«МЫ ВСЕГДА ЖИЛИ НА ЧЕМОДАНАХ»

Александр АНДРЕЕВ, внук знаменитого русского писателя Леонида Андреева, живет в Париже. Возглавляет отдел синхронного перевода во Французском отделении ЮНЕСКО. Едва удается выкроить свободный день-другой, едет с женой в Нормандию. Там на окраине деревушки у них старый уединенный дом, наполненный книгами. На террасе этого дома он рассказывал о своей семье, о роде Андреевых

Частная жизнь

— говорит внук автора«Рассказа о семи повешенных» и племянник создателя «Розы Мира»

— Мой отец, Вадим, был первым, старшим сыном писателя Леонида Андреева. Он родился 25 декабря 1902 года. При родах второго сына, Даниила, их мать, Александра Михайловна Велигорская, скончалась от родильной горячки. От второго брака у Леонида Андреева было трое детей — Савва, Вера и Валентин.

Отец учился сначала в Петрограде, а окончил гимназию в Хельсинки, так как дед купил дом на Карельском перешейке. Когда была признана независимость Финляндии, они все (кроме Даниила, воспитывавшегося в семье своей матери) оказались за границей. В 1919 году дед скончался. Вадиму было тогда 17 лет. Он много путешествовал, пытался участвовать в гражданской войне. Через Францию, Константинополь приплыл в Батуми и вместе с «зелеными» воевал против белых и красных. Затем, снова в Константинополе, попал в лагерь для русских беженцев. Получил стипендию для учебы в Германии. Там как молодой поэт встречался с Маяковским, Пастернаком, Бердяевым... В 1923 году приехал во Францию. Был хорошо знаком с Буниным, Ремизовым, Набоковым, Зайцевым.

В 1925 году он женился на Ольге Викторовне Черновой-Федоровой, приемной дочери лидера эсеров Виктора Михайловича Чернова; он был председателем Учредительного собрания, разогнанного большевиками. В 1930 году у них родилась дочь, моя сестра, Ольга Андреева-Карлайл. Сейчас она живет в Сан-Франциско, писатель. Была первой, кто открыл некогда Западу молодых поэтов Евтушенко, Вознесенского. В 1960 году по поручению американских изданий брала интервью у Пастернака, Эренбурга, Шолохова. И к тому же собрала обширный материал о том, что происходило в России в период поздней оттепели. Занималась делами Солженицына (в частности, изданием книги «В круге первом»). Выпустила антологию русской поэзии, которая была страшно раскритикована в «Литературной газете». Кроме того, ее обвиняли в дурном влиянии на американского писателя Артура Миллера, вместе с которым она была в СССР. После всего этого сестре долго не давали визу в Союз... В дела Солженицына Ольга вовлекла и меня. Я встречался с Александром Исаевичем зимой 1967 года на квартире Надежды Яковлевны Мандельштам. А летом 1968 года тайно вывез за границу рукопись его «Архипелага». Впрочем, сам он подробно рассказал об этом в дополнительных главах «Невидимки».

Я родился в Париже в 1937 году. Одно из первых ярких воспоминаний детства — война. Она застала нас на юго-западе Франции, на острове Олерон, куда мы впервые выбрались на летние каникулы. Чтобы прокормить семью, отец стал земледельцем и со временем научился неплохо вести хозяйство.

Эта французская провинция оказалась под немецкой оккупацией. Муж младшей сестры моей матери Сосинский и отец принимали активное участие в Сопротивлении.

В 1949 году отцу предложили работу в ООН, и мы уехали в Америку, где прожили 12 лет. Я окончил Колумбийский университет, занимался английской литературой.

— Отец не хотел вернуться в Россию?
— Мы всегда жили на чемоданах. Для отца и дяди весь смысл жизни состоял в том, чтобы вернуться. Победа в войне вселяла в них оптимизм (тогда более пяти тысяч русских парижан оформили советское гражданство). И ничто — ни рассказы о лагерях, ни свидетельства очевидцев — не могло их переубедить. Все усилия русской эмиграции по отношению к детям были направлены на то, чтобы они оставались русскими, чтобы не ассимилировались (даже отказывались записывать малышей, родившихся во Франции, гражданами этой страны, хотя они из-за этого теряли возможность получать пособия, стипендию для учебы и вообще какую-то защиту. Что касается нас — наверное, ангел-хранитель вмешался и шепнул отцу объявить своих детей французами). Я тогда верил в существование далекой, почти идеальной страны...

