ВЛАДИМИР ВОЙНОВИЧ ПОЗИРУЕТ САМОМУ СЕБЕ

«НЕНОВЫЕ РУССКИЕ» ВЛАДИМИРА ЛЮБАРОВА В ЦДХ

Культура

БРАВО! ЯНВАРЬ

Выставка Владимира Любарова «Неновые русские» в Центральном Доме художника вполне может считаться экспозицией января. Персонажами новых картин известного книжного графика стали «мужики и бабы» деревни Перемилово, где с начала 90-х годов обосновался Любаров. Именно в них нашел он зримый символ и нашего времени, и всей русской истории, и мудрого идиотизма фольклора. Не хуже героев Вольтера, Гоголя и Распе, которых он рисовал, пока было нормальное книгопечатание. Сегодняшних кандидов и мюнхгаузенов можно рисовать прямо с натуры. Хотя и тут любаровская привычка к «воображению действительности» иг-рает свою роль.

«Бывает, что нарисуешь портрет из головы, — говорит художник, — а через год к тебе придет человек из соседней деревни ставить печку, а ты его уже точь-в-точь знаешь, нарисовал... Сюжеты возникают из ощущения ушедшей жизни, которая здесь, в почти умершей деревне, когда-то была. Я здесь как на археологических раскопках. Жившие на моем месте люди, уехав в город, сожгли свою избу дотла. До этого здесь был магазин. Там еще что-то. Слой за слоем».

Рисуя в знаменитой «Химии и жизни» 70-х и 80-х годов, Любаров распростился с журналом, изобразив заявленную властями «перестройку»: трехэтажную развалюху срочно облицовывают импортной плиткой. Несколько лет тому назад его альбом «Русские пословицы» имел большой успех в Англии и США, и критики нашли его внутреннюю связь с Брейгелем и Шагалом. В планах Владимира Любарова продолжить перемиловскую серию, сделать серию работ, посвященную обитательницам потрясшего его в Амстердаме квартала «красных фонарей». А там, глядишь, дойдет дело и до Москвы с ее фантасмагорическими персонажами.

«АНТИБУКЕР»: ГАНДЛЕВСКИЙ И БАКИН СТАЛИ ЛАУРЕАТАМИ

Учрежденная отделом культуры «Независимой газеты» премия «Антибукер» вручается по целому ряду номинаций: поэзия, проза, драматургия. В сущности, это является теоретической ошибкой устроителей — для того, чтобы премия стала весомей и запомнилась публике, лауреат должен быть один. Однако в наше время, когда зарабатывать на хлеб литературой стало совсем невозможно, подобные упреки, видимо, неуместны. Сильнейшим прозаиком прошлого года, по мнению жюри, стал Дмитрий Бакин. Остается только надеяться, что через пару лет премия сменит название, отсылающее к давно забытой газетной полемике, и станет значимой сама по себе.

А вот Сергей Гандлевский в течение нескольких недель получил сразу две литпремии: «Малого Букера» за лучший дебют 1995 года (повесть «Трепанация черепа») и «Антибукера» за книгу стихов. Дубль. Другой интересный момент — награждение проходило в ресторане, который располагается в мужском отделении бывших Центральных бань, что настроило на игривый лад присутствующих, и в частности Горбачева М.С., который угостил собравшихся большим спичем о своей любви к литературе и к жизни, при этом ласково называя Гандлевского «поэт Сережа».

ЛУЧШЕЕ ДЕЛО ДЛЯ БАНКА — БЫТЬ МЕЦЕНАТОМ

В Петербурге завершилась выставка российского и голландского искусства. Хотя она была приурочена к 300-летию отношений между двумя странами, главная ее особенность — в характере показанных коллекций. Они принадлежат банкам. Голландцев представляет ING-банк, Россию — Столичный банк сбережений. Последний немало сил уделяет поддержке искусства в России. Более полумиллиона человек по всей стране, от Магнитогорска до Красноярска, посмотрели в прошлом году передвижную выставку «Русская графика XIX — XX веков» (вход на нее был бесплатным). От Карла Брюллова до Зинаиды Серебряковой и Натальи Гончаровой: коллекция банка включает самые известные имена. Планов же еще больше. Среди них — выставка офортов Рембрандта, начало ретроспективы в Третьяковке «Ученики Малевича» (первая экспозиция посвящена Анне Лепорской) и международное турне выставки Бориса Григорьева (во Франкфурте и Нью-Йорке банк открывает свои представительства).

