Частная жизнь
После того как в журнале вышла публикация «Легко ли быть молодым в июне 96-го» («Огонек» № 25, 1996), мы получили несколько откликов типа: то, что вы поведали, это столичные заботы, в провинции у молодежи все по-другому. Это правда. Провинция хранит явления уходящие, от которых в столицах уже и следа не сыщешь. Помните ли вы «ребячьих комиссаров», шумных бунтарей от педагогики 70-х годов? Невозможно было не сочувствовать им, почему-то трудно было избавиться и от тревожных ощущений при соприкосновении с этими странноватыми, возбужденными, такими притягательными для ребят энтузиастами...
Об одном из таких, но уже сегодняшних, наш рассказ.
Восемь лет назад благодарный уроженец башкирского города Бирска двадцатиоднолетний студент-заочник журфака Свердловского университета Игорь Карелин решил заняться местными подростками. Набрать так называемую школу юных корреспондентов (впоследствии переименованную в Школледж). Трудно сказать, что им действительно двигало. Это был человек молодой, энергичный, одержимый мрачной романтикой, суровой разочарованностью и некоторым стоицизмом. Он был вооружен также сладкими и темными словами вроде «экзистенция» и замыслами психологических опытов; детские души-потемки почему-то его занимали. В местной газете под названием «Победа» появилось объявление, сулящее неслыханное, и в пыльных интерьерах этой самой газеты неслыханное и началось...
Стоит упомянуть и о почве, в которую Карелин бросал свои зерна.
...Представляю себе некий текст не нашего века: «провинция хранит в себе много странных противуречий...» Но и по сию пору ни перечисление этих противуречий, ни подробные описания нравов не дают настоящего, полного ощущения так называемой глубинки, сколько ни объясняй, что провинциалы, с одной стороны, убеждены, что живут в окончательной, забытой историей дыре, а с другой — презирают мнение центра и собственные мысли о миропорядке считают затерянными в Сибири (например в Сибири) крупицами настоящей мудрости. Бирск, в котором я родилась, — город вполне среднестатистический, со среднестатистической мистикой, среднестатистическим общественным мнением и так далее.
Четвертая остановка от автовокзала называется «Центр»; впрочем, город слегка перекошен, и центр несколько смещен.
Постоянное чувство узнавания, с каким житель маленького городка шествует по родным улицам, не имеет ничего общего с гордостью столичного жителя, знающего Москву. Москвич знает десяток особняков, площадей, исторических мест. Провинциал узнает каждый пенек. Каждый забор, каждый наличник. Каждый ларек, которых всего десять; каждые кафе и кинотеатр, которых по одному: «Молодость» и «Аврора». Несколько школ пронумерованы так, будто часть из них провалилась сквозь землю: нет, скажем, второй, шестой... Зайдя в музыкальную школу, натыкаешься на удивительно подобранные высказывания композиторов, в которых кукушка хвалит петуха. Даже в этом есть что-то наивно-провинциальное.
Из года в год житель Бирска наблюдал один и тот же ассортимент бледных пуговиц в «Галантереях», одни и те же банки с березовым соком в продуктовых. Вкушал вялое, но безупречное хамство. Пинал сыпучий асфальт из крупной гальки и серого песка. Расстояние от пункта А до пункта В, будь то кратчайшая прямая, преодолевается с трудом и напряжением — местный феномен. И, наконец, неизгладимо сказывается на психике то, что видишь одни и те же лица. Жизнь в провинции вообще сродни тайным опытам над людьми. Что касается мистики — это не объяснимо словами. Прибывшего в Бирск, как правило, посещает странное и нехорошее чувство: что-то должно случиться. И, как правило, ничего не случается.
Однако на сей раз случилось — Карелину в довольно короткий срок удалось поставить город на уши путем непрекращающейся череды обвинений.
Сейчас это кажется детским садом, но надо знать удивительную косность провинции тех лет: всякий намек на то, что вы, мол, «неправильно живете», воспринимался как оплеуха, которую простить невозможно. Юнкоры, конечно, маскировали свое частное человеческое отчаяние, строча статьи с тем смыслом, что «молодежи некуда пойти» или «одной дискотеки мало, и та похожа на зоопарк», либо предъявляя взрослым обвинения межпланетного масштаба и подкрепляя оные актуальными цитатами из Виктора Цоя, вели всего лишь разговор с собственными родителями...
