САЛМАН РАДУЕВ: С ПЕРВОМАЙСКИМ ПРИВЕТОМ

Специальный репортаж

Легенды и мифы независимой Ичкерии

Жизнь в сегодняшней Чечне течет неторопливо. Вот уже который год по весне в каждом доме в угоду Аллаху захлебывается собственной кровью жертвенный барашек, плюется на огне мясо, не отходят от плиты женщины, щурятся на девственном весеннем солнце бородатые чеченцы...

Глотку перерезают здесь не только баранам.

Я видел видеокассету, где примерно то же самое делают с российскими контрактниками...

А недавно здесь состоялся общественно-показательный шариатский суд. Виновному в убийстве целой семьи наркоману по решению высшей судебной инстанции республики родственники потерпевших на рассвете на берегу мутной Сунжи перерезали горло. Остальные участники преступления доказали свою невиновность шестидесятитрехкратной клятвой на Коране и поручительством родовых старейшин...

Министр внутренних дел Чечни Казбек Махашев не видит никаких расхождений в решениях шариатских судов с мировой практикой в этом вопросе.

— В Америке же сажают на электрический стул, — раздраженно говорит он мне. — У них там так сложилось исторически, у нас так...

То же самое как-то говорил Дудаев, и я уже тогда поверил в реальность услышанного.

— Камнями тоже забрасывать будете? — осторожно спросил я у Махашева.

— В основе уголовного кодекса ЧРИ лежит исламское право, — опять раздражается министр, — не надо делать из нас варваров. Приговоры, может, и дикие, на ваш взгляд, но сегодняшняя ситуация нас толкает на такую форму... Ничего страшного.

Годовщина смерти Дудаева — это экстаз всенародной скорби. Это выкрики проклятий в адрес России. Это религиозные танцы до исступления. Это выстрелы в безответное небо. Это неприкрытая жажда мщения...

На обязательном воскрешении Дудаева в канун православной Пасхи настаивал только Радуев. Остальные, веря в его бессмертие, в гибели его уже не сомневаются. На днях открыли в Грозном мемориальный музей Джохара, сохранили весь антураж трагического местечка близ уже всемирно известного села Гехи-Чу...

Кстати, версия смерти первого президента Ичкерии, услышанная здесь, кажется мне более правдоподобной, нежели легенда о самонаводящейся российской ракете. Село это расположено в предгорье. Перед ним на равнине стояли в то время российские войска. Отсюда очень хорошо видно весь щетинистый перелесок за селом на склоне горы. По проезжающим машинам, в одной из которых находился Дудаев, российские бойцы просто стреляли наугад, как по движущимся мишеням. И попали.

Я рассказал эту версию Радуеву.

— Его никто не видел мертвым, — сказал он мне.

— Но его никто не видел живым...

— Ты знаешь, у меня тоже есть могила. Но я пришел.

— Многие, между прочим, сомневаются в вашем существовании.

Он протягивает мне узкую, мягкую, желтую ладонь.

— Это действительно я.

Радуева вытащил с того света, буквально собрал его череп по осколкам, как детскую мозаику, замечательный хирург Хасан Баиев. Он показал мне рентгеновский снимок раздробленного пулей радуевского черепа.

— Это действительно он, — говорит мне Хасан.

В своем котле

— Кто сказал, что война кончилась? Ребята у меня — огонь...

Я широко открываю глаза, пытаюсь сквозь повязку рассмотреть тех, кто горит.

— Не дергайся, снимем сейчас, — говорит Сулейман — комиссар службы безопасности Радуева. — Понимаешь, никто не должен знать, где он. И тебе самому легче. Кто спросит: где был? Не знаю. Мы все по обрыву ходим. Меня пару дней назад опять в Грозном взорвали...

Я слышал этот взрыв. Тут же полетели оконные стекла. Я выбежал на улицу. Люди, спотыкаясь, уже бежали на пересечение Дагестанской и проспекта Революции. Те, кому была предназначена бомба, уехали на развороченном уазике. Они не пострадали. А зеваки давили комья земли, пинали куски асфальта и собирали еще теплые осколки...

— Кто взрывал тебя? — я дотронулся рукой до полковничьего погона, пришитого к сулейманову бушлату.

— Те, кому не угодны мы... Масхадовцы.

Масхадов выступал по местному телевидению, говорил, что обратился к руководителям мусульманских стран с призывом не финансировать Радуева, его армию и «Общество ветеранов Первомайского сражения».

— Мне позвонили вечером из одного из исламских государств... Мы посмеялись вместе над человеческой глупостью, — Радуев держит паузу, смотрит на меня. Я вижу под темными очками пустоту глазницы. — Моя борьба — за дело ислама, а им здесь просто власть нужна. Все это понимают...