ТИХО! ИДУТ СЪЕМКИ...

Режиссер Александр Полынников начал съемки картины «Грешная любовь». Действие мелодрамы происходит в больнице, вернее на больничной койке. И состоит оно в любви, разгоревшейся между прикованной к постели героиней (она стала жертвой аварии) и молодым санитаром. Основные съемки произойдут в Вологде и Кириллове, где расположен Кирилло-Белозерский монастырь, в котором героиня работала экскурсоводом до случившегося с ней несчастья. Занятым в картине актерам предстоит подтвердить свое право на закрепившиеся за ними амплуа. Анне Назарьевой принадлежит романтическая главная женская роль (как и в предыдущих картинах А. Полынникова), Иван Охлобыстин вновь брутален (он в роли мотоциклиста, совершившего роковой наезд), Сергей Шакуров сыграет лечащего врача, а роль влюбленного санитара исполнит молодой актер Театра на Таганке Дмитрий Муляр. Производство картины осуществляет студия «Никола-фильм».

...Продолжаются съемки «Сибирского цирюльника» Никиты Михалкова, на этот раз — массовые сцены в Костроме. По размаху съемок фильм обещает быть... по крайней мере эпическим. Как «Война и мир» Бондарчука, о котором в следующем номере вспоминает его жена Ирина Скобцева в нашей постоянной рубрике «Те, кого мы любили».

Автор Чонкина недавно выступил в новом качестве, устроив выставку своей живописи. Дилетантом быть, безусловно, очень приятно. Над профессионалом грузом висят хорошо ему известные законы профессии.
А дилетант абсолютно свободен, творит как хочет.
И часто достигает значительных высот. Таможенник Руссо, к примеру, тоже писал картины. И весьма неплохие

— Кажется, на литературном поприще у вас все успешно. Зачем же вы много лет скрывали талант живописца?
— Нет, этой истории всего два года. Так что художник я, можно сказать, совсем молодой. Литература для меня лично — тяжелый труд, я пишу медленно, иногда (чем дальше, тем чаще) с большой неохотой. Рисую быстро и, главное, испытываю чистое удовольствие. Пейзажи мои навеяны впечатлениями от Франции, Калифорнии и, конечно, Германии. Это — вид из окна моей квартиры, этот парк, этот пруд, это все — Мюнхен. Как будто ухоженный крестьянский двор. Впрочем, все немецкие города такие: даже в центре невысокие дома, черепичные крыши.

— Рассматриваю выставку, и невольно вспоминается Маяковский: «Себе, любимому, посвящает автор эти строки». Бросается в глаза, Владимир Николаевич, что среди портретов явно преобладают автопортреты. Что же, вы посвящаете себе эту выставку? Или ведете наблюдения над собой?
— Причины совсем прозаичные. Когда я начал заниматься живописью, все относились к этому несерьезно и отказывались позировать. Так что пришлось мне самому себе позировать. А потом уже и другие соглашались. В основном я рисую портреты близких мне людей: вот жена Ирина, дочери Ольга и Марина, друзья Наум Коржавин, Булат Окуджава, Елена Камбурова.

— Берете ли у кого-нибудь уроки живописи?
— Нет, не беру. Думаю, что серьезно учиться мне уже поздно, а несерьезно — не стоит.

Вообще моему поколению не хватало учителей. Хорошие писатели, кого мы могли бы теоретически «застать», такие, как Платонов, Булгаков, были нам, увы, неизвестны. Поэтому многие из моего поколения учились у западных, более современных. У Фолкнера, Сэлинджера. А другие, как Юрий Казаков или я, — учились у старой русской литературы. Булгакова я прочел впервые в 1967 году, когда первая часть «Чонкина» уже была написана. Олег Чухонцев как-то спросил меня, что я думаю о Платонове. А я и не знал, кто это такой. Тогда он дал мне почитать. А Булгаков вообще позже пришел.

А что касается серьезного образования, то вот чего не было, того не было. Я писал подробно в «Замысле», что в нормальной школе только год проучился. Из-за войны, всяких сложностей школу вообще не кончил. После армии поступил в Московский областной педагогический институт на исторический факультет, где всего лишь полтора года продержался.