Юнкорами интересовалась милиция, врывающаяся в места ночных сборищ, подозревая групповой секс. Вообще, постоянный настороженный взгляд местных властей сплачивал, как ничто другое. Кроме того, они-то, юные корреспонденты, знали, что есть нечто похлестче группового секса, хотя и сродни ему, такое же тайное и незаконное. Эта штука была названа Карелиным мясорубкой и восходила к исповеди, а низводилась до партсобрания. Молодой человек должен был рассказать всю свою жизнь — некоторые, говорят, рыдали и плакали. И еще бы! Сказать о себе, что я, мол, всегда казался себе странным, не таким как все, или — я одинок, или — я пережил неразделенную любовь, или — пытался покончить с собой и так далее, значило, очертя голову, кинуться на амбразуру, а затем товарищи и, главное, дорогой руководитель, чей авторитет был бесспорен, выносили твоей жизни оценки (и запросто могли сказать: я тебя не уважаю). После таких совместных переживаний дружба крепчает, и эта среда становится самой приемлемой и свободной. В итоге Школледж стал чем-то вроде местной молодежной элиты. Перед самым своим развалом он разросся неимоверно. Причем журналистика как таковая интересовала немногих.
Молодые люди в провинции делятся на три категории. Первые явно не любят родину и с раннего детства чувствуют, что родились в этом месте вследствие какой-то чудовищной опечатки в книге судеб: все здесь не по ним. Несовместимость почти физическая: от свежего воздуха тошнит, легче дышится в мире асфальта, бетона и больших скоростей. Подобно тому, как краснеющий деревенщина не может сладить с ножом и вилкой, такой человек не может сладить с маленькими провинциальными реалиями. Это не пустые слова — я сама была такой. Устройство дома, большого и удобного для ведения хозяйства, даже не предполагает идеи уединения и постоянно давит на мозг... Вторая категория — нормальные здоровые люди, которые отлично существуют в данной среде, как рыба в аквариуме. Третьи наделены и любовью к родине, и пытливым умом, поэтому живут в некотором разладе, с журавлем в небе и комком в горле... Все три типа резко определились года через три, когда подростки выросли, и начался развал. Исчез костяк, движущая сила. Представители первого типа уехали, вторые оставили юношеское буйство, третьи оказались в ситуации выбора...
Труднее всего оказалось создателю этого парадиза. Несколько раз он объявлял, что Школледж умер — и последний восставал из пепла всем клубком дружб, любовей и привязанностей; когда же объявлялось, что Школледж жив — случался полураспад. Тогда Карелин уехал в столицу Башкортостана город Уфу — всего час на автомобиле от Бирска, но совершенно другой мир — и занялся там теми же делами. Первым делом — дал объявление... У него получалось все резво и организованно, поскольку Карелин был прежде повязан с комсомолом, затем с заменившими его структурами. Он гораздо понятнее как организатор, чем как человек — темная, смазанная личность с невнятными настроениями, идеями и целями. Почти всякому, кто занялся детьми как смыслом жизни, взрослый мир чем-то существенно насолил, видимо, насолил и ему. Карелин формировал собственный мир, собственный миф, где утверждался и властвовал. Говоря так, я никого не порочу, ибо своих целей — создание мира для себя, даже, точнее, моделирование настроения для себя самого — Карелин никогда не скрывал, напротив, заявлял о них публично...
Когда Карелин приехал в Уфу, были уже другие времена и другие, более независимые подростки, и прежнего авторитета у него больше никогда не было. В Уфе расплодилось великое количество клубов, большая часть из которых создавалась таким путем: как только Карелин бросал по каким-то причинам один клуб (а его кто-нибудь тотчас подхватывал), он собирал новых детей, формировал новый клуб и ставил психологические опыты на них. Все это имело достаточно отдаленное отношение к журналистике. Цвел жанр эпистолярный. Выпускались маленькие газетки для внутреннего пользования. Клубы боролись друг с другом, сами с собой и со смертностью в своих рядах. Массовость достигла таких размеров, что все эти люди были формально объединены в Лигу начинающих журналистов Башкирии (хотя Башкирия во всей широте своих степей почти не была в ней представлена). Верхушку этого айсберга составляли руководители клубов. Карелин же решил стать координатором — ввиду таинственности и скромного обаяния этого слова...
Бирск стал для участников движения его основополагающим мифом, вымершей Меккой с периодически откапываемыми там динозаврами, которые не могли ни изобразить, ни хотя бы подробно вспомнить прежние счастливые времена — по той причине, что времена слишком изменились, родились уже свои дети... В Школледже был культ дружбы и веселья да небольшой душевный стриптиз. А Лига была настоящим государством в государстве, история его творилась постоянно, тут же фиксировалась — внутренняя желтая пресса работала вовсю: отношения, интриги, путчи. Цвело фотоискусство и другие способы увековечиться. То и дело целые клубы или отдельные личности (как правило, неглупые люди) попадали к Карелину в опалу и становились прокаженными. Страсти кипели. Кто-то попадал в психбольницу, кто-то пытался покончить с собой. Карелин на все обвинения отвечал: «Вот такой я человек, не нравится — не ешьте».
