ЦАРСТВЕННЫЙ ЛЮБОВНИК

Письма Александра I Зинаиде Волконской

Публикации

Российский император Александр I (1777 — 1825) был одним из самых красивых и хорошо воспитанных мужчин Европы. Он знал и любил женщин, они отвечали ему полной взаимностью. Бесчисленным романам молодого обаятельного монарха, путешествовавшего вместе со своей армией по всей Европе и танцевавшего на всех балах с первыми красавицами того времени, не мешало и то известное обстоятельство, что Александр Павлович сутулился, пользовался лорнетом, рано оплешивел и был несколько глуховат.

Княжне Зинаиде Александровне Белосельской-Белозерской (1789 — 1862) молодой царь стал уделять постоянное внимание и находил понятное удовольствие беседовать и танцевать с нею на столичных балах с 1808 года, когда юная красавица фрейлина появилась при дворе вдовствующей императрицы Марии Федоровны, его матери. Этому способствовало охлаждение чувств Александра к М.А. Нарышкиной, его постоянной любовнице и матери его незаконной дочери. 8 февраля 1811 года княжну-сироту выдали замуж за князя Никиту Григорьевича Волконского (1781 — 1844), меланхоличного и безвольного отпрыска знатного рода, отличившегося в битве с французами под Фридландом флигель-адъютанта императорской свиты. 11 ноября у них родился сын Александр, и вскоре сам царь стал его крестным отцом.

Александра I не случайно называли «платоническим донжуаном». Его роман в галантных письмах, изящных фразах и мимолетных встречах с княгиней Зинаидой именно платонический. Похоже, что этим красивым, парадным чувством романтической влюбленности царь развлекал себя в походах 1812 — 1813 годов. Князь Никита сражался с французами под Полоцком и Чашниками, а потом находился при Главной квартире и выполнял распоряжения императора. Жена его следовала за армией, и часто коварный Александр I посылал князя отвезти свои письма Зинаиде.

Понятно, что царь недолюбливал своего флигель-адъютанта, хотя и пожаловал его в 1813 году в генерал-майоры и наградил за храбрость золотой шпагой с алмазами. А грустный князь Никита не очень любил свою красивую, талантливую, властную и истеричную супругу, которая потом хотела отдать его в опеку, заставила на старости лет уехать в Италию и принять католичество. Боевой русский генерал словно предчувствовал, что ему придется умереть в туристическом городке Ассизи и лежать рядом с немилой женой и ее суровой сестрой в холодной римской церкви Сан-Винченцо и Анастазио.

Эта романтическая и печальная история отражена в уникальном человеческом документе — письмах Александра Павловича к княгине Зинаиде Волконской. Царские любовные послания отменно изящны, полны изысканной любезности и рафинированных, скорее всего платонических чувств, есть в них и мягкая ирония, лукавство и некоторое утомление от бесчисленных просьб и поручений энергичной красавицы. В них непростая история трех русских семей — императорской, Волконских и всем известного незаконного союза царя с Нарышкиной. Здесь же содержатся и интереснейшие сведения о событиях зарубежного похода русской армии, жизни Западной Европы и императорского двора.

Завершилась же эта история в феврале 1826 года, когда гроб с телом императора стоял в Архангельском соборе московского Кремля, охраняемый траурным почетным караулом молодых придворных. Вдруг в собор вошла стройная, как пальма, дама в черном платье и под черной вуалью, низко поклонилась царскому праху и положила на гроб венок незабудок. Юный камер-юнкер и поэт М.А. Дмитриев узнал Волконскую. И потом на римской вилле княгини среди других поминальных сооружений появился главный памятник: белый бюст Александра I на четвероугольном постаменте того самого красного гранита, из которого сделана знаменитая Александрийская колонна в Санкт-Петербурге, увенчанная ангелом с вечно юным ликом почившего императора.

Подлинники французских писем Александра I Зинаиде Волконской хранятся в библиотеке Гарвардского университета (США). Они опубликованы в книге американской славистки Баяры Арутюновой «Lives in letters. Princess Zinaida Volkonskaya and her correspondence» (Columbus, Ohio, Slavica Publishers, 1994) и переведены с французского Марией Руновой. Благодарим за любезное предоставление книги профессора Гарвардского университета Патрицию Кеннеди Гримстед.

