшись к реальному внутреннему миру «комиссаров» (а именно это, как я считаю, удалось сделать автору романа), Пелевин предпочел отшутиться или перекреститься (по-своему, по-дзенбуддистски). Но приближение все же произошло.

Случайно? Может быть. Как будто из фильмов о гражданской войне — начиная с «Чапаева», первоисточника, — пришли сцены и кадры, не попавшие в канонический вариант. Но стиль остался тот же. Советский — яркий до ослепительности, до темноты, фальшивый до окончательной истины.

ЛУЧШИЙ ЖУРНАЛ ГОДА

«Иностранка» продолжает радовать нас своим видом. Не только потому, что печатает каждый раз (в отличие от других толстых ежемесячников) цветную картинку на обложке. Но — прежде всего — текстами.

Лучший рассказчик года. Без сомнения — Славомир МРОЖЕК. Подборка в № 6 отвечает всем требованиям к современным рассказам: остроумны, лаконичны, в меру парадоксальны. В новелле «Терзанья неприкаянной души» этот невольный учитель жизни отвечает на самый хитрый вопрос современности: «А какой самый простой способ избавиться от самого себя? Подчиниться кому-нибудь, кто не ты сам».

Лучший романист года может быть назван только условно. Или даже безусловно не назван. «Собачьи годы» Гюнтера ГРАССА (№№ 4 — 6) наступили для нас слишком поздно. «Макулатура» Чарлза БУКОВСКИ (№ 1) и впрямь макулатурна. Американский выпуск (№ 10) обошелся, как обычно, без Джона ИРВИНГА — прозаика номер один на рынке массовой литературы с интеллектуальными претензиями. Но как быть с Ричардом ФОРДОМ? Статью о самом популярном сегодня в Европе заокеанском беллетристе уже вроде бы опубликовали, а перевод какого-нибудь его романа поспеть все никак не может.

Второе-третье место в этой номинации делят, на мой взгляд, Адольфо Бьой КАСАРЕС с «Дневником войны со свиньями» (о диких отношениях старости и юности, №№ 4 — 5) и «Чтиво» Тадеуша КОНВИЦКОГО (№ 1). Кому еще в России придет в голову печатать сегодня поляка, да еще столь поэтично-меланхоличного?

Лучшая аналитическая статья. Хотя журнал возобновил традицию рецензий (о, браво, браво!), самый классный текст года — «Ни о чем, обо всем» Петера ЭСТЕРХАЗИ (№ 7). На самом деле — о самосознании нации (есть ли что важнее для нас теперь?). Поразительна внутренняя свобода: «Мы не великая нация», — признает автор. Поразительно культурное поле, в котором мог бы возникнуть такой текст: «Наш народ, слышу я, нужно вытащить из того, в чем он был в течение сорока лет. А по-моему, нашу бедную нацию не нужно ниоткуда вытаскивать и никуда поднимать...»

Именно в такого рода текстах видится мне будущее журнала. У нас слишком много художеств сейчас в жизни — и слишком мало изданий и вообще мест, где можно спокойно ко всему отнестись. И со всем соотнестись. «Иностранка» — редкое исключение.

Михаил ЗОЛОТОНОСОВ (Петербург):
Литературу в 1996 году не люблю, потому что ее нет.

Вячеслав ВОЗДВИЖЕНСКИЙ:
Я не столько люблю то, что печатается сейчас, сколько надеюсь, что литература все равно не иссякнет. Поэтому я продолжаю испытывать к ней интерес. Его подкрепляют такие вещи, как рассказы Людмилы Петрушевской «Непогибшая жизнь» (журнал «Октябрь»), «Записки об Анне Ахматовой» (том третий) Лидии Чуковской и... пока продолжают о ней высказываться Алексей Мокроусов и Павел Басинский.

