В последний день февраля в Московском доме правосудия закончился суд над убийцей Валерием Иванковым. Полгода назад, 30 августа 1996 года, в здании Останкинского межмуниципального народного суда в совещательной комнате зала N№ 219 им была убита народный судья Ольга Лаврентьева
Преступность
История нашумевшая. Не очередной киллер, а инвалид убил судью. За день до события она приняла решение о конфискации вещей, которыми он, не имея на то разрешения, торговал в подземном переходе возле станции метро «Алексеевская», и назначила штраф — 37 тысяч 950 рублей. Примерно такую сумму — 36 тысяч рублей — он в тот же день выложил за нож. Наутро этим ножом нанес ей 13 ранений, «три из которых, — по заключению судебно-медицинской экспертизы, — находятся в прямой причинно-следственной связи со смертью».
Факты и домыслы
Общественное мнение раскололось надвое с явным перевесом симпатий к инвалиду: это был акт отчаяния с его стороны, его суд над бумажным судом, не видящим человека, ломающим его судьбу. Телевидение подкрепило это мнение, показав в одной из передач торгующих там же, в переходе у «Алексеевской».
— У них только и хватает сил на то, чтобы инвалидов хватать да нас, пенсионеров! — с сердцем говорила в камеру старушка. И каждый, я полагаю, дополнял эту контурную картинку, как раскраску, своими красками-наблюдениями.
В самом деле, кто такого не видел: шеренги торговцев у метро — и только с самыми немощными, беззащитными из них, сурово сдвинув брови, разбирается милиция. При мне, например, с дедком, у которого тряслись руки. Крепкие дородные дамы с дорогими перстнями торговали рядышком, и молодой человек двухметрового роста предлагал перчатки.
К инвалиду второй группы Валерию Иванкову подошли юные (1976 года рождения) рядовые милиции И. Журавлев и А. Качура, отвели в отделение, составили протокол об административном нарушении и велели завтра, 29 августа, явиться в суд. Вещи, которыми он торговал, отобрали. Они, Журавлев и Качура, давали позже показания: в тот день на том самом месте, по их словам, торгующих было по шесть человек в три ряда. На вопрос, был ли задержан кто-нибудь еще за неправомерную торговлю, отвечали четко: нет, только Иванков.
Так поступила милиция. А судья? Может, она и в самом деле оказалась заложницей ситуации, как рассказывала газета «Известия»? И только злосчастная статья 150, часть вторая (Кодекс об административных правонарушениях), привела к трагической развязке? Там за торговлю с рук — обязательная конфискация, а штраф по этой статье судья назначила минимальный. Но в действительности Ольга Лаврентьева переквалифицировала часть вторую, проставленную в милицейском протоколе, на часть первую той же статьи. А часть первая — это сумма штрафа от одной десятой до одной второй минимальной зарплаты. Она назначила одну вторую. И по этой части штраф возможен как с конфискацией товара, так и без таковой. Она конфисковала вещи.
Иными словами, она назначила инвалиду максимальное наказание (не выходя, конечно, за рамки санкции). По полной программе — больному, едва стоящему на ногах, за правонарушение, которое в тот же самый момент совершали многие тысячи разных людей. Почему она так поступила? Каким человеком была судья Ольга Лаврентьева?
Ольга
— Добрейшим! Она была человеком добрейшим, — говорили мне все, кто знал ее. — Теперь многие хотят представить дело так, что с одной стороны был несчастный, доведенный до края человек, а с другой — холодный, бездушный судья. Но это, — говорили мне, — схема. Они ее не знали. Не было холодного судьи. Была девчонка: живая, открытая, участливая.
15 июля 1996 года Ольга Лаврентьева вступила в должность судьи. Через два дня ей исполнилось 28 лет. В должности, к которой стремилась всю жизнь, она успела проработать полтора месяца. На юридический поступала четыре раза: никаких отклонений от цели. Работала секретарем суда, консультантом.
— Папа, я буду самой справедливой судьей на свете, — говорила она еще школьницей отцу. Отец, Геннадий Сергеевич Петровский, врач-гематолог, кандидат наук, вспоминал эпизод, связанный с детством дочери. Был знакомый начальник пионерского лагеря, и однажды девочку отправили к нему. У нее был тяжеленный чемодан, и приятель-начальник хотел помочь. Ольга, тоненькая, глазищи в пол-лица, возмутилась: «Это нечестно! У всех ребят тяжелые вещи». И, сгибаясь от тяжести, но ни разу не давая себе передышки, дотащила чемодан до своего корпуса.