Йевер, 14 мая 1813 <г.>

Если благие намерения и вознаграждаются когда-либо, то ваше очаровательное письмо и стало той наградой, что могла доставить мне вдали от Вас, княгиня, наибольшую радость... Податель сего письма расскажет Вам о том, как наши войска снова отличились; и если даже общий успех не столь велик, как мы могли бы того желать, произошедшие события не менее славны для нашей доблестной армии. Только упорством можно добиться успеха в тяжелом деле. Будем надеяться, что Божественное Провидение благословит наши труды. Мы сейчас находимся в наилучшем положении. Желая успеха нашей армии, я столь же искренне желаю, чтобы он дал мне возможность как можно скорее увидеться с Вами. А пока сохраните для меня местечко в Ваших воспоминаниях, что очень дорого для меня, и напомните обо мне княгине Софье (1). Примите уверения в моей почтительной и столь же искренней привязанности.

А<лександр>

Петерсвальдау, 28 мая <1813 г.>

... Вы не можете не знать, что с того самого момента, как я познакомился с Вами, я всегда очень высоко ценил все, что исходит от Вас. И все это стало для меня еще более ценно, когда я стал Вам ближе. Я надеялся только на некоторую благосклонность с Вашей стороны, и Ваше восхитительное письмо исполнило все мои желания.

Я боялся, что чувство, в котором я признался Вам, встревожит Вас, но, хотя меня самого и успокаивала твердая уверенность в его чистоте, я очень хотел, чтобы и Вы были покойны. Ваше письмо развеяло мои тревоги и доставило мне тем самым много радости. Ваша приветливость — вот все, на что я считаю себя вправе рассчитывать. Вы говорите, что мое письмо было адресовано Вашему сердцу и что оно им было получено. Позвольте же и это письмо, которое мне столь дорого, отправить в тот же адрес. Оно продиктовано моим сердцем, которое, признаваясь в живом интересе и искренней привязанности к Вам, не таит ничего, в чем оно могло бы себя упрекнуть: более того, я громко признаюсь в своих чувствах не только перед всей вселенной, но и перед Вашим мужем. Это письмо привезет Вам Ваш супруг (sic), и я не боюсь, что он может его прочесть. Простите мне этот невольный порыв. Мне необходимо было показать Вам, как я чувствую. Я не вижу в этом ничего недостойного, что я должен был бы от Вас скрывать.

Я очень благодарен Вам за горячий интерес, который Вы проявляете к нашей армии. Вы знаете уже, что «невеста» со «ста тысячами штыков» (2) заканчивает подготовку своего приданого; конечно, она слишком медлит и заставила нас ждать еще несколько недель и продлить перемирие. Вот почему мы отдыхаем, продолжая готовиться к еще более жестокой битве.

Все Ваши приказания выполнены в точности, и Горячечный курьер (3) принял все, что было ему прописано; он готов отправиться к Вам, поскольку вот уже несколько дней, как жар у него спал. Что касается влюбленного, то он остался без ответа по причине непростительной небрежности графа Толстого (4), которому было поручено написать ему, что я с удовольствием приму его к себе на службу, где он сможет быть, если это его устроит, придворным дипломатом с обычным для этого места жалованьем. Вы можете сами сказать ему об этом, княгиня, если сочтете нужным. Я прослежу также и за делом маленького Жерамбля, как только получу записку, которую Ваш муж мне еще не передал.

...А пока не забывайте меня совсем и знайте, что сердце мое и душа принадлежат Вам навеки.

А<лександр>

<Без даты, возможно, август 1813 г.>

Я с нетерпением стремлюсь, княгиня, оказаться у Ваших ног; еще вчера я мечтал об этом счастье, но небо, или, вернее, князь Шварценберг и генерал Радецкий (5) распорядились иначе, оставшись у меня до 11 часов. Могу ли я прийти к Вам между семью и восемью часами? — А пока примите уверения в моем искреннем почтении.

А<лександр>

Теплиц, 21 августа <1813 г.>

...Я желал бы только одного: хотя бы отдаленно походить на человека, которого Вы описали и назвали моим именем, но до которого мне еще так далеко. — Только Вы умеете делать приятными всех, с кем Вы общаетесь, поскольку Вы сами одарены той любезностью, которая заставляет всех чувствовать себя рядом с Вами легко и непринужденно. — Поэтому часы, проведенные рядом с Вами, доставляют истинную радость.