— А как же вам удалось в институт поступить, если вы раньше почти совсем не учились?
— Я учился мало и в вечерней школе без отрыва от производства. Но все-таки окончил классы — первый, четвертый, шестой, седьмой и десятый. И аттестат зрелости получил. Но, поступая в институт, чуть было не провалился на двух экзаменах. Поскольку я мало учился в школе, то совершенно не знал грамматики. Но при этом писал абсолютно правильно. Не делал никаких ошибок. И когда я сдавал экзамены, то сочинение написал, а потом — устный русский. Меня стали спрашивать, что такое причастие и деепричастие. Я не знал разницу, но попытался скрыть, запутался. Экзаменатор говорит: «В пору двойку ставить». Возражаю: «Это будет несправедливо». — «Почему?» — «Потому что я пишу грамотно». — «Но вы не можете грамотно писать». — «Это доказуемо. Проверьте мое сочинение, я получил пятерку». Экзаменатор: «А может, вы у кого-то списали?» «Нет, — говорю, — на пятерку списать нельзя. Это невозможно. Кроме всего, вы можете мне продиктовать на пробу любые фразы: ошибусь или нет». Он не поверил, пошел смотреть мое сочинение. Вернулся и говорит: «Да, у вас пять. Но все равно больше тройки я вам не могу поставить». А мне больше тройки и не надо было. После армии я шел вне конкурса.

А потом литературу я опять-таки знал, читал ее много. Но я ее не изучал. И, зная всего Пушкина, я не знал, что «Маленькие трагедии» называются «Маленькие трагедии». Просто пропускал предисловия и подзаголовки. Когда я сдавал экзамены, то рассказал биографию и стал думать, что же это за «Маленькие трагедии». Может быть, «Повести Белкина» относятся к «Маленьким трагедиям»? Может, «Метель» — такая небольшая трагедия? Две преподавательницы-экзаменаторы схватились за голову. Я растерялся, у меня все вылетело из головы. Вдруг вспомнил, что у Пушкина есть рассказ, который пишется через черточку. Но не могу вспомнить, что именно. Пришла на память фраза из учебника: «Маша-резвушка сидела у окна». И я выпалил: «Маша-резвушка». Экзаменаторы опять схватились за голову. Потом одна говорит: «А вот такое сочинение «Скупой рыцарь» вы знаете?» «Конечно, — говорю», — и стал читать наизусть. Я увидел, что они поражены. С одной стороны, такое дикое невежество, с другой — читает наизусть. Они четверку поставили. Приблизительно такая же история была с немецким языком.

— Вашу литературу тоже никак не назовешь реалистической. И в живописи гротеск и ирония присутствуют. Я имею в виду не портреты и пейзажи, а работы грустно-ироничные: «Перед зеркалом», «Левая рука». Можно ли рассматривать эту выставку, хотя бы частично, как продолжение «Чонкина» и вашей литературы? Здесь чувствуется атмосфера «Чонкина», да и расставаться с вашим героем не хочется...
— Во-первых, ни моя литература, ни Чонкин не кончились. И вообще, мне кажется, что-то общее обязательно должно быть и в написании книг и картин. Хотя в этих двух искусствах обязательно есть то, что резко их отличает. У меня лично литература очень невеселая. В живописи гораздо больше оптимизма. Вообще вся история Чонкина — грустная, печальная. Кончается, правда, более или менее неплохо. Он остается жив, проходит через войну. Нюра тоже остается жива. Они так и не сходятся вместе. Уже написал финальную сцену.

— Судя по тому, сколько посетителей побывало в галерее «АCТИ», какие отклики оставлены, можно считать, что творческий путь Войновича-живописца начался очень успешно. А как начинался Войнович-писатель?
— Первая вещь — «Здесь мы живем» — прошла такой же удачный полет, как и эта выставка. В «Юности» рукопись держали долго и все время говорили: «Читают». Отнес в «Новый мир». В отделе прозы суровая дама попросила меня пойти к секретарше зарегистрироваться. Я ответил, что знаю дальнейший ход событий. Какой-то рецензент заработает на мне трешку. Настоял, чтобы прочла первые десять страниц, и, если будет скучно, попросил позвонить и больше не читать. Я тут же заберу. Через неделю телеграмма: меня вызывают. За неделю прочла вся редакция, вплоть до Твардовского. Был сентябрь, извинялись, что не могут в декабрьский номер поставить, не успевают. Потом были рассказы. Они застряли в «Новом мире». Потом «Чонкин». Отношения к тому времени изменились, Твардовский отклонил «Чонкина». Взыграла, очевидно, ревность. Говорил, что надо изменить фамилию главного героя. Очевидно, не нравилось созвучие «Чонкин — Теркин». Но я не имел в виду героя Твардовского. Фамилия пришла по моему внутреннему развитию, изменить ее я не мог. Герои моих первых книг были Тюлькин и Очкин.

