ДОРОГА К ХРАМУ

Не надо быть православным, чтобы понять душевную прелесть христианских праздников. Пасха не просто самый значительный и красивый из них, но и самый символичный. Начиная от предпасхального крашения яиц, выпечки куличей, пирогов до настроения, создаваемого сердечным «Христос воскрес», — все это сближает, роднит, воодушевляет

Тема номера

Пасхальное яйцо-сюрприз «Еловая шишка». Изготовлено в мастерской Михаила Перхина в 1900 году по заказу российского промышленника Александра Кельха. Чешуйки из гильошированной эмали украшены бриллиантами.
Когда отворялась скорлупа, внутри обнаруживалась миниатюра: серебряный индийский слоник с бивнями из настоящей слоновой кости и сидящий на нем магараджа. Фигурка заводилась золотым ключиком.
По некоторым данным, его последняя владелица — американка Джоан Крок, выставившая нынешним апрелем пасхальное яйцо на торги, проводимые Christie`s в Нью-Йорке. Предварительная оценка — 3,5 — 4,5 миллиона долларов.

ПАСХАЛЬНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Как обычно, родители ушли на кладбище спозаранку. Хотя и считается, что покойников поминают в родительский день, в любом российском городке вроде нашего на Пасху кладбище — самое людное место. Потом они пройдутся по родственникам, наменяют раскрашенных яиц. Только старшие ушли, через полминуты — звонок. Чего-то забыли? Как же неохота подниматься, тащиться к двери. Открываю — на пороге добродушная свора небольших людей, детишек, с возгласом «Христос воскрес!» тянет пакетик. Традиция есть традиция: ответив, как полагается, протягиваю несколько разноцветных яиц и конфет жаждущим ручонкам. Вернувшись было в кровать с трепетной надеждой все же отоспаться, я тут же вскочил на новый звонок. Долго догадываться, кто это был, не приходилось — через минуту я раздавал очередную порцию. Я не собирался в тот день на кладбище, не собирался по родственникам, я хотел лишь выспаться. Но было ясно, что именно этого желания осуществить не удастся. Все утро было выстроено словно по железнодорожному расписанию: звонок, дети, «Христос воскрес!», яйца, конфеты, «спасибо», опять звонок... Тарелка с выкрашенными куриными продуктами опустела. У меня не осталось яиц даже для друзей. Отчаяться не дал очередной звонок. Он же и подсказал выход: яйца нужно добыть.

Решиться на это было не легко. Если появление детей воспринимается жителями нормально, то попрошайничество почти двухметрового, хорошо выбритого парня (не бомжа) вызывало, мягко говоря, удивление.

Сестры и братья, правда, в реакциях своих на мое появление разнообразием не отличались. Оглядывая сверху вниз и снизу доверху мою скромную персону, все они сходились на одном: на моих ботинках, которые я, к стыду своему, забыл почистить. Сколько растерянности, тревоги, муки, безысходности — чего угодно, только не понимания излучали заспанные лица...

Одна сердобольная старушка предложила зайти к ней и поесть «пасхи» — народное блюдо из творога и изюма. Скромность заставила отказаться и, положив в пакетик первую добычу — яйцо, крашенное луковыми шкурками, я удалился.

В квартире с оторванной двойкой в номере меня встретил, надо полагать, простой российский трудяга. Из одежды, напяленной впопыхах, значились: трусы, носки и — пусть банально, но факт! — очки. По запаху и выговору читалось, что великий православный праздник начался для него в день получения последней зарплаты. Яйцо я от него получил, а в нагрузочку — тройное лобызание. Поблагодарив сердечно, я покинул брата.

На старушек мне в это утро почему-то везло. Их было четыре, с одной из которых мне пришлось спеть пасхальную песню во славу Господню. А вот на девушек, увы, не везло — встретилась одна. Это заспанное создание в квартире без глазка терпело мои названивания добрую пару минут: то ли спала, то ли ее тоже порядком достали в это утро. Когда же дверь отворилась, я понял, что возраст и рост мой — друзья мои: будь я помладше, я услышал бы что-то нехорошее. «Кого вам?» — она попыталась улыбнуться. Воображая, как это привлекательное создание будет мешать сон и явь, когда проснется окончательно, я доложил ей, что Христос воскрес, на что девушка ответила: «Спасибо», проверила, все ли пуговицы на халате застегнуты, и подытожила: «Какой-то дурдом».