У Радуева действительно сильные, хорошо вооруженные отряды. Это не просто сотни небритых золотозубых подростков, готовых просто, не думая, по привычке убивать. Это отлаженные структуры со своей разведкой, контрразведкой, службой безопасности, какими-то аналитическими группами, химическими лабораториями, складами боеприпасов и учебными центрами...

— От Басаева ко мне люди идут, от Масхадова... Значит, понимают, что за мной сила, за мной правда, со мной Всевышний...

У Басаева тоже хватает людей, даже помимо тех, кто прошел с ним всю войну. Под Сержень-Юртом «черный араб» Эмир аль Хаттаб, воевавший в басаевских отрядах, готовит сейчас для них пополнение. Здесь в военном лагере народ вдоволь стреляет, изучает минирование, ориентирование на местности... Хаттаб тоже получает деньги с арабского Востока.

— Это личные пожертвования наиболее обеспеченных граждан арабских государств, — скромничает он.

Но чтоб остаться у власти, Басаеву и Масхадову нужны не такие деньги. Людям откровенно не на что жить. Чеченцы не торгуют на рынках только в России, здесь вся республика — базар. Люди зарабатывают только перепродажей. Другого источника доходов здесь нет. Никакого сельского хозяйства — поля заминированы, каждый день гибнут люди. Никакой промышленности — нет средств на восстановление. Никакой нефтедобычи и переработки — запасы нефти уже практически иссякли. А Россия не дает денег, и не только потому, что их нет...

Я видел, как Басаев в отсутствие Масхадова вел заседание Совмина.

Основные вопросы: реорганизация МВД, обеспечение безопасности на годовщине смерти Дудаева, объявление выходным день православной Пасхи... В общем, все.

Дней через пять вернулся из Мекки Масхадов. Денег не привез. Привез обещания.

Тоже работа

Впрочем, есть еще один доходный промысел на территории республики. Это похищение людей. И хотя большинство чеченцев в разговорах это безоговорочно осуждают, но и презрения к зарабатывающим таким образом согражданам не испытывают.

— Нам есть нечего, — говорят мне.

— На еду так много денег не надо, — отвечаю я.

Масхадов издал указ о смертной казни для такого рода тружеников. Но решение о казни — прерогатива шариатского суда, поэтому, несмотря на строгость этого указа, приведен он в исполнение никогда не будет, если это не связано с похищением соплеменников и их убийством.

Сейчас уже ни для кого не секрет, что за счастливое освобождение журналистов ОРТ были выплачены огромные деньги. И основную часть выкупа получили отнюдь не удерживающие журналистов люди, многие из которых, я говорил с ними, очень не довольны мизерной суммой гонорара за выполненную работу, а посредники.

Радуев утверждает, что это люди из ближайшего окружения Масхадова. Я просил назвать фамилии.

— Мне надо подготовиться. Собрать кое-какие материалы. Тогда я назову их фамилии, — ответил он, — иначе мне самому не избежать шариатского суда. А я человек глубоко верующий. Не пью... Не курю...

О причастности Вахи Арсанова, вице-президента Ичкерии, к посредничеству при передаче заложников я слышал не только от Радуева. Но не пойман — не вор.

А люди, якобы подозреваемые в похищении, отпущены.

— Это тяжелый вид преступлений. Просто подозревая, задержать мы не имеем права, — объясняет мне министр внутренних дел Махашев. — Я не готов сказать. Наверное, это неправильно будет с юридической точки зрения... Я не знаю, кто давал деньги... Но любое пособничество преступникам, в данном случае передача денег — тоже преступление. И я считаю, совершенное не без умысла. Может быть, с целью опорочить нашу республику.

За освобождение итальянца Мауро Галлигани, по утверждению правозащитника Андрея Миронова, сопровождавшего журналиста в поездке по республике, «представителем итальянского правительства госпожой Мирелли уплачено 500 тысяч долларов».

Тоже не без умысла.

Сам ушел...

— Ну, как? Как вы здесь? — допытываюсь я.

Он тянет цигарку. Присел на корточки по-чеченски. В землю смотрит, потом на меня поднимает глаза. Я разглядываю почему-то его сморщенный, как стиральная доска, лоб.

— Ничего вроде, — отвечает он наконец.

— Тебя в бою взяли? — я доверительно сажусь с ним рядом.

Он выдыхает мне под ноги дым.

— Не-а. Я сам пришел.

— Сдался, значит.

— Пришел. Контрактники приставали ко мне. Я к чеченцам пришел.

Я много слышал подобных историй. Я хотел было посочувствовать ему.

— Слушай, Слав, тебе, наверное, сигареток бы. Да?

— А зачем? У меня мать здесь. Приносит иногда, иногда они дают, — он мотнул лысой башкой в сторону чеченцев, — ничего живем...

— А отец-то, небось, — говорю я, — весь испереживался там в Челябинске...

