«ЛЕНИН — В МОЕЙ СУДЬБЕ»

В канун 127-й годовщины со дня рождения В. И. Ленина вернули святыню на законное место

Грань веков

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЛЬИЧА

Памятник Ленину в Рязани работы известного скульптора Манизера был установлен в 1957 году. В ночь с 6 на 7 октября 1993-го по распоряжению мэра Валерия Рюмина памятник демонтировали. Толчком послужили октябрьские события в Москве. Газеты писали о том, как коммунистка Яшина отчаянно пыталась воспрепятствовать рабочим, снимающим фигуру с пьедестала. Областная организация КПРФ предъявила иск. Народный суд Советского района города признал решение мэрии незаконным. На выборах в Рязани победили коммунисты. Новый горсовет принял решение «О восстановлении памятника В.И. Ленину», а новый глава городской администрации издал соответствующее постановление со сроком окончания работ к 22 апреля 1997 года.

Место на центральной площади города, где стоял памятник, обнесли забором. Восстановление начали с постамента.

В понедельник 7 апреля, ближе к обеду, постамент был практически готов.

— Забор в процентовку так и не включили, — досадовали рабочие. — Как застынет бетон, так сразу и поставим, завтра или послезавтра, — открыли они секретную дату.

Следующие два дня центральную площадь тщательно подметали.

Утро 10 апреля было ясным и морозным. Около 7 часов привезли фигуру вождя, поставили ее на землю, затем подняли краном и водрузили на постамент. В 8 утра Ильич стоял на привычном месте и указывал рукой на торговые ряды. Фигуру помыли швабрами.

Цветов не было, прессы не было, руководства не было, даже зевак не было. Народ как-то не обращал внимания на происходящее. Город жил обычной жизнью. На Первомайском рынке, расположенном на Первомайском проспекте рядом с гостиницей «Первомайская» и рестораном «1 Мая», с грузовика торговали молочными продуктами: молоко — 2000 рублей, кефир — 2100, творог — 2750, сметана — 6500, масло — 3800, сыр — 1500, в мясном павильоне продавали телятину по 20 000 рублей (отдавали по 18 000), в парке у Кремля молодожены фотографировались на фоне Есенина, курсант спасал от холода девушку, на углу Салтыкова-Щедрина и Свободы охранник избивал пьяного прохожего, по Астраханской, которой будет возвращено историческое название — улица Ленина, банкиры спешили в грандиозное здание Главного управления Центрального банка, окруженное решеткой, как у Летнего сада Петербурга (или Ленинграда?). Здание это по первоначальному проекту должно было стать обкомом партии, но превратилось в долгострой и в конце концов было откуплено у бывшей мэрии, а деньги пошли на решение транспортных и других городских проблем. С тыльной стороны банковского дома работали краны, возводящие чудесные коттеджи для «новых рязанских», в офисе своей компании на Новодворянской бывший мэр, а ныне строительный и финансовый президент Валерий Рюмин проводил совещание по взаимным расчетам с не менее деловыми партнерами, которых ждали у подъезда машины хороших марок и крепкие парни в темных очках...

Возвращенный символ был всем безразличен. Обидно, товарищи!

Фото М. Штейнбока, Е. Орловой

— с полным основанием считает Алевтина Дюпон

Первого переводчика моей прозы на французский язык звали Жерар. Он много раз бывал в России и с ходу сообщил мне, что у него жена русская. «Собственно, и первая моя жена была русская», — сказал он. «Как и вторая?» — спросил я вежливо. «Да, вторая тоже была русская. Нынешняя уже третья». «Тоже русская?» — сказал я догадливо. Я понял, что новый мой знакомый достаточно обрусел, чтоб не бояться интимных вопросов. «И что же с ними стало, с теми, которые...» — спросил я. «С первой совсем плохо... — сказал он грустно. — По-моему, она сошла с ума. Она поет в метро. Я встретил ее недавно в поезде — и подал ей сто франков». «Сойдешь тут с вами, — сказал я. — А вторая?» «Вторая, по-моему, еще дома была сумасшедшая, просто я не сразу заметил... Думал, что это просто...» — «Просто тургеневская женщина?» — «Ну да... Или как эта — раба любви... Или как у Чехова. Или вот еще — Настасья Филипповна. Ну, ты меня понял...»

Я понял, потому что уже встречался не раз с этим крушением мифов. Человек ищет тургеневскую женщину. И, похоже, находит. А привычна ли тургеневская женщина к экономии в быту? Если нет, то она должна выходить по меньшей мере за принца — да где ж его взять? Собственно, ей и казалось в Москве, что она выходит за принца или по крайней мере за д'Артаньяна. А выяснилось...

Впрочем, и д'Артаньян не виноват или виноват только отчасти. Он очарован был красотой русской женщины, ее размахом, нежностью, ее странностью, этим ее прославленным славянским шармом — кто ж устоит, сам Пикассо не устоял, сам Арагон, сам Элюар, сам Роллан...

Конечно, все не так уж мрачно. Бывают счастливые исключения, и несправедливо будет о них не рассказать. Взять, например, мою давнюю парижскую знакомую Алевтину. Впрочем, ее счастью поспособствовал не кто иной, как лично Владимир Ильич Ленин.