В двух квартирах мне не открыли, а еще из одной добросердечный бас оповестил, что Христос-то воскрес, а яйца кончились, и его я понял как нельзя лучше.

Собрав два десятка единиц цветного куропродукта, я отправился было домой, но при выходе из подъезда увидел на лавочке с полдюжины детишек, перебирающих праздничные трофеи. Подсаживаясь к коллегам, я раскрыл свой пакет, на что услышал простодушно-жестокую оценку: «Фу, да они все количневые!» Гонимый стыдом, я предлагал этим беспощадным существам обменять три коричневых яйца на одно желтое, розовое или хотя бы синее, но получал отказ за отказом. И в довершение услышал разящее наповал: «А у меня еще и апельсин». И тут в ручонках замелькали апельсины, конфеты, пряники...

Стало грустно. То ли оттого, что детство, сидящее рядом, пусть недавно, но безвозвратно меня покинуло. То ли оттого, что ни апельсинов, ни конфет мне не дали. Не знаю. Поэтому, если через год, в следующее Христово Воскресение, с утра пораньше вас разбудит звонок и хорошо одетый молодой человек сообщит, что Христос воскрес, не причисляйте его второпях к лику сумасшедших. Он всего лишь решил поиграть в детство. И дайте ему вместе с коричневым яйцом апельсин или конфетку.

Кекс весенний

Как с 1978 года пасхальные куличи начали выпускать на хлебозаводах Родины под загадочными рабоче-крестьянскими названиями, так и продолжают. Мы обзванивали один за другим хлебозаводы, спрашивали названия куличей. Вещи своими именами ни одно предприятие назвать не захотело, верх фантазии хлебопеков — «кекс «Славянский» или «кекс «Воскресный». Узнали из надежных источников, что при патриархии есть своя пекарня. Для своих, разумеется. Телефон откопали. «Как называется ваш кулич?» — спрашиваем. «Кекс «Весенний», — отвечают. А ведь Патриарх будет есть.

Кстати, если речь о дегустации, то на хлебозаводе № 2, где делали пасхальные заказы еще члены Политбюро (точно делали) и делает современное правительство, нами все эти «кексы» опробованы. Лучше всех «Славянский». (Мы не расисты.) Он, кстати, нравился и Леониду Ильичу. А «Весенний», которым 27-го числа попотчуют выздоравливающего Патриарха, похуже будет. Правда, для народа и «Славянский» намного хуже брежневского (теперь ельцинского и лужковского). Директор держался стойко: «В рецептуре кекс народный ничем не отличается от правительственного! Разве что личным контролем технолога за всеми операциями».

Выхода у технологов два: можно переименовать кексы круглой формы (которые и есть по рецепту кексы) в куличи, а можно делать настоящие куличи по дедовским рецептам. Дешевые, но плохие куличи нынче делают маленькие частные предприятия.

А вот как делали в старину. В Великий Четверг ставилось тесто. В Великую Пятницу куличи пеклись. В Великую Субботу — освящались. И елись, елись, елись — всю неделю, начиная, понятно, с Воскресенья. Великого, разумеется. Кстати, не несут куличи никакого символического значения. Просто скоромное, и только.

«ДА ВЕДАЮТ ПОТОМКИ ПРАВОСЛАВНЫХ...»

Белый обелиск

Уж полночь близилась, а мы с водителем Алешей, вызвавшимся довезти меня до места, все кружили вокруг американского местечка Спринг Валли. «Вот он!» — вдруг воскликнула я, разглядев в темноте сверкающий купол храма.

Как и было договорено по телефону, в дверях моего номера торчал ключ...

На следующий день, до открытия офиса знаменитого Успенского женского монастыря, что под Нью-Йорком, я прошлась по дорожке подворья, которая привела меня на кладбище. На одной из сторон высокой белой пирамиды мне бросилась в глаза фотография генерала Власова, как всегда в очках и в мундире. По периметру пирамиды шла надпись: «Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу». Сбоку — еще надпись: «Участникам освободительного движения народов России 1941 — 1945 гг.» Подумалось: «Почему именно здесь?» Вокруг — могилы с белыми крестами и красными лампадами, с русскими, сжимающими сердце фамилиями Голицыных, Волконских, Трубецких, Родзянко, Гагариных, Лопухиных...