Андрей НЕМЗЕР:
Литература в 1996 году не хуже, чем в любом другом. Было много хорошего. В прозе — «Клетка» Азольского («Новый мир», №№ 5,6), «Глава четвертая, рассказанная Геннадием» Марины Вишневецкой («Волга» № 7), «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева» Сергея Солоуха, изданная в Кемерове, «Гибель гитариста» Алексея Слаповского («Звезда» № 1), рассказы Дмитрия Бакина, Бориса Екимова, Марины Вишневецкой. Список можно продолжить... Журналы выходят, люди живут.

Наталья ИВАНОВА:
Любить литературу — чувство скорее читателя, нежели профессионала: любит ли зоолог лягушку, которую он сегодня изучает? Тем не менее литература и в 1996-м, не самом удачном для нее году, не держала паузу. Есть в США издательство «Новые направления» («New Directions»), издавшее пелевинскую «Желтую стрелу», — вот и я, перелиставшая только что этот элегантный томик в грандиозном книжном магазине Нью-Йорка «Барнс энд Нобл», удостоверилась в продолжаемости литературы.
Что же в 1996-м прибыло? Не так уж много. Первая в твердом переплете книга Дмитрия Бакина, его же рассказ («Знамя» № 1) «Стражник лжи», — Бакин обозначил, ЧТО имеется в русской современной словесности и за пределами бермудского треугольника «Сорокин — Пригов — Рубинштейн». Постмодернизм стал «номенклатурно-истеблишментным»: хорошо, что авторы (некоторые) это понимают и уже играют в свою номенклатурность, издаваясь в ностальгически советских серийных обложках.
«Чапаев и Пустота» не лучшая вещь Пелевина, но, очевидно, заметная. Пятитомник Людмилы Петрушевской, четырехтомник Андрея Битова и инициативы издательских программ: «Согласия» (трехтомные «Записки» Л.К. Чуковской), «Нового литературного обозрения», «Книжного сада», наконец, современная литература в «Вагриусе», укрепляют мои книжные привязанности. Что еще? Новая поэма Олега Чухонцева «Закрытие сезона. Descriptio» («Новый мир»), стихи Льва Лосева («Знамя»), воспоминания Александра Кушнера в «Знамени» об Иосифе Бродском, как и вся рубрика журнала «Иосиф Бродский: труды и дни», греза Валерии Нарбиковой о голосовании в пустыне, двадцатипятилетие «Ардиса», пушкинская премия Саше Соколову, закрытие темы матери в русской литературе отечественным триллером «Крестная мать», публичный отказ Дмитрия Галковского от публичности путем издания собственного журнала «Разбитый компас» — вот наиболее приметные явления литературной действительности, которой совсем не обязательно воплощаться в семипудовую купчиху, т.е. в действительность натуральную.

Григорий ЧХАРТИШВИЛИ:
Истинное удовольствие от чтения художественной литературы испытываю, дай бог, два-три раза в год. В 96-м году дважды: по-русски — от пелевинского «Чапаева» и по-английски — от романа Алана Айслера «Принц вест-эндский».

Юрий АБЫЗОВ (Рига):
Беллетристику читать перестал, так как прозаики разбираются в происходящем не лучше меня. А выдумки, штукарство и откровенно низменное удовлетворение так называемой «свободы творчества» мне неинтересны. Читаю, в основном, маргиналии, воспоминания, примечания, очерки и попытки заполнить лакуны после советской литературы.

Владимир НОВИКОВ:
Да, пауза у русской литературы затянулась. Но все равно ее не брошу, и, как терпеливый любовник, дождусь новых наслаждений — пусть не в этом году и не в следующем, а уже в грядущем столетии. Меня интересуют крупные вековые закономерности, я стараюсь видеть нашу словесность во весь рост и не пристаю к ней с мелочными придирками. То, чего мне недодают, скажем, Рейн и Кибиров (вследствие ограниченности их природных ресурсов), я легко доберу у Хлебникова и Цветаевой. Пускай букеровская пятилетка ознаменовалась премированием пяти эстетически незначимых произведений — это тоже пустяк: наша проза, как верблюд, много накопила впрок.
О двух знаковых вещах года все же скажу. Это «Чапаев и Пустота» старейшего советского писателя Пелевина — апофеоз распада: поразительно, что столько критиков охотно скушали этот «продукт вторичный», да еще теперь нахваливают. И под противоположным знаком вещь первой свежести — «Хоровод» Антона Уткина, роман, заново открывающий XIX век с точки зрения, полагаю, уже века XX-го.

