КУХНЯ

Действующие лица:

Российская политика

Сегодня «Огонек» начинает публикацию политического сериала
из жизни коммунальной квартиры

Фомич — человек возраста неопределенного, его политические предпочтения загадочны и непредсказуемы.
Веруня — на своем оптовом рынке недавно получила повышение: от ларечниц доросла до администратора.
Бывший художник Семен — некогда создавал масштабные полотна для кинотеатров.
Дядя Константин — человек, уважаемый во всех окрестных домах. Прекрасно чинит сантехнику.
Оголтелая бабушка — фанатичная ельцинистка. Свою комнату сдает, а сама кочует по родственникам.
Игорек — студент, снимает комнату у оголтелой бабушки.

Кухня — что Манежная площадь в былые годы: здесь проявляется общественная активность нашей коммуналки.

Сначала мы были вдвоем. Я — у бака с кипящим бельем, Иван Фомич позвякивал кастрюльками. Потом в кухню вплыла Веруня.

— И вот что я вам расскажу про течение болезни... — молвила Веруня в пространство. — Сегодня весь наш рынок обсуждал.

— Что за болезнь? — в помещении неожиданно материализовался Семен.

— Господи, да президентская же! На днях Ельцина так прижало, что он созвал своих людей, говорит: если, мол, что случится, есть кандидатура.

— И кто же?

— Лукашенко. Вот!

— Сдурела ты, Веруня! — взвился Семен. — Лукашенке, прежде чем в Россию лезть, с Белоруссией бы разобраться!

— А и не надо ему. Скоро все общее будет — присоединяемся друг к другу.

— Кто к кому? — в проем двери вдвинулся дядя Константин.

— Белоруссия присоединяется к России. Уже и референдум заявляют.

— Давно пора. Лукашенко — мужик правильный. Простой. И социализм у себя не разрушает, молодец.

В кухню вскочил Игорек.

— О чем митингуем?

— Ну вот ты, молодое поколение, — подпрыгивал перед Игорьком Семен, — скажи, что думаешь про Лукашенко?

— А о нем уже Совет Европы подумал. В приличное общество таких не пускают.

— Но-но! — побагровел дядя Константин. — А промеж бровей? Гляди — врежу. Сам Александр Иванович его уважает, наш товарищ Лебедь.

— Хам он, ваш Лебедь! Наглый и хам.

— Семен! Промеж бровей!

— А как же, интересно, дядя Константин, Лукашенко с Лебедем президентское кресло поделят? Вы ведь Лебедя хотели выбирать?

— Ну... это...

— Бросьте вы, дядя Константин. Понять бы только, как Ельцину такая идея в голову взбрела? Красиво уйти захотелось? Исторической личностью, объединителем народов... С чего он решил брататься с этим? То ли наркоз подействовал, то ли присоветовал кто? Но ведь не Чубайс же. Уж точно не Чубайс!

Фомич спокойно произнес: «Шахрай». И снова ушел в себя.

В коридоре процокали каблучки. Оголтелая бабушка!

— Чувствую, идет обсуждение.

— Бабушка! Ну вы хоть скажите, — совершенно забывшись, обратился Семен. — Неужели нам в президенты нужен Лукашенко?

— Фашист! — возопила бабушка, — Олигарх! Ельцин — наш президент! А этот недоучка, который даже языка своего не знает, Бориса Николаевича принародно поносит. Лукашенко не пройдет! Курс на радикальное переустройство жизни...

— Бабуля, — Игорек, полуобняв, начал подпихивать ее к двери, — пойдемте...

В наступившей тишине прорезался тихий говорок Фомича:

— Я вам, господа хорошие, вот что имею сказать. Чечню мы потеряли, народ тоскует, а Борис Николаевич ему в утешение: вот вам вместо Чечни Белоруссия. Да, Лукашенко... Значит, Ельцин вокруг себя никого лучше не нашел. А народ, он ведь проголосует. Вот ты, Веруня, за Лукашенко?

— А то!

— Что ж, притерпимся и к Лукашенке, если уж так, не дай Господь, случится. Народ выберет — народ и терпеть будет...

(Продолжение следует.)