Уже потом я найду могилу Александры Львовны Толстой — дочери писателя и основательницы Толстовского фонда, могилу вдовы барона Врангеля...

А пока ранним утром, в день Рождества Пресвятой Богородицы, я вошла в храм и, слушая литургию, по возможности незаметно разглядывала прихожан. Все были одеты по-праздничному: женщины — в шелестящих шелком (вискозой?) платьях, ярких блузках, многие без платочков на голове и в косметике; мужчины — в дорогих, по-русски добротных костюмах (демократических американских джинсов и просторных рубашек ни на ком не было, даже на молодых).

После службы ко мне подошел невысокий мужчина с большими голубыми глазами. Это был секретарь американского фонда «Сеятель», помогающего России ценными семенами растений, Ростислав Гаркуша. Он-то и его супруга Людмила Дмитриевна познакомили меня с Сергеем Адриановичем Рымаренко, сыном покойного архиепископа Андрея Роклендского, основателя этой обители.

Батюшка Адриан.
Высокопреосвященный Андрей

Об отце Сергей Адрианович знал следующее.

Сын промышленника Адриан Адрианович Рымаренко, уроженец Полтавской губернии, перед революцией с отличием окончил Политехнический институт в Петербурге. И трудиться бы ему, молодому и талантливому, «в веселом грохоте, огнях и звонах», если бы не представление о смысле жизни, почерпнутое в христианских кружках Санкт-Петербурга, и благословение на пасторскую должность оптинских старцев о. Анатолия и о. Нектария. 14 октября 1921 года Адриана Рымаренко рукоположили во диакона, а потом в священники родного города Ромны, на Полтавщине.

— Отцу повезло, — говорит Сергей Адрианович, — он женился на девушке богатой и образованной, из дворянского рода Шахов-Корчинских. Она тоже училась в Петербурге, была его единомышленницей. Вскоре власти решили, что служба молодого священника для них небезопасна, и выслали его... в Киев, под надзор ГПУ.

— Я хорошо помню то время, — продолжает Сергей Адрианович, — во дворе и в школе меня дразнили попом, потому что я носил крестик. Конечно, были и драки, но я был не из слабых. В 1930 году отца арестовали. Говорили, что прихожане не переставали молиться за своего батюшку и свершилось чудо: во время одного из допросов на глазах отца арестовывают его следователя, а заключенного Рымаренко выпускают на свободу по болезни.

— Вспоминается мне, как отец за потайной стенкой продолжал совершать богослужение: крестил, венчал, отпевал, исповедовал. Когда началась война, я, 17-летний, и мой брат Серафим, двадцати лет, стали работать на «Скорой помощи», получили отсрочку от армии. Вскоре Киев был занят немцами. Они стали открывать храмы, ремонтировали разрушенные церковные здания, поддерживали священников. Народ устремился к Богу, ища облегчения своей судьбы, спасения. Отцу Адриану был предложен сан духовника открывшегося в Киеве женского Покровского монастыря. Он организовал фонд помощи нуждающимся, создал Дом для престарелых и увечных, больницу. А в 1943 году наша семья уехала на Запад, сначала в Польшу, а потом в Германию. По дороге я отстал от родных. Уже отчаялся найти семью, как однажды в один из пересыльных пунктов зашла... моя мать!

В Берлине местное церковное начальство, осведомленное о деятельности отца Адриана, назначает его настоятелем Святовладимирского православного собора. По воскресеньям туда собиралось до тысячи и больше молящихся. Приезжали, приходили пешком и эмигранты, и «остовцы» — восточные рабочие, вывезенные немцами в Германию. Когда гестапо приказало запретить «остовцам» посещение собора, отец Адриан ответил категорическим отказом.

— Шел 1945 год, — рассказывает Сергей Адрианович, — и отец Адриан со мной, матушкой и со всей своей духовной семьей вынужден был уехать в Южную Германию. По дороге, в Вюртемберге, начался танковый бой между немцами и американцами. Загорелась гостиница. Гибель казалась неминуемой. И тогда отец Адриан в полном священническом облачении, с высоко поднятой иконой Владимирской Божьей Матери, переданной ему в свое время оптинскими старцами, выходит на улицу, увлекая за собой мужчин, женщин, детей. Сначала немецкие танкисты, потом и американские, пораженные зрелищем, прекращают огонь. И в наступившей тишине священник выводит своих людей.