Мольбы Ваши были услышаны, и 17/29 и 18/30 числа наша Армия и особенно Гвардия покрыли себя бессмертной славой (6). Весь корпус Вандама (7), был разбит. Захвачены генералы, генеральный штаб, 12 000 пленных, 81 пушка и весь обоз. Одновременно армия в Силезии сотворила чудеса и захватила у противника 103 пушки и более 18 000 пленных. Наследный принц шведский (8) захватил 42 пушки и шесть или семь тысяч пленных. Слава Всевышнему, дела идут неплохо, как видите. Молю Вас, интересуйтесь и впредь нами, воинами, будьте уверены, что мы Вам за это глубоко признательны. — При первой же возможности я отправлю обычного курьера в Вену, и, следовательно, он проедет через Прагу дважды: по пути туда и обратно. — Благодарю Вас за чай. Поскольку он получен от Вас, то я не могу решиться отослать его в качестве подарка, но предпочитаю сохранить для себя. Поверьте, княгиня, в мою искреннюю к Вам привязанность на всю жизнь. Мое почтение княгине Софье.

А<лександр>

<Без даты, предположительно сентябрь — октябрь 1813 г.>

Записка, полученная от Вас, княгиня, живо меня тронула: только скромность помешала мне прийти вчера попрощаться с Вами и потревожить Вас в те несколько часов, что Вам оставалось провести с мужем. Но я спешу воспользоваться случаем выразить Вам свою благодарность за ту снисходительность, с которой я был у Вас принят.

Эти минуты я буду помнить всегда. Пусть сбудутся Ваши мечты, княгиня: мое единственное желание — подарить всем прочный мир. Все Ваши поручения будут в точности выполнены. Что до Вашего мужа, то дружба моя к нему заставляет меня еще больше стараться исполнить все Ваши пожелания.

Передайте мои приветствия княгине Софье. С каким нетерпением я буду ждать момента, когда вновь буду иметь счастье лично выразить Вам то, что мое перо передает так неполно. Не забывайте меня и примите уверения в моей почтительной и вечной преданности.

<Без подписи>

Лейпциг, 10 октября 1813 <г.>

Ваше милое письмо без даты, привезенное Вашим мужем из Праги, я получил в самый разгар военных действий, но коль скоро передано оно было шурину (9), то провалялось не меньше двух дней в карманах его многочисленного гардероба прежде, чем я смог наконец получить его, поскольку всякий раз оно оказывалось в кармане какого-то третьего сюртука, хотя на нем было надето уже два. Прежде чем я продолжу, позвольте кратко рассказать Вам об огромных успехах, которых с помощью Божественного Провидения мы добились в памятные дни 4, 5, 6 и 7, когда сам Наполеон, собравший все свои силы, был тем не менее разбит под Лейпцигом. 300 пушек, 23 генерала и 37 000 пленных — вот плоды бессмертных подвигов наших доблестных Армий. Сам Всевышний направлял нас, и это Ему мы обязаны своим блестящим успехом. Я не сомневаюсь, что и Вы внесли свой вклад в эти победы, княгиня, и спешу направить к Вам обычного курьера, с тем чтобы успокоить Вас относительно его самочувствия и отблагодарить его самого, поскольку был я им очень доволен.

Вернемся к Вашему милому письму. — Оно было бы абсолютно восхитительным, если бы не заканчивалось богохульством: «Не забыли ли Вы меня?» — пишете Вы! — Одна только мысль об этом с Вашей стороны уже большая несправедливость ко мне, от которой я, как мне кажется, должен был бы быть защищен? Но в остальном я согласен, что был, как это могло показаться со стороны, виноват перед Вами. — Вот что произошло: когда я отправил одно из своих писем к Вашему мужу, тот уже уехал в Прагу, и письмо мое вернулось ко мне. Найдя его слишком унылым, я не спешил отправлять его Вам и уничтожил бы, если бы оно не содержало ответа на то, о чем Вы меня спрашивали. Прилагаю его к настоящему письму.