И вот в июле 1957-го — событие, ради которого меня воспитывали: я впервые еду с родителями в Россию. Мы плыли из Лондона теплоходом «Молотов». Обратно он уже шел под другим именем — «Балтика», так как мы прибыли в ленинградскую гавань как раз в день разоблачения антипартийной группы во главе с этим деятелем. Я сразу, с первых минут, почувствовал: что-то не так, причем фундаментально не так. Поразили царившие там грубость, мещанство, страшный конформизм. Однако я все-таки нашел то, что соответствовало моим детским представлениям о России, моей любви к ней. Ленинград — город моего отца, где он не был 40 лет. Мы ходили по улицам, связанным с его юностью, которые он хорошо помнил. Было чувство откровения, диалога с городом. Его эстетика, язык, когда на нем неказенно говорили, места, которые показывал Вадим... Большое впечатление произвела встреча с Чуковским — другом моего деда. Отец передал тогда Корнею Ивановичу рукопись своей книги «Детство», которая вышла потом в Москве при его содействии. Вадиму было лет 15, когда они подружились. А для меня Чуковский был мостиком между миром деда и современностью. Я очень его любил.

— Довелось ли увидеть дядю — Даниила Леонидовича?
— Мы с мамой побывали во Владимире, ходили по церквушкам. Я тогда еще не знал, что незадолго до нашей поездки именно в этом городе выпустили из заключения моего дядю и отправили на поселение в какую-то деревню. Чтобы не навлекать лишних подозрений, Вадим договорился с московским таксистом и поехал к брату. Они встретились впервые за 40 лет. (Кстати, совсем недавно я прочитал письма Даниила отцу за 1928, 1932, 1937 годы, в которых он всячески отговаривал его от возвращения в Россию. Видимо, незадолго до моего рождения это едва не произошло. Но умер Горький, который должен был просить разрешения у Сталина.)

Вскоре после этого Даниил сам приехал в Москву. Я впервые увидел его на пароходе, подходящем к речному вокзалу. Поразило внешнее сходство с отцом и возникшее сразу же чувство родства... После длительного пребывания в тюрьме у дяди было свое, особое видение мира. Не хотел, например, носить обувь. Помню, отец предложил ему надеть ботинки без подметок...

О том, что он писатель, я знал, однако что именно он написал, а тем более что он был крупным поэтом — нет.

От встречи с Даниилом осталось сильнейшее впечатление. Такой контраст: с одной стороны, абсолютная легкость в общении — и невероятная серьезность, глубина. На многие вопросы давал ответы: это касалось самых элементарных соображений о советской действительности и будущего, духовно-исторических, религиозных и мистических материй. Я не предполагал, конечно, что больше никогда его не увижу: Даниил вскоре умер.

— Эта поездка как-то отразилась на вашей дальнейшей жизни?
— После всего увиденного, после встречи с братом у отца наступило прозрение. Но он был оптимист по натуре. А мне еще долго пришлось переваривать это крушение. Хотя и сейчас скажу, что чувствую себя на сто процентов русским. Не пренебрегая, впрочем, и двумя другими моими родинами и языками.

Вскоре я получил квалификацию синхронного переводчика, и по работе довольно часто приходилось ездить в СССР. Сопровождал делегации ООН, ЮНЕСКО и другие. Был переводчиком у де Голля, когда в 1966 году он приезжал в Россию, встречался с Брежневым.

За мной почти всегда в Москве ходили «хвостики». Когда оставался ночевать в Измайлове у маминой сестры и ее мужа Сосинского (они возвращенцы 1961 года), на скамеечке под окнами неизменно дежурили двое. Потом эти топтуны стали уже открыто за мной следить. Сначала было противно, затем просто страшно. И после 1975 года я перестал ездить в Советский Союз.

— Как вы относитесь к Леониду Андрееву?
— После революции Андреев занял активную антибольшевистскую позицию. Главным образом это отражено в его брошюре «SOS», после выхода которой последовал запрет на издание его произведений. Он хотел ехать в Америку, собирать деньги для интервенции. Будущее России при большевиках видел чрезвычайно трезво и ясно.

Я ценю свое происхождение, но всегда избегал делать из этого профессию, свою визитную карточку. У меня, как и у отца, чувство большой любви к Леониду, но никакого квазипрофессионального, слепого преклонения нет. Отец всю жизнь освобождался от тяжелого комплекса старшего сына известного человека, которого безумно любил. И книга «Детство» — тоже попытка избавления от «андреевского комплекса». Вадиму всегда были близки ценности Леонида, его литературные пристрастия. Но, думаю, второй брак отца остался для него душевной травмой на всю жизнь.