Живя уже в американской зоне, отец Адриан создает церковь, ежедневно в ней служит и снова спасает людей от отчаяния и самоубийства, от холода и голода. А в 1949 году община принимает решение перебраться в Америку.

Как всегда, помогли люди добрые и в ту пору состоятельные. На этот раз ими стали руководительница Толстовского фонда графиня Татьяна Львовна и ее помощница Татьяна Александровна Шауфус. Последняя приехала в Германию для встречи с общиной. На диво оказалось, что именно отец Адриан, служа в Киеве, отпевал ее покойную мать, и отношения с далекой, казалось бы, американкой сразу стали теплыми и близкими.

Шесть дней тяжелого путешествия — и переселенцы достигли желанного порта Нью-Йорк, начали новую, поначалу очень непростую, полуголодную и полухолодную жизнь. Среди лесов нашелся слоновый домик, заброшенный каким-то богачом после гибели его любимого слона. А потом католическое начальство с трудом, но все же уступило свои земли и пустующие постройки.

Осенью 1949 года синод Зарубежной церкви поручил отцу Адриану основать первый в США русский женский монастырь. Обратившись к эмиграции, отец Адриан собрал средства на постройку храма.

— Да, — вздыхает Сергей Адрианович, — разрешение на кладбище тоже стоило долгих хлопот отца и исключения из принятых в Америке правил. И теперь монашеский корпус, храм и кладбище представляют единое целое, названное в честь обители Святого Серафима Саровского в России (знаменитое Дивеево, что под Арзамасом) Ново-Дивеевым, позднее объявленным правительством США национальной святыней. Это случилось в 1973 году, когда ее основателя, уже 80-летнего епископа, ставшего в 1968 году Андреем, возвели в сан архиепископа Роклендского (по названию этой части штата Нью-Йорк).

...Сам Сергей Адрианович Рымаренко после войны получил медицинское образование и в том же штате Нью-Йорк создал медицинскую лабораторию.

Врангель, Бенуа и другие

Владыку Андрея, скончавшегося в 1978 году, сменил его ученик и помощник отец Александр Федоровский.

После рассказа о монастыре, о старческом доме, где ныне проживают 70 с лишним человек, батюшка вызвался поводить меня по кладбищу. Подошли к тому же белому пирамидообразному памятнику с тремя изображенными на нем флагами: американским со звездами, белым с синим крестом — Освободительной армии и нашим трехполосным российским.

— Почему здесь? — спросила я.

— А где же еще? — ответил священник. — Здесь Русский пантеон — наше православное кладбище, где похоронены многие руководители и участники Освободительного движения против сталинщины, за свободу России.

На главной аллее — часовня, памятник усопшим воспитанникам кадетских корпусов, на другом участке покоятся воины Добровольческой армии генерала Деникина и Русской армии генерала Врангеля.

— Кстати, встречались ли вы с дочерью генерала Еленой Петровной?

— Нет, — отвечаю я, вздохнув, — не решаюсь побеспокоить свою соседку по мотелю. Она выглядит уставшей и, говорят, не очень жалует незваных гостей.

— Ничего, сейчас организуем, — весело реагирует батюшка и бесцеремонно, как мне показалось, стучит в двери. И баронесса Врангель, которой уже за 90, впускает меня в свою комнату, увешанную дорогими иконами и большим портретом отца. Всего два часа дал отец московскому художнику Кузьмину (говорят, он и сейчас жив, замечает Елена Петровна). Художник уложился. Портрет получился на славу: генерал на нем молод, одет в казачью форму.

— А вот той иконой владыка Вениамин благословлял отца в Крыму на белое движение...

Поговорили о политике, о Ельцине, о модной фигуре генерала Лебедя: чувствовалось, что все происходящее в России дочь генерала Врангеля принимает близко к сердцу. Но на большой разговор я не решилась: видела, как тяжело моей собеседнице держать себя в форме, как хочется расслабиться.

А отец Александр поспешил в свой дом. И уже через несколько минут его можно было видеть на высокой лестнице, под церковным куполом: чинил крышу, экономя монастырские деньги.