Примите мою благодарность за милые и обворожительные поздравления по случаю вручения мне ордена Подвязки. Не считая себя полностью достойным, я разделяю Ваши мысли о рыцарстве, поскольку всю жизнь я придерживался тех же принципов. Если обязанность принимать с жаром все, что исходит от прекрасной и любезной дамы, есть одно из требований, предъявляемых к рыцарям этого ордена, то я рискну считать, что соответствую хотя бы одному из них. Поверьте, что я на всю жизнь Ваш и сердцем, и душой, и я скажу также: «Позор тому, кто дурно об этом подумает» (10).

Мое почтение княгине Софье.

А<лександр>

... Вы ошибаетесь, княгиня, считая, что я сержусь на Вас за тот интерес, который Вы проявляете к делу Лабедойера (11)... На самом деле, если я и был на Вас сердит, то не из-за Лабедойера, но, признаюсь честно, из-за того расположения, которое Вы питаете к этому Парису, столь ничтожному и порочному. Душа столь возвышенная и совершенная, как Ваша, не казалась мне созданной для всех этих фривольностей, которые я считал слишком ничтожной пищей для нее. Моя искренняя привязанность к Вам заставляла меня сожалеть о том времени, которое Вы теряете, занимаясь делами, столь мало достойными Вас, как мне кажется. Вот честное изложение моих претензий.

Еще раз говорю Вам, что только глубокая привязанность, которую я к Вам питаю, дает мне право выражать мое неудовольствие, и наступит время, когда Вы поймете, что, любя Вас так, как я люблю, я был, быть может, не так уж и не прав, жалея, что Вы отняли столько времени у своего собственного счастья.

А<лександр>
Петербург, 12/14 мая 1816 <г.>

Я пользуюсь первой свободной минутой, княгиня, чтобы засвидетельствовать получение Вашего письма. Я бы пришел к Вам тотчас же, если бы дела меня не задержали.

Сегодня вечером я свободен, но боюсь, что, поскольку я не смог предупредить Вас заранее, у Вас другие планы и Вы не сможете меня принять. Но если Вам ничто не мешает, я готов прийти к Вам сразу же по получении Вашего ответа. Примите уверения в моем глубочайшем почтении.

А<лександр>
Вечером в понедельник 8 октября 1817 <г.>

...Как Вы говорите, мы недалеко друг от друга, однако безо всякой надежды увидеться. Если бы это зависело только от меня, то Лайбахская конференция (12) была бы перенесена в Рим; но в этом мире столько всего, что никак невозможно устроить так, как нам того бы хотелось.

Поговорим о госпоже д'Алопеус (13). — Выразите ей мое почтение. Мне очень тяжело знать, что она страдает. — Совершенно необходимо дать ей возможность лечиться в теплом климате так долго, как того требует ее здоровье, а я, со своей стороны, поспешу дать ей средства для этого. — Самое лучшее и удобное, с моей точки зрения, — это отправить денег на два года, с тем чтобы она могла написать своему мужу, что больше не нуждается в его помощи и что он не должен больше ей ничего посылать, поскольку у нее есть все необходимое, при условии, однако, что она останется в Италии. Мне кажется, что это самый простой способ уладить дело. — Всякий другой, требующий издания указов, показался бы необычным, особенно для такой красавицы, как госпожа д'Алопеус. — Поставьте меня, пожалуйста, в известность о том, какая сумма ей потребуется на два года, и я буду искренне рад ей ее предоставить.

Гораздо труднее устроить дело с пенсией Скванца (14). Это противоречит существующим правилам, поскольку для назначения пенсии или для ее увеличения необходимы определенные заслуги. А в данном случае никаких заслуг назвать нельзя. — Мошенничество дядюшки служит дополнительным препятствием, тем более что в материалах процесса по его делу есть документы, которые доказывают, что он передавал своим итальянским родственникам деньги, похищенные у Ломбардца.

В заключение позвольте повторить еще раз, что моя привязанность к Вам останется всегда неизменной. Примите искренние в том уверения.