В целом люблю творчество деда — тонкое, весьма передовое для своего времени, имевшее влияние на многое в западной литературе. Одни вещи более удачные, другие — менее. Хотя, наверное, сейчас надо бы перечитать: мог что-то упустить. Наверное, на моем мировоззрении отразились его идеи, даже его пессимизм (может, поэтому стал большим оптимистом), но прямого влияния — нет. Хотя что-то общее в характере, пожалуй, присутствует. Например, дед увлекался лодкой, фотографией, художеством, земледелием. И я тоже легко вмещаю интерес к разным вещам: к клавесину и романской архитектуре, к японской литературе и георгинам; как любитель играю на кларнете. После моей личной жизни самое важное для меня — музыка.

— При таком разнообразии интересов — неужели не пытались писать?
— В университетские годы была нескромность сочинять на английском рассказы и стихи. Сейчас мечтаю написать книгу о городах, оставивших особый след в душе — Дьеп в Нормандии, Ленинград (говорю Ленинград, потому что в Петербурге еще не был) и Фес в Марокко. Всегда много читал. У меня, наверное, мировой рекорд чтения японской литературы в переводе: прочитал все, что находил по-французски, по-английски и по-русски.

— У вас есть дети?
— Трое. Дочери (34 и 32 года) знают русский, хотя в детстве домашним языком был английский (моя первая жена — американка). Так случилось, что старшая, получив университетский диплом, решила учиться дальше и во что бы то ни стало выучить русский. Потом она его даже преподавала, получила стипендию и поехала в Россию, чтобы закончить диссертацию. Но вместо того чтобы привезти из России диссертацию, привезла... мужа. Сейчас у них растет сын Илья. Младшая дочь — виолончелистка. Тоже говорит по-русски.

Моему сыну от второго брака Дане — 19 лет (жена Роза Лемперт-Андреева — родом из России). Он как будто генетически унаследовал мой интерес к Японии, хотя специально я его к этому не толкал.

— У вас сохранилось что-нибудь из андреевского архива?
— Дед был талантливым фотографом, одним из зачинателей цветной фотографии. Снимки — на стеклянных двойных слайдах. Они оказались потом у некоторых детей Леонида. У отца хранилась часть андреевского архива — переписка, уникальные фотографии. После его смерти в 1974 году мы с сестрой оказались перед дилеммой: держать ли архив дома? Исполнить высказанное однажды желание отца и отправить в Россию? Но мы вспомнили, как он отдал переписку Горького и Андреева в ЦГАЛИ, а потом на его письма даже не отвечали. Трезво взвесив все обстоятельства (условия хранения в России, труднодоступность архивов), решили передать материалы — безвозмездно — в университет г. Лидс в Англии, где есть много русских вещей. Причем с такими условиями: свободный доступ для всех желающих (в первую очередь — российским исследователям) и издание альбома с фотографиями деда. Альбом появился на свет благодаря английскому ученому, прекрасному специалисту и знатоку творчества Л. Андреева Ричарду Дэвису.

Снимки — это его личная жизнь, жизнь семьи, друзей, вообще жизнь русской усадьбы начала века. Некоторые портреты очень драматичные. Например, портрет Вадима в матросском костюме накануне вторичной женитьбы отца. Его не раз с необходимыми разрешениями использовали. Например, в Париже — как афишу спектакля по произведениям Достоевского; французский писатель Троя опубликовал свой роман о детях революции с этим снимком. Фотографией Анны Ильиничны — второй жены Леонида Андреева — была проиллюстрирована книга Андрея Макина, получившая недавно Гонкуровскую премию. Ее использовали также в качестве афиш при постановке некоторых пьес в Англии.

— Поддерживаете ли вы отношения со своими родственниками?
— У Саввы и Даниила детей не было. Валентина, жившего во Франции, я хорошо знал. Он был письменным переводчиком, хорошим рисовальщиком, писал довольно смешные рассказы, занимался балетом, был одарен музыкально. Старший его сын, Михаил, — талантливый архитектор, младший, Евгений, — архитектор-дизайнер, живет в Ницце. Мы часто встречаемся, у нас добрые, теплые отношения. Есть двоюродные сестры Рыжовы, дочери Веры. Старшая, Наташа, живет в Америке, Ирина — в Москве. Но так сложилось, что я их до сих пор не встречал...

Фото Л. Андреева и И. Степановой

На фото:

• Леонид Андреев.
• Автопортрет с женой Анной. 1910 год.
• Именины Анны Андреевой. 1910 год.
• Вадим Андреев. 1910 год.
• Александр Андреев, внук писателя.
• Автопортрет. 1910 год.
• Вилла Леонида Андреева в Ваммельсуу (Финляндия). Наружный вид.
• Кабинет писателя. Его рабочий стол. На стенах — картины, им написанные.
• Леонид Андреев. 1910 год.