Кроме Елены Петровны Врангель, я беседовала с племянницей главного архитектора Петербурга Юлия Юльевича Бенуа Лидией Елисеевной, с отцом Сергием Чертковым, московский дом которого на Мясницкой должен стать новым культурным центром столицы. Живая история, мучительная и горькая, но все равно наша, русская.

...Как не хочется уезжать от этих милых, сохранивших наш прежний язык, прежнюю благожелательность и прежнюю любезность стариков, от доброго, работящего отца Александра, от выпускницы московского Суриковского института Ирины Ткачук, приехавшей в Ново-Дивеево около семи лет назад и восстанавливающей храмовую роспись, от ее мамы Валентины Александровны, профессора медицины, оказавшейся к тому же талантливым фотографом (некоторые напечатанные здесь снимки — ее), от гостей и хозяев этого возрожденного на американской земле, в лесу под Нью-Йорком, уголка Святой Руси.

Церковная парфюмерия

Церковь грамматически, наверное, неспроста женского рода. А отсюда и парфюмерия, правда, аромат соответствующий — имеющий целью умиротворение окружающих. Этот запах сильно воздействует на железы внутренней секреции, в том числе на гипофиз. Считается, что именно это способствует изменению сознания в пользу некоего просветления.

С точки зрения ботаники, ладан — затвердевшая на солнце смола тернистого растения Cistus Creticus, которое, как ясно из названия, культивируется матушкой-природой на Крите. Добровольно сок, понятное дело, вытекать не хочет. Поэтому в феврале-марте деревья надрезают, а смолу сладострастно сливают в сосуд. Предположение: собиратель ладана, вполне возможно, — вторая древнейшая профессия. Потому что те, которые занимались в дохристианские времена первой, использовали его в парфюмерных целях. Еще в гробы наиболее знатных вельмож клали ладан. Склянка высушенного Cistus была очень дорогим подарком. Поэтому даже разгоряченные торжественностью момента волхвы, пришедшие поклониться новорожденному Христу, презентовали ему оную помимо золота и смирны. Иисус, говорят, обрадовался.

Христианство — очень гуманная религия. Причем известна почти гринписовская функция ладана. Поясняю: место ветхозаветного культа материальной жертвы Богу (зверушку убивали какую-нибудь или человечка) в Евангелии заняла традиция воскурения ладана. Знатоки называют это «сублимированным обрядом жертвенного приношения».

Обряд каждения (именно так правильно на великом могучем) имеет символику. Огонь кадила — Христос, вещество углей — Его земная природа, дымящийся ладан — возносимые к небесному престолу молитвы. С самим устройством кадила вообще сложная физиологическая аллегория: нижняя сфера — это как бы чрево Богородицы, а уголь — не что иное, как Христово тело. Получается, что Богородица оберегает младенца.

Храм науки

Нет, оказывается, никакого противоречия между физикой и лирикой. Апофеоз лиричности — постройка древними уникальных храмов — имела в основе своей тонкий расчет. Исследования Международной академии энергоинформационных наук показали, что храмы допетровской постройки стоят на местах пересечения энергетических каналов планеты. Как это в старину определялось, никто не знает. Просто ходили, наверное, старцы-лозоходцы и указывали согражданам веточкой на соответствующие пункты рельефа: «Божье место». Ученые назвали эти места узлами геобиологических сетей Земли.

Под каждым «истинным» храмом исследователи находят с помощью приборов перекрестки водных путей. Они создают мощные энергетические потоки. Концентрируясь под куполом храма, энергия проливается этаким «душем» на головы молящихся. Чтобы эта «Божья благодать» могла снизойти, высота храма должна равняться глубине залегания водного перекрестка. Как ее определяли — неизвестно. Этих дедушек теперь в Академии энергоинформационных наук обзывают сенситивными людьми, что значит «с повышенной чувствительностью».

А в местечке Шартр (Франция), видимо, дедок был сверхсенситивный. Дело было в эпоху раннего средневековья. Местечко-то ему чисто внешне понравилось, но в глубине святой души он знал, что оно не то. Тогда он попросил строителей заложить на нужной глубине под собором систему рукотворных каналов. Получилось классно.