...Судебная необходимость — зачитывать показания свидетелей: как стонала Ольга, как теряла кровь, какого типа нож лежал рядом. Подробности. В беззвучных рыданиях тряслась мать, Валентина Михайловна.
— Я работаю на заводе, нам шесть месяцев не платят зарплату, я же не иду убивать директора, — говорила она мне в перерыве. — На кладбище свежая могила, портрет девочки, такая боль. Я ставлю цветы, возвращаюсь — их нет. Ставлю снова — их снова нет. Кто это делает? Пенсионерки там стоят. Им можно тоже говорить, что они обездоленные, что им пенсии не хватает. Но что они совершают? Мародерство. Это же не каждый сделает, это от личности зависит. Говорят, у Иванкова это были последние деньги, но почему же он не милиционера вздумал убить, который его задержал, не мужчину? Просто сообразил — с ней-то он справится. В ней весу было пятьдесят килограмм, росточку небольшого.
— Да если бы я не была в отпуске, — ворвалась в разговор секретарь судьи, двадцатичетырехлетняя Света Александрова, — если бы мы вдвоем с ней были, он бы и подойти не посмел. А посмел — я бы живо, у нас там вещдок за шкафом был — вилы, я б его!
Позже, уже после суда, мы долго разговаривали. Всего полтора месяца они были знакомы, но дня не проходит, чтоб не вспомнила, не подумала: «Ольга бы сказала...»
— Только не считайте, что я так говорю лишь потому, что она погибла, — несколько раз повторяла Света. — Об умерших плохо не говорят, но и хорошо не говорят тоже, если человек был безликим или подлым. А вы придите в наш Останкинский суд. Она всех жалела, кроме себя. Буквально накануне освободила из-под стражи подростка, укравшего магнитофон из иномарки. Дала ему условное наказание: «Ну как его за решетку, ведь ребенок еще. И родители такие приятные люди». Мне она часто говорила: «Светка, я так боюсь ошибиться. Ведь судьбы же людей решаются!»
За полтора месяца Ольга Лаврентьева успела рассмотреть 43 уголовных дела. Ее высоко ценили как растущего профессионала и очень любили как человека. Все знали смешные фразы ее трехлетнего сынишки Никитки, знали историю знакомства с мужем. Подкупали ее искренность, бесхитростность, какая-то удивительная чистота. Многие подчеркивали: она была легкоранимой, любая грубость сразу выбивала ее из колеи. Но оставалась сдержанной, никогда не повышала голоса — голос у нее вообще был очень тихий. Она шутила: «Может, мне микрофон купить, чтоб на процессах было слышно?» Ей так же шутя советовали приобрести очки с простыми стеклами — для солидности, очень уж смахивала судья на школьницу.
Рассказывали: она была безотказной, даже самоотверженной. Когда валилась с ног от усталости, все равно бралась за новую, не всегда для нее обязательную работу. Так было и с административным делом Иванкова. Дежурный судья, которая была обязана его рассмотреть, оказалась занятой, и милиционеры, задержавшие инвалида, ходили по залам в поисках: кто может взять дело? И конечно, согласилась только Ольга. Почему она так рассмотрела? Она, жалевшая всех, не пожалела инвалида Валерия Иванкова, почему? Что он за человек?
Валерий
На суде зачитали письмо от жильцов дома № 1 по ул. Годовикова. Дом ведомственный, сюда в 69-м въезжали счастливые новоселы — работники завода «Калибр». Отец Валерия — прославленный мастер, заслуженный ветеран. Жильцы дома (42 подписи) просили суд тщательно разобраться в том, как могла случиться эта трагедия. Валерий рос и жил у них на глазах.
— Я старше его лет на восемь, — рассказывал сосед Иванкова, художник по металлу Петр Инжеватов. — Хорошо помню его пацаном, мальчишка был поэтического склада, одухотворенный. Семья добропорядочная, отца все почитали. Но сына он никогда не понимал. Был деспотичен. Не в том смысле, что наказывал, бил, — нет. Просто сух, отстранен, вся жизнь — завод и вперед, к светлому будущему. Брат Валеры, мой ровесник, совсем другой. Институт окончил, инженером стал. Спокойный. А младший всегда интереснее был, живее, романтичнее. Максималист. Если любовь, то как в омут с головой.