— А он сидит.

— Э, Урсул, иди переоденься, тебя фотографировать будут, — начальник аргунской комендатуры, легонько, смеясь, толкнул его.

Урсул увернулся. Потом плюнул на окурок, затоптал его и степенно пошел за комендантом.

— Урсул — это тебя так теперь чеченцы зовут?

— Почему? — он обернулся. — Это фамилия моя.

Солдатские матери живут в Грозном на «Минутке». Те из них, кто уже нашел своих сыновей, имеют право раз в десять дней приходить к ним, приносить еду, курево и терпеливо ждать милости от судьбы, то есть обмена. Но многие до сих пор мыкаются по тюрьмам и чеченским домам.

Это не мое предположение, это данные МВД Чечни, из полутора тысяч попавших в плен и пропавших без вести в живых от силы 50 — 60 человек.

Махашев говорит, что раньше во время военных действий пленные содержались централизованно, теперь многих разобрали по чеченским домам, «справедливо требуя в обмен на них освобождения своих родственников, находящихся в российских тюрьмах и лагерях».

Освободить таких военнопленных очень трудно, так как они являются собственностью тех семей, где живут. Эти семьи скупали пленных у полевых командиров с единственной целью — потом обменять их на родственников, пропавших во время боевых действий или просто отбывающих наказание в России за совершение каких-либо уголовных преступлений. Но дело в том, что многих чеченцев, о которых идет речь, тоже уже нет в живых.

Урсул вышел улыбчивый, переодетый, в рубашечке, в кроссовочках. Рядом с ним такой же низкорослый, бритоголовый парнишка. Я протягиваю ему руку.

— Как тебя зовут?

— Горшков Сергей Юрьевич! — заорал он, — 1977 года рождения. Из города Новороссийска Краснодарского края. Войсковая часть 01864. Попал в плен 20 февраля 1996 года. Взят на посту...

— Подожди ты, — перебиваю его я. Потом, наклоняюсь к нему поближе и шепчу, — Слушай, а вы бежать пробовали?

Он отступает от меня на шаг и говорит так же громко: «Один пытался, гад... Его вернули быстро... Мы из-за него, может быть, и сидим теперь безвылазно. Раньше нас на природу вывозили, теперь нет...»

— Что, вот так и сидите в камерах?

— Не в камерах, а в камере, — поправляет меня Урсул, — Мы ее сами построили. Нас там девять человек.

— Русские?

— Разные есть.

— Слав, — говорю, — Может передать кому что... Ну, девушке, друзьям, еще кому... Ты скажи, я позвоню из Москвы... Мне нетрудно.

— Передайте, — отвечает.

Я достаю ручку, блокнот. Жду, что записывать.

— Пишите?

— Пишу.

— Пошли вы все на хрен.

Исповедь провинциального экономиста

Радуев все берет на себя. Он клянется мне на Коране, что все взрывы, прогремевшие за последний месяц в российских городах, организовал, разработал и осуществил он. Вернее, исполняли его приказ специально обученные и подготовленные для террористической деятельности люди.

— Они осуществляют выполнение операции, — говорит Радуев, выделяя долгой паузой каждую фразу. — Мои люди точно знают, кто нажмет кнопку. Они находят таких безошибочно. Таких у вас много. Это в основном русские. У вас много бедных, наркоманов, алкоголиков... Джихад нам позволяет использовать таких. Я даю им заработать. Что для них нажать кнопку. И тысяча долларов, которые многие из них никогда в жизни и не увидели бы, твои. Нажмешь два раза, значит, две тысячи твои. Три — премию получишь... В Армавире взрыв произвели русские. А вы, глупые люди, фотороботы какие-то делаете... Вот я купил сто таких штучек...

Он достает из стола две серые пластмассовые коробочки и два пульта с антенной. На один из них он нажимает. Что-то противно пикает.

— Это дорогие штучки, — продолжает он. — В Армавире за пятьсот метров от вокзала кнопку нажали... А вы хотите кого-то поймать, глупые люди.

Радуев во всем черном. Он увлечен тем, что говорит. Он слышит только себя. Он улыбается.

— Диверсионные акты будут продолжаться по всей России. Сто таких штучек. Значит, будет сто взрывов. Пока... Понимаешь? Должен был быть Нальчик, Каспийск... Там моряки живут... Прошлогодний взрыв тоже мой. Россия на пороге бури. Это будет беспощадная война. Я не в игры играю. Не ради денег, не ради славы и власти... У меня все это уже было и есть. Во имя нации. Война без всяких правил. Пока я жив. Я ни перед кем не отвечу. Только перед Аллахом...

— Думаю, он бы не одобрил такое, — вставляю, наконец, я.