Мы с ней познакомились случайно, близ знаменитого магазина «Тати». Иду я как-то мимо него и слышу очень убедительный женский голос: «Тут иногда неплохие скатертя выбрасывают». Остановился я и в ностальгическом порыве говорю: «Ну, а нынче что здесь дают?» Дамы рассмеялись, две из них были приезжие, из Сибири, а третья — парижанка. Она, Алевтина, взяла мой телефон и обещала помочь с работой. И не обманула, раза три приглашала меня в здешнюю ВПШ выступать по-русски перед будущими начальниками. Она там и сама преподавала, да еще в ста местах (я-то ни одного найти не мог и оттого испытывал к ней огромное уважение), а потом стала в конце концов завучем в лицее — огромной жизнеспособности и обаяния женщина. Однажды, в свободную минуту между своими уроками, она рассказала мне про свою судьбу.

Жила она в сибирском селе Шушенском, том самом, где был когда-то в ссылке Ленин. Работала экскурсоводом в его музее-заповеднике, но жилось ей, конечно, не так, как молодому Владимиру Ильичу. Ильич, как известно, в качестве ссыльного преступника получал от государства пособие, на которое снял самый большой дом в селе, лечил свой запущенный желудок, занимался спортом, «поддерживал связь с социал-демократами Петербурга, Москвы, Н. Новгорода, Воронежа и др. городов» (БСЭ) и вовсю готовил дальнейшие действия с целью захвата власти. Конечно, у него были трудности в ссылке. Например, он там много охотился, но в Шушенском не было породистых охотничьих собак. Или по части обслуживания. Ильичу разрешили перевезти в Шушенское невесту, тут же ставшую женой, и тещу, а вот обслуживать этих троих непривычных к домашнему труду людей было некому. Потому что в Шушенском бар никогда не водилось и, соответственно, породу слуг вывести не удалось.

В этом смысле Ильич и его жена очень завидовали другим ссыльным революционерам — те в Красноярске и прочих городах без труда нашли себе слуг, которые их мыли, одевали, обстирывали и кормили. Потом нашлась в Шушенском достаточно бедная, хилая тринадцатилетняя девочка, которой семья Ленина была очень довольна. Надежда Константиновна рассказывала в письме, что нанять подростка ей удалось за рупь в месяц и одни сапоги в год, что девочке они отвели клетушку за печкой, что она встает затемно, возит воду с речки, колет дрова, топит печку, греет воду для умывания, готовит пищу и все прочее. А если под вечер она не валится с ног, Надежда Константиновна, учительница по образованию, учит ее читать. Может, она читала ей вслух что-нибудь трогательное про детский труд в колониальных странах...

К столетию Ильича избу в Шушенском отреставрировали, и подруга моя Алевтина умильным голосом, как и положено, стала рассказывать экскурсантам про доброту Ильича и его супруги. Однако непочтительные трудящиеся, услышав эту историю про девочку, хохотали без удержу, и начальство велело каморку домработницкую заколотить и никаких подробностей из трудной вождевой жизни несознательному народу не сообщать. Им, огрубевшим людям, и правда, высоких устремлений Ильича было не понять. Та же Алевтина, ученая экскурсоводка, жила в разводе с двумя дочками и получала гроши, да и купить в Шушенском что-либо по окончании юбилейных торжеств стало трудно.

Правда, голь на выдумки хитра, и в музее соображали часто командировки в Москву — за детскими товарами. И вот во время одной такой командировки Алевтина, выйдя из ЦУМа, где простояла весь день по очередям, зашла отдохнуть в Музей Ленина, куда у нее был постоянный пропуск. Там она уселась в пустом кинозале, разложила покупки по полу, сняла туфли и предалась заслуженному отдыху. И вдруг в зал вошла московская строгая ее коллега и крикнула, что советских товарищей просят покинуть зал, потому что французская профсоюзная делегация будет глядеть очень важный фильм про Ильича. Алевтина хотела было уйти, но сил встать не нашлось. А тут свет в зале потух, и показался на экране лысый актер, изображавший Ильича в петербургском рабочем кружке. Алевтина это все наизусть знала, но непросвещенным французским товарищам не все было понятно. Какая-то тощая дама в очках перегнулась к Алевтине и спросила ее: «Это кто же, лысый такой?», на что Алевтина объяснила ей на школьном английском, которому в русской школе не хуже, чем в Сорбонне, учат, а то и получше, что это Ильич, он чуть не в двадцать лет облысел, потому что со всякими ему приходилось бороться за власть, то слева, то справа. «А это что за странная дама, вроде лягушки?» Алевтина пояснила, что это Надежда Константиновна, подруга вождя, что она в юности вполне была ничего, а потом уж такая стала.

Когда свет в зале зажегся, дама оглядела Алевтину и сказала: «Какая вы молодая и какая просвещенная, интеллигентная женщина. Потому что у вас равноправие. Вот бы нашему учителю Клоду Дюпону такую жену. Дайте-ка мне, голубушка, шери, ваш адрес». «Пускай приезжает, — сказала Алевтина. — У нас в Стране Советов много замечательных женщин».

И что бы вы думали? Приехал Клод, происшествие было в сибирском городке чрезвычайное, местный КГБ сбился с ног. Увез Клод нашу Алевтину в Париж путем законного брака — сперва одну, без дочек, которых власти у нее умыкнули и спрятали. А потом и дочки к ней приехали — выросли здесь парижскими красотками, я их имел счастье видеть.

А Алевтина ни дня без дела тут не сидела — на трех работах, и по дому успевает. Она, конечно, на Лизу Калитину или Настасью Филипповну не похожа, но Клоду ее, прямо скажем, исключительно повезло. Хотя такие женщины, и правда, до сих пор попадаются в русских селеньях, но и не всякому русскому удается такую заполучить в жены. Потому что, как говорил французский философ-гуманист Монтень, хороших женщин не так много, не тринадцать на дюжину, а хорошие жены среди них попадаются и еще реже.

Фото Г. Копосова и А. Орлова