— Могла ли измениться ваша судьба и судьба ваших книг, если бы вы не уехали?
— Вы хотите спросить, если бы другая политическая обстановка была? Моя судьба была прямо связана с тем, какая была здесь политическая обстановка. Моя судьба была решена в ЦК КПСС и в КГБ.

— Сдается мне, Владимир Николаевич, что постоянные и вынужденные переезды в детстве превратились в страсть к путешествиям...
— Не могу сказать, что люблю ездить. У меня так жизнь сложилась, что я не люблю, но все время путешествую, путешествую, путешествую. Мне это надоело. Хочу жить на одном месте.

— А какое это место?
— Любое место. Идеального места для меня нет. С раннего детства мне пришлось кочевать. Я родился в Душанбе в 1932 году. Мой отец был журналист, мать — учительница математики. Тогда она не была еще учительницей математики, а окончила школу. Когда мне было около четырех лет, моего отца арестовали. Он работал в газете «Коммунист Таджикистана». Где-то они сидели втроем, и один из них сказал, что ему кажется, что коммунизм нельзя построить в отдельно взятой стране. Мой отец согласился, сказал, что ему тоже так кажется, а третий на них донес. Я не знаю, что дали первому. Моего отца арестовали в Москве, куда он приехал искать правды. Два года шло следствие, и его собирались приговорить к смертной казни за такое преступление. Была первая оттепель, перестройка, сняли Ежова и назначили Берию. И начинался процесс «разберивания», когда сокращали сроки. И моему отцу, это было в январе 1938 года, ему дали вместо смертной казни пять лет. Под знаком этого и прошло мое детство. Я спрашивал у мамы, где мой папа. Она отвечала: «В командировке». А я спрашивал: «Почему же он так долго в командировке? Вот у Васи или у Пети папы были в командировке и быстро вернулись». Мама отвечала: «Скоро приедет». Он вернулся в мае 1941 года, и мы тут же уехали. Его не просто освободили, а даже реабилитировали. Предложили восстановиться в партии, а он сказал: «В вашей партии — никогда в жизни». И после этого, когда он это сказал, то понял, что его опять посадят. Мать осталась доучиваться в пединституте. Она работала и училась. Окончила педагогический, несмотря на все, с отличием. А отец схватил меня, и мы уехали на Украину, в Запорожье. На второй день войны отца забрали в армию, а я остался с родственниками, дядей и тетей. И мы отправились в дальнее путешествие. Сначала — на Северный Кавказ, в Ставропольский край, в эвакуацию. Потом — в Куйбышев, туда уже приехал после ранения отец, он уже пролежал год в госпитале. И мать приехала. И уже вместе с отцом и матерью я поехал в Вологодскую область. Вот так мы и кочевали.

— В какой стране вам приятнее бывать?
— Сейчас приятнее бывать в России. Сначала мне было хорошо в Америке. Я вообще там чувствую себя лучше. К Европе не сразу привык.

— Каковы, по вашему мнению, перспективы у литературы?
— У литературы впереди шансов немного. Сейчас мир завоевали новые средства связи и развлечения — телевидение, видеотехника, электроника, электронные игры и даже электронные способы сексуальных наслаждений. Уже и в России население удовлетворяется тем, что смотрит мыльные оперы.

Оказалось, что наиболее успешный убийца литературы — это свобода. Но свобода — главная ценность для меня, и я даже готов ради нее пожертвовать литературой.

— Может быть, отчасти поэтому вы стали живописцем?
— Но я не бросил писательства. Времени, конечно, на литературу стало меньше. Но живопись компенсирует всю грусть, которая есть, может быть, в моей литературе.

Литература вообще ничего не стоит. Это видно и по материальному положению писателей. Жить за счет литературы невозможно, надо еще что-то придумывать.