Биография Иванкова и простая, и сложная. Родился в Москве в 1955-м, работал после школы на «Калибре» с отцом, служил на Северном флоте. Вернувшись через три года, недолго задержался дома. Тяга ли к морю, несчастная ли любовь еще с доармейских времен, о которой помнят его друзья, погнали его на Дальний Восток — неизвестно. Но ему, коренному москвичу, шум столицы показался ненужным. Работал на плавбазе, потом в леспромхозе пасечником. Здесь и полез на дерево за липовым цветом. Обломилась ветка. Он падал с пятнадцатиметровой высоты. Спасла собака, подняла лай, приятели его находились поодаль — она их к нему буквально притащила. Перелом позвоночника.
На суде 73-летняя мать, Галина Васильевна Иванкова, рассказывала, что тогда, в 76-м, его ноги были, как мочалки, их можно было сплести в косичку. Терла, делала массаж, он начал кое-как двигаться. Привезла сына в Москву, ему дали вторую группу инвалидности. Подолгу лежал в больницах. Но как только выходил, сразу начинал работать. Вязал крючком в артели «Москвичка», делал какие-то детали.
— Всегда открытая доброжелательная улыбка. Мы только здоровались, но как это было приятно, в его взгляде никогда не было той унылой понурости, что поселилась почти в каждом из нас, — сказала мне его соседка, преподавательница английского языка Наталья Корженевская. — Моя мать проработала 55 лет на «Калибре», хорошо знала Валерия и его отца. Таких людей сейчас редко встретишь — самоотверженных, честных. Я Валерия ставила в пример своему ребенку-школьнику. Ведь какое мужество, гордость: человек сам себя отстоял. Ему неподвижность предрекали, а он ходит. Ему ноги не подчиняются, а он заставляет себя пешком, без лифта, подниматься на 10-й этаж. С палочкой, по сорок минут.
— У меня все поплыло перед глазами, когда я узнал, что он сделал. Это ж надо мужика довести, чтоб он за нож схватился. Да кто? — Валера. Мы же им восхищались, — рассказывал еще один сосед, Анатолий Силаев. — Голову на отсечение, ни один из знавших его людей о нем плохого не скажет. В дождь, в снег, в любую погоду — мы на автобусе, а он пешочком, еле-еле ноги переставляя, но каждый день от «Алексеевской» до «Рижской» пешком проходил. Видно, что больно ему, а идет. Не сдавался мужик.
Год назад у Валерия умер отец. Мать зарабатывала на телевидении в должности реквизитора 300 тысяч. Деньги за надомный труд — крохи, да и тоска все время в четырех стенах. Тут еще открылся на ноге свищ, врачи сказали: тропическая язва. Когда босым шел — по полу тянулся кровавый след.
— Мама, я знаю, пчелы меня спасут, я же пасечник, — говорил Валерий и писал письма по ночам. Отовсюду отказ: «Мы не берем инвалидов». Решил заняться торговлей, письмо написал Лужкову: дайте разрешение. В уголовном деле есть ответ из департамента потребительского рынка и услуг правительства Москвы — порекомендовали ему торговлю на вещевых рынках, там для инвалидов бесплатный вход. А плата за место? Да и долго стоять, ни на что не опираясь, Иванков не мог, подземный переход тем и привлек, что там удобней. И по времени не напряженно: сколько выстоял — столько и выстоял. Все кругом торгуют. Почему ему-то нельзя? Брал товар, совсем мелкие партии: носочки там, сорочки. Когда свищ на ноге совсем замучил и по комнате он передвигался уже только ползком, решил пенсию не забирать, копил.
— Мне сказал: «Ничего, мама, потерпи, поднимемся. Я скоплю денег, возьму в фирме товары сразу на большую сумму и в августе за квартиру сам уплачу», — рассказывала Галина Васильевна.
В августе он снял со сберкнижки четырехмесячную свою пенсию. И всю эту сумму вложил в товар — толстовки, детские костюмчики и т.д. 28 августа пошел в переход. В тот же день милиционеры отобрали вещи. Он был удручен, но утешался тем, что завтра суд. Суд не допустит, чтобы такое случилось, разберется. Он, говорят, с юности такой: если во что-то верил, так безгранично.
Встреча
29 августа в суде его ждали уже знакомые милиционеры Журавлев и Качура. Они и дали позже показания о диалоге, который проходил примерно так:
— Вы инвалид? — спросила судья Ольга Лаврентьева.