Роман АРБИТМАН:
Вопрос дважды некорректный, наподобие классического «Продолжаете ли вы избивать свою жену?» Любовь, в отличие от ненависти, есть чувство глубоко иррациональное, объяснениям не поддающееся («зачем арапа своего младая любит Дездемона?»)...
Впрочем, самое сильное впечатление 96-го — все-таки «Чапаев и Пустота» Виктора Пелевина.

Игорь ШЕВЕЛЕВ:
Привычная нам литература медленно умирает вместе с толстыми журналами, для которых была создана. Сейчас она переживает свой предзакатный расцвет, который мало кто наблюдает.
Иногда, конечно, хочется купить и настоящую книгу, но если знаешь, о чем она, то уже неинтересно, а если не знаешь, то как выбрать на развале хорошую, если они чаще всего и не издаются?
Литература живет изумлением. В 1996 году ждал оного от Виктора Пелевина, а дождался от Дмитрия Липскерова («Сорок лет Чанчжоэ»). Прочитал «Дорогу в Рим» Николая Климонтовича и жду его новой книги, читая ее по частям в разных изданиях. Наслаждаюсь малой прозой Константина Победина (жду не дождусь его собственной книги с собственными же иллюстрациями). В этом же «малом жанре» люблю Андрея Сергеева и Дмитрия Добродеева. Рассыпаются в прах вместе со своей новой прозой и поэзией многие старые кумиры, но куда страшнее, что рассыпается в прах главный кумир — сама литература. Растет ощущение пустоты. Что будет взамен — не знаю.

Лариса БЕСПАЛОВА:
Вопрос ошарашивающий, хотя и вполне своевременный. Падение интереса к литературе очевидно. Теперь уже стало ясно, что настоящих любителей литературы в России, как и во всем мире, не так много. И это, на мой взгляд, во-первых, люди, которых литература в 1996 году, как и во все другие годы, привлекает тем, что ее интересует человек и его психология, а во-вторых, те, которые любят в поэзии звук, в прозе — язык, слог.

ИТОГОВЫЙ ХИТ-ЛИСТ 1996

Журналы

• Дмитрий ЛИПСКЕРОВ. Сорок лет Чанчжоэ. «Новый мир», №№ 7, 8, 1996.
  
• Виктор ПЕЛЕВИН. Чапаев и Пустота. «Знамя», №№ 4, 5, 1996.
  
• Борис ЕКИМОВ. Два рассказа. «Новый мир», № 2, 1996.
  
• Алексей СЛАПОВСКИЙ. Гибель гитариста. «Звезда», № 1, 1996.
  
• Петр КОЖЕВНИКОВ. Не отвергни меня... Повесть. «Звезда», № 7, 1996.
  
• Вячеслав ПЬЕЦУХ. Сценки из деревенской жизни. «Знамя», № 3, 1996.
  
• Дмитрий БАКИН. Стражник лжи. «Знамя», № 1, 1996.
  
• Анатолий АЗОЛЬСКИЙ. Клетка. «Новый мир», №№ 5, 6, 1996.
  
• Юрий КУВАЛДИН. Поле битвы — Достоевский. Повесть. «Дружба народов», № 8, 1996.
  
• Нина ИСКРЕНКО. После. Стихи. «Знамя», № 3, 1996.
  
• Переписка Марка Алданова и Владимира Набокова. «Октябрь», № 1, 1996.
  
• Сергей АВЕРИНЦЕВ. Моя ностальгия. «Новый мир», № 1, 1996.
  
• Томас МАНН. Из дневников. «Новый мир», № 1, 1996.
  
• Юрий АРАБОВ. Механика судеб и механика замысла. Сценарий жизни Пушкина. «Киносценарии», №№ 3, 4, 1996.
  