Вообще в академии больше всего не любят царя Петра: строил культовые сооружения не там где надо. Зато уважают восстановление храма Христа Спасителя, потому что он стоит правильно. И не уважают строителей деревянного храма у метро Чертановская, не очень правильное место — измеряли. Правительство Москвы обещает впредь учитывать замечания.

P.S. Кстати, биоэнергетическая академия Российской академией наук не признается, сама биоэнергетика считается лженаукой. Впрочем, можно не обращать внимания, ведь РАН и Бога не признает. И религию еще недавно называла «опиумом для народа».

МЕЧТА ОТЦА ФЕДОРА

Персонаж Ильфа и Петрова мечтал о маленьком свечном заводике под Самарой. Нехороший, надо сказать, был человек. Но сегодня популярный тезис, что «вера — это чувство, а религия — бизнес», — никакой уже не тезис, а факт. И это, наверное, неплохо, по крайней мере у патриархии есть энное количество денег на реконструкцию церквей. «Софрино». Монополист в области церковной атрибутики. 2500 наименований товаров. Освобожденное от налога на добавленную стоимость, предприятие силами 3 тысяч сотрудников производит 70% рынка православной атрибутики по всему СНГ.

Электричкой с Ярославского вокзала проехать минут 45, и будет Софрино. Населенный пункт ничем не выдает присутствия святыни на своей территории. Люди шагают кто куда мимо разоблачительной надписи на целый забор: «Ельцын купил Лебидя».

На языческой Руси истуканы Перуна и множества других божков вырезались очень и очень многими мастерами. С принятием христианства крестики, кадила и рясы отливали, давили и шили все желающие. Православная Греция и сейчас практикует отношения между частником и патриархией. У нас централизованность совковой системы отразилась и на церкви — единственный крупномасштабный производитель православных атрибутов «Софрино» является подразделением патриархии. Иначе, как страстью вождей «наладить любое производство с размахом», не объяснишь разрешение ЦК КПСС на строительство завода аж в 1974 году. Кустари-иконописцы и прочие капиталисты превратились в передовиков социалистического производства, а церковь получила возможность заказывать предметы своего обихода не полуподпольно у дяди Васи, а вполне законно у мастера-ударника и даже где-то стахановца Василия. Софринские изделия стали раскупаться не только на Родине, но и в Финляндии, Греции, на Кипре и в других странах.

Найти в «Софрино» можно буквально все — от пасхальной открытки за 700 рублей до целого иконостаса за 40 миллионов. Недавно на заказ был сделан иконостас для храма Георгия Победоносца на Поклонной горе. Цена почти миллиард рублей. Учитывается не только порода дерева, на которой икона пишется, но и даже время, когда это дерево было срублено. Дедовская технология.

Кило свечей стоят в «Софрино» 9 тысяч, а в розницу они идут уже рублей по 500 — 1000 за штуку, то есть раза в четыре дороже. Вообще свечи — самый массовый товар завода. Ежедневно их изготавливается и продается десятки (!) тонн.

Кстати, хотя, что в продаже восковые свечи сейчас нигде не встретишь, на заказ могут сделать и их. Но «заказ» — это редкость. В среднестатистическом храме теперь жгут парафин. Так можем докатиться и до синтетического ладана.

Зарплата здесь в три-четыре раза больше, чем средняя по области, — около 2 миллионов. Правда, за эти деньги руководство завода требует и соответствующей дисциплины. Ни один из трех тысяч рабочих не имеет права выйти из цеха или устроить перекур в неположенное время. Главный критерий приема на работу — профессионализм.

Но не такая уж здесь тишь да гладь, да Божья благодать. «Соблазна много, — объясняет секьюрити, обыскивая меня на выходе, — кто свечей на себя намотает, кто на шею чего повесит. Воруете же!» Капитализм.

Кстати

В католической Италии в храмах вы не почувствуете привычного свечного запаха. Свечи не зажигаются, хотя и загораются. Электрические свечки-лампочки. Рядом маленький автоматик — копилка для монет. Бросил монетку — лампочка зажглась. Бросил достоинством побольше — дольше будет гореть. Как там Богу от такой свечки, тепло ли — неизвестно.

Фото А. Басалаева, А. Джуса, В.Корнюшина. Репродукции Г. Копосова из коллекции Г. Глейзера А. Жданова, В. Ткачука