Александр
Лайбах, 3 февраля 1821 <г.>

...Я давно должен был бы ответить вам, и если Вы вменяете мне в вину мое молчание, то я прошу Вашего снисхождения или скорее отпущения грехов. Обстоятельства сильнее меня. Ваше первое письмо, в котором Вы высказываете пожелание, чтобы муж Ваш получил службу при дворе, уже не застало князя Петра, и мне его доставили в тот момент, когда я уже отправлялся в свою последнюю поездку. У меня не было времени ответить Вам. Второе письмо застало меня в дороге, а третье я получил, когда был болен, из-за чего и провел в постели большую часть зимы. Потом я думал, что Вы уже на пути в Россию. И вот наконец удобный случай написать Вам эти несколько строк, чтобы сказать, как я был тронут теми дружескими чувствами, которые Вы высказываете в своих письмах ко мне. Поверьте, я отвечаю Вам тем же и чувствую к Вам искреннюю и неизменную привязанность. Таким образом, подозрения, которые Вы, как мне кажется, питали, что я имею что-либо против Вас, более чем несправедливы, и Вы можете всегда полагаться на те чувства к Вам, которые я уже высказал однажды. Итак, я с великим нетерпением жду той минуты, когда смогу увидеть Вас.

Что до Вашей просьбы о муже, как Вы ее понимаете, она не могла быть исполнена и находилась в противоречии со здешними обычаями. Впрочем, мы поговорим об этом при свидании. А пока сохраните обо мне добрую память и примите бесчисленные уверения в моей глубокой к Вам привязанности.

А<лександр>
Царское Село, 8 июня 1824 <г.>

...Для того чтобы обращаться со мной так, как это делаете Вы, требуется та неистощимая снисходительность, которую Вы всегда проявляли, поскольку Вы имели полное право считать меня и неблагодарным, и бесчувственным; а между тем я не являюсь ни тем, ни другим. Таким я кажусь из-за огромной ответственности, которая давит на меня и занимает все мое время. Но я должен прежде всего сказать Вам, что радость моя от одного сознания того, что Вы рядом, в нескольких часах от меня, исключительно велика. Я буду у Вас между четырьмя и пятью часами и с нетерпением жду возможности сказать, как я тронут той дружбой, которую Вы мне дарите, несмотря на все мои грехи. Имея столь мало свободного времени, я взялся за перо для того только, чтобы сообщить Вам, что я устроил все, о чем Вы меня просили. Дело задержалось потому, что для его благополучного решения потребовалось преодолеть множество трудностей.

Итак, до свидания, и примите уверения в моей искренней и почтительной привязанности к Вам навеки.

А<лександр>
Царское Село, 2 апреля 1825 <г.>

В оформлении использована репродукция
В. Велинжанина (ИТАР-ТАСС) с картины Р. Волкова
«Портрет Александра I»

(1) ВОЛКОНСКАЯ Софья Григорьевна (1786 — 1868), золовка Зинаиды, жена князя Петра Михайловича Волконского (1776 — 1852), генерал-фельдмаршала, начальника Главного штаба.

(2) Имеется в виду Австрия, готовившаяся вслед за Пруссией объявить войну своему бывшему союзнику Наполеону.

(3) Так царь не без иронии именовал князя Никиту ВОЛКОНСКОГО.

(4) ТОЛСТОЙ Николай Александрович (1765 — 1816), обергофмаршал императорского двора, президент Придворной конторы, сопровождавший Александра I в походах.

(5) ШВАРЦЕНБЕРГ Карл (1771 — 1820) и РАДЕЦКИЙ Йозеф (1766 — 1858), австрийские полководцы.

(6) Имеется в виду битва при Кульме.

(7) ВАНДАМ Доминик Жозеф Рене (1770 — 1830), французский генерал, разбитый при Кульме гвардейским корпусом А.И. Остермана-Толстого и взятый в плен.

(8) БЕРНАДОТ Жан Батист (1763 — 1844), бывший маршал Франции, шведский король Карл XIV Юхан (1818 — 1844).

(9) Имеется в виду П.М. ВОЛКОНСКИЙ.

(10) Девиз английского ордена Подвязки.

(11) ЛАБЕДОЙЕР Шарль (1786 — 1815), граф, французский генерал, расстрелянный королевским правительством за переход на сторону Наполеона в период Ста дней. Писатель Бенжамен Констан, Волконская и многие другие пытались его спасти.

(12) Конгресс государей Европы в Лайбахе (ныне Любляна) заседал в январе — марте 1821 г. и обсуждал последствия революции в Неаполе Испании и греческие события.

(13) АЛОПЕУС Жанет (? — 1831), жена известного дипломата Д.М. Алопеуса, красавица, за которой ухаживали многие, и царь тоже.

(14) СКВАНЦА, итальянец, служивший при русском дворе и замешанный в финансовые махинации.