• Лидия ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. «Нева», №№ 8 — 10, 1996.
  
  

Нехудожественная литература

• Ф. БРОДЕЛЬ. Что такое Франция? М.: изд. им. Собашниковых, 1995.
  
• Н. БЕРБЕРОВА. Курсив мой. М.: Согласие, 1995.
  
• М. ГАСПАРОВ. Занимательная Греция. М.: НЛО, 1995.
  
• М. МАМАРДАШВИЛИ. Лекции о Прусте. М.: Ad Marginem, 1995.
  
• Вл. ПАПЕРНЫЙ. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 1996.
  
• В. ПОДОРОГА. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995.
  
• Т. ЖИРМУНСКАЯ. Мы — счастливые люди. Воспоминания. М.: ЛАТМЭС, 1995.
  
• Максимы и мысли узника Святой Елены. Пер. с франц. Спб.: ИНАПРЕСС, 1995.
  
• Ю.М. ЛОТМАН. Пушкин. Спб.: Искусство, 1995.
  
• Вл. НАБОКОВ. Лекции по русской литературе. М.: Независимая газета, 1996.
  
• Н.С. ТРУБЕЦКОЙ. История. Культура. Язык. М.: Прогресс-Универс..
  
• Воспоминания о Михаиле Зощенко. Спб.: Художественная литература.
  
  

Художественная литература:

• Николай ГЛАЗКОВ. Избранное. М.: Слово. Серия «Самые мои стихи», 1995.
  
• Галина КУЗНЕЦОВА. Грасский дневник. Рассказы. М.: Московский рабочий, 1995.
  
• Александр МЕЛИХОВ. Горбатые атланты, или Новый Дон-кишот. Спб.: Новый Геликон, 1995.
  
• Венедикт ЕРОФЕЕВ. Оставьте мою душу в покое. М.: ХГС, 1995.
  
• Бахыт КЕНЖЕЕВ. Стихотворения. Спб.: ПАN, 1995.
  
• Елена ШВАРЦ. Песни птицы на дне морском. Спб.: Пушкинский фонд, 1995.
  
• Владимир ВОЙНОВИЧ. Замысел. М.: Вагриус, 1995.
  
• Малоизвестный Довлатов. Спб.: Звезда, 1995.
  
• Сергей ГАНДЛЕВСКИЙ. Праздник. Спб.: Пушкинский фонд, 1995.
  
• Гайто ГАЗДАНОВ. Соч. в 3 т. М.: Согласие, 1996 .
  
• Дмитрий БАКИН. Страна происхождения. Спб.: Лимбус-пресс, 1995.
  
  

В итоговый хит-лист вошли произведения, называвшиеся участниками опросов в течение двух и более месяцев. Среди наших экспертов: Юрий АБЫЗОВ (Рига), Роман АРБИТМАН (Саратов), Олег АРОНСОН (независимый критик), Лариса БЕСПАЛОВА (изд. «Слово»), Вячеслав ВОЗДВИЖЕНСКИЙ (МГУ), Михаил ЗОЛОТОНОСОВ (Санкт-Петербург), Игорь ЗОТОВ («Независимая газета»), Наталья ИВАНОВА (журнал «Знамя»), Александр ИВАНОВ (изд. «Ad Marginem»), Марк ЛИПОВЕЦКИЙ (Екатеринбург), Николай МАЛИНИН («Независимая газета»), Алексей МОКРОУСОВ (журнал «Огонек»), Андрей НЕМЗЕР (газета «Сегодня»), Юрий НЕЧИПОРЕНКО (независимый критик), Владимир НОВИКОВ («Общая газета»), Карен СТЕПАНЯН (журнал «Знамя»), Ольга ТИМОФЕЕВА («Общая газета»), Виктор ТОПОРОВ (Санкт-Петербург), Григорий ЧХАРТИШВИЛИ (журнал «Иностранная литература»), Игорь ШЕВЕЛЕВ («Общая газета»), Олег ШИШКИН (независимый критик), Евгений ШКЛОВСКИЙ (независимый критик).