«Я НАЗЫВАЮ ВЕЩИ СВОИМИ ИМЕНАМИ»

Личные вещи

Я пришла к Вознесенскому в гости по иронии судьбы ровно в полдень, в воскресенье. И за окнами мороз.

— Давайте я ваше пальто повешу, — говорит поэт. И бросает его на груду одежды, очевидно, тоже «висящей», под лестницу.

Поднимаемся на второй этаж в рабочий кабинет.

— Мастерская, — поясняет поэт. Стол, который в классическом варианте должно назвать «писательским», завален грудой книг и журналов, на углу — пара молотков. Здесь просто физически отсутствует место для работы. Пишущая машинка приютилась на комоде.

— Вы работаете на машинке?

— Я боюсь компьютера. Это запрограммированное искусство. Неживое. Боюсь, что это не ты сам. Я люблю то, что сделал своими руками.

— Андрей Андреевич, вы часто что-то делаете руками? — я спрашиваю, разумеется, не о мытье посуды, а о творчестве. В широком смысле.

— Конечно. Я по образованию архитектор. Художник. Я даже дом построил своими руками. Это было лет пять-семь назад. Литфонд выделил мне дачу, здесь неподалеку. Туда часто приезжали гости. В общем, шумно было, и на этом клочке литфондовской земли я стал строить дом для гостей. Или чтобы от гостей уединяться. Весь гонорар от книги «Аксиома самоиска» в него вбухал.

Когда дом был готов, Литфонд сказал, что я не имею права на их земле что-то строить. И попросили подписать им дарственную или снести дом.

В конце концов мы тихо сошлись на том, что я подарю дом Литфонду, а они мне выделят дачу рядом с домом-музеем Бориса Пастернака.

Это была такая рухлядь!.. Я подошел, пнул в торец — нога провалилась. В этом доме многое пришлось переделывать заново — фундамент, навес, терраску, забор.

— Но ваш дом стал предметом творчества не только и не столько архитектурного. Почему?

— Просто я называю вещи своими именами. Вернее, своими словами. Например, кольцо-коль-цо-коль-цоколь... Или вот еще — на форточке написано: о-форт-. (точка).

Это не просто игра слов. Такая же игра, то есть плавный переход одного состояния и смысла в другое, происходит и в жизни. Только не все и не всегда это замечают.

То и дело проваливаясь в снег, мы долго ходим вокруг дома. Поэт показывает «вагонку Ван Гога», «навес», который он превратил в «весну»: навес-на-вес-на-весна... Мой дом — великое творение писателя.

— Андрей Андреевич, я не возьмусь обозначать состояние вашего дома словом «беспорядок». Но, если отбросить крайности, как вам живется в этом пространстве?

— Состояние моего дома, весь этот беспорядок, хорошо действует мне на душу. Я не позволяю убираться здесь. Беспорядок! Не бойтесь этого слова. В этом есть своя прелесть. Именно из хаоса рождается что-то гениальное — порядок вещей. Вот у меня в углу навалены книги. Они как бы образуют букву «Х» — Христос. Если их поправить, то эта гармония нарушится.

Состояние ускользает. Его нельзя повторить. Вот совсем недавно с частью моих рукотворных личных вещей случилась беда.

Я выставлял их в Париже, в Берлине, в Москве в Пушкинском музее... Последняя выставка проходила в Академии искусств Берлина. Работы сняли, запаковали в чудесные ящики — я даже позволю себе заметить, что эти ящики красивее, чем мои картины, — и привезли сюда.

Не распаковывая, я послал их в Нижний Новгород на Сахаровский фестиваль. Там они какое-то время повисели, потом их сняли, запаковали в те же ящики и прислали мне. В сентябре прошлого года.

Все это лежало у меня до нынешнего Крещения нераспакованным. На Крещение у меня в Палас Отеле была выставка. Когда я распаковал ящики, чтобы подготовить работы, то увидел, что половины из них нет.

Нет самых любимых и удачных. Пропали. Где они — непонятно. Как их найти — тоже непонятно. Сейчас это самая жуткая моя печаль. Пропало то, что нельзя повторить.

— Андрей Андреевич, я искренне желаю, чтобы пропавшие работы нашлись. Но как по-вашему, не слишком ли отягощает жизнь большое количество личных вещей?

— Легче жить без вещей. Ну, не совсем, а при их минимальном количестве.

Фото М. Штейнбока