Надо сказать, Уфа была менее удачной средой для ловца человеков. Другие расстояния, другая тоска. Отравленная река, тяжелый воздух и копченое небо. Это тоже была окраина, и место было таки забыто богом, но зато не все жители знали друг друга в лицо. Здесь труднее попасть в зависимость... Забавно проследить настроения общества по ряду изменений карелинского имени на устах юных корреспондентов: его звали Егором, Игорем, Айгором, наконец, Джайгром. Полная американизация. Сейчас он — Джайгор Волк; пристегнутая фамилия — человеческая характеристика. В последние годы жесткость и мстительность стали его основными чертами. В нем возобладал чиновник, причем чиновник какой-то больной. Он мог только отдавать распоряжения и насаждать идеологию. Что до распоряжений, они ставили в тупик (скажем, срочно найти многомиллионных спонсоров и пять автобусов для вывоза начжуров на природу), что до идеологии — холодок бежит по спине. В учебном пособии «Как надо жить» (одном из многих) читаем за подписью великого координатора: «Знаешь, если ты делаешь что-то настоящее, смелое, честное, яркое — тебя обязательно попытаются схватить и схавать... Каждый твой шаг, каждое твое очередное творение должно быть пропитано таким патологическим буйственным чувством, чтоб оно встало, вперло поперек глотки по возможности каждому «убежденному жителю»... Пусть всегда отталкивание, отстранение, отрицание, всегда — отказ, всегда — «прощевайте!» Я, ничтожный, не хочу и не могу себе позволить быть пойманным в ловушку гармонично-чавкающего бытия. Я всем им ЧУЖОЙ, и мне чужды и крайне отвратительны все их набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, все, чем они живут и о чем мечтают. Это — мой врожденный инстинкт...» Слава богу, подросток пошел более-менее здравомыслящий и не всегда рвет чужие глотки в очередном припадке нач-журства.
Последний клуб под названием «Кастл-рок» Карелин долго скрывал от остальной Лиги, дабы зараза непослушания и сомнений не проникла в незрелые души. «Кастл-рок» — словечко из Стивена Кинга, и у начжуров возникали понятные тревожащие ассоциации, плюс еще роняемые координатором туманные фразы о том, что в новом клубе происходит Нечто. Когда новоиспеченные были выпущены в свет, ничего страшного не произошло — однако, тревога остается...
Возникает вопрос: зачем это нужно самим молодым людям? Дело в том, что Уфа — периферия, в ней есть, как и во всяком подобном месте, с трудом постижимая, но тяжелая для сердца тоска. Чувство, что жизнь проходит другой стороной. Что ты — на отшибе. А вся эта история с начжурством дает ощущение настоящей, яркой и красочной жизни, ощущение, что ты — в центре, ты творишь историю — а увековечивается это мгновенно, что тоже подливает масла в огонь... Есть все что нужно — игра в классики (уезжающие канонизируются), игра в бисер (плетение «фенечек», бисерных браслетов на запястья, которые дарят на вечную память, процветает). Литературное сочинительство достигает высот трагического абсурда, речь постоянно идет о жизни и смерти, да, там все очень серьезно... Прекрасное, захватывающее ощущение на уровне Варфоломеевской ночи. На фоне жидкого неба, архитектурного срама и чадящих труб...
Наталья БЕЛЮШИНАСамочувствие подростков в городской среде и в собственной семье стало предметом исследования социологической службы уфимской фирмы «Полином».
73,2 процента юных уфимцев ощущают в родной семье скуку, заброшенность, одиночество, а потому большую часть времени предпочитают проводить вне дома.
67,9 процента школьников сказали, что ни мать, ни отец не интересуются их школьными и личными делами.
98,3 процента взрослых уверены, что любят своих детей. Однако лишь 37 процентов из этого числа положительно ответили на вопрос: «Проявляете ли вы свою любовь к детям?»
Подростки были куда более категоричны. 82 процента школьников столицы Башкортостана сообщили, что все усилия их родителей направлены лишь на добывание денег.
84,3 процента ребят заметили, что их родители перестали улыбаться.
В 1993 году у несовершеннолетних матерей родилось 290 детей. В 1994-м — 356. В 1995-м — 412. Причем девять девочек рожали повторно.