— А ты что, не видишь?
— Я попрошу не тыкать! Докажите, что вы инвалид.
— На, посмотри! — и он стал задирать рубаху, показывая шрам на спине.
— Я имею в виду удостоверение, — невозмутимым и тихим своим голосом уточнила судья.
— Бумажки? Вы только по ним людей судите? Были бы в моем положении...
— Вы что, желаете мне стать инвалидом? — уточнила судья.
Затем ему зачитали решение о штрафе и конфискации вещей. А точнее, о конфискации надежды («Ничего, мама, поднимемся!»). На то, что он все равно мужчина и болезни с ним не справиться.
...Загоняя эту болезнь высочайшим, невероятным усилием воли, он надломил психику. Она уже не выдерживала такой режим ежеминутной борьбы, была на пределе. Заминирована. Пусковой кнопкой, которую оставалось только нажать, назвал эксперт-психиатр слова судьи о конфискации вещей. Суд признал Валерия Иванкова «в отношении инкриминируемого ему деяния... невменяемым».
У многих оставались вопросы, подогретые еще до суда заметками в прессе о том, что не мог человек невменяемый все так четко рассчитать. Ведь он не сразу выхватил нож. У него в момент «пуска» вообще ножа не было. Он молча ушел, купил нож, вернулся. Увидел, что слишком людно, и снова ушел. Появился наутро и ровно в девять, как только открылись двери, вошел первым. В совещательной комнате, где Ольга Лаврентьева приводила себя в порядок перед началом рабочего дня, сказал, что пришел заплатить штраф, и даже бросил ей на стол портмоне, чтобы выиграть время. Воспользовавшись ее секундным замешательством, выхватил нож... Из совещательной комнаты вышел с криком: «Милиция, я убил судью!» И дожидался, присев на стул, пока милиционер, дежуривший в суде, бегал «убедиться». Все это, выражаясь языком психиатров, есть проявления «сверхценной идеи». Овладев человеком с больной психикой, она подчиняет себе все остатки его разума. С этой минуты он «закодирован». Никто и ничто не собьет его с пути к намеченной цели.
— Это чисто российское убийство, — говорил мне известный адвокат Евгений Петрович Данилов, с самого начала взявшийся бесплатно защищать Иванкова. — Потому что ни в одной другой цивилизованной стране человек, ставший инвалидом, не может быть оставлен один на один с несчастьем. Его психика в стрессовом состоянии с 1986 года. На Западе везде действуют тщательно продуманные программы помощи инвалидам. А Иванкову общество не только не помогало, оно нападало на него. А он боролся. И тут правоохранительные органы и судебная власть, как грабитель с большой дороги, отнимают вещи, купленные на жалкую пенсию...
В деле Иванкова есть слова, сказанные им после убийства: «Она первой приговорила меня к смерти. К смерти от голода. А я ее приговорил к смерти от ножа. Я убивал не женщину, а судью. Я убивал правосудие».
Но он убил женщину. Потому что судья Ольга Лаврентьева максимально смягчила бы наказание любому инвалиду, да и здоровому, если б видела его беду, отчаянное положение. Но все, кто ее знал, говорили: «Она была легкоранимой. Любая грубость выбивала ее из колеи». И боли Иванкова она не почувствовала, ее сбила грубость, «тыканье».
— Ну что это за вопрос: «Вы что, желаете мне стать инвалидом?» Это не вопрос судьи. Она опустилась до выяснения отношений, — комментировали диалог юристы. Да, подающая большие надежды Ольга Лаврентьева проработала судьей всего полтора месяца. Она не научилась дистанцироваться, не поддаваться эмоциям, отличать грубость хама от грубости больного и даже, по сути, уже невменяемого человека. Она, валившаяся с ног от усталости и бравшаяся самоотверженно за любую, не всегда для нее обязательную работу, была обречена где-то дать слабинку.
Меня не покидает странная и, может быть, кощунственная мысль: они похожи, два этих человека. Самоотверженностью, добротой — такими описывают знавшие их люди. Да если бы он был в состоянии улыбнуться ей так же, как улыбался соседям! Если бы она сумела взять изначально более верный тон!
Они убили друг друга.
В соответствии с приговором Иванков, как представляющий повышенную социальную опасность, направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу.
Галина МУРСАЛИЕВАФото М. Штейнбока и из семейных архивов