— Я не тот человек, что жаждет крови. Я по натуре очень мирный человек. У меня высшее экономическое образование. Мне простых людей жалко. Один умирает, я уже страдаю. Мне больно и жалко. Но что здесь поделаешь? За политику российского правительства должен платить русский народ.

— При чем здесь народ?

— Он должен влиять на правительство. Каждый взрыв — это напоминание русскому народу.

— Это жестоко.

— Это война. Выход — это полное и безоговорочное признание Россией независимости Чечни.

— Но как вы будете жить дальше? У вас нет даже внешних границ.

— У меня высшее экономическое образование. Мне помогают ученые со всего мира. Нам нужен прямой выход через Дагестан. Если не будет выхода, мы опять будем вести террористическую деятельность. Нам нужен прозрачный коридор до Баку. В обмен мы прекращаем взрывы.

— Россия уже полностью вывела войска с территории Чечни... Это первый шаг к миру...

— Ты знаешь, почему остановили эту войну? — Радуев молчит, ждет ответа, — Все из-за Каспийского шельфа. Запад поставил русским категорическое условие: если вы войну не прекратите, нефтепровод уйдет через Грузию в Турцию. Русским надо было срочно прекращать войну. Сейчас они думают, что выиграли нефтяной контракт. Они ошибаются. Они проиграли. Только поэтому они, зная мое влияние, сейчас ищут возможность начать со мной сепаратные переговоры...

— Кто конкретно ищет?

— Рыбкин. Иван Рыбкин. Через своих личных представителей...

— Березовский часто бывает в Ингушетии, в Чечне...

— Они пытаются его подставить. Потому что он не политик. Потому что у него личный интерес в этой нефти. Я с ним лично встречался. Близких отношений у нас нет, но его уважаю. Он очень мужественный и деловой человек. Если у меня когда-нибудь возникнет необходимость найти посредника в переговорах с Россией, я позову Березовского. Это благородный человек. Все остальные жулье... У них в кармане ни гроша... рыбкины, мыбкины... Жулики, проходимцы, подхалимы, которых надо уничтожать.

— В республике говорят, что у вас, извините, с головой не все в порядке?

— Многие хотят представить меня больным человеком. Удугов сказал, что я медицинская проблема, Масхадов заявил, что я шизофреник... А я считаю себя учеником великого Джохара.

Он говорил, когда его ругали: «Собаки лают, караван идет». Масхадов и Басаев мне не враги. Я очень хорошо к ним отношусь. Я готов слушаться их и выполнять любые приказы. Но! Если они не касаются ведения и прекращения войны. В этом я самый непримиримый. Они за власть продали душу. Я же отдал свою жизнь служению Аллаху и свободе. И Джохар видит это. Он только мне разрешил пользоваться своими счетами в зарубежных банках, а не Масхадову или Басаеву.

Ты знаешь, что Масхадов ездил на хадж с российским паспортом? А я знаю. Как он будет смотреть в глаза своему народу?

А я, по мнению всего мусульманского мира, проводник ислама на Кавказе. В программе Всемирного исламского форума есть строка: на исламское дело на Кавказе. Эти деньги дают мне. Они очень нужны мне.

— Для чего?

— Мне нужны танки, вертолеты. Понимаешь? Вертолеты будут базироваться, конечно, не в Чечне. В одной из стран. В обмен на мои услуги. Я создаю мощную пятитысячную армию. Она освободит Кавказ. Сначала я помогу балкарцам. Потом мощным ударом трех батальонов смету Ереван. Я могу сделать это и сейчас. Я говорил об этом мужественному и терпеливому президенту Азербайджана. Потом помогу Грузии. Уничтожу, как хлам, режим Шеварднадзе. У Грузии один президент — мой друг Звиад Гамсахурдия. Вот видишь секретный договор с союзом «Свободная Грузия»... Я готов помочь белорусской оппозиции, хотя они и не мусульмане — оружием, инструкторами... Ты знаешь, что сейчас, после третьего покушения, я ездил на операцию за рубеж через Белоруссию? У меня там три фирмы, огромные деньги, я здесь, а деньги идут. Я встречался там с кем надо. Антидемократический режим Лукашенко надо разрушить... А затем я и Ельцина поставлю на колени. Россия доиграется.

— Вроде, вы уже говорили мне об этом...

— Я применю против России химическое оружие. Я не игры здесь играю. У меня сейчас уже действует подразделение химической атаки. «Смерч» называется. У меня на вооружении радиоактивные контейнеры, за которые я заплатил огромные деньги. Я не намерен их вкладывать в мертвый проект. В один прекрасный день какой-нибудь российский город полностью умрет. Ты тоже считаешь меня ненормальным?

— Ну, какая-то повышенная агрессия.

— Три покушения на меня было. Воля Аллаха, что я остался жить. Я уеду когда-нибудь из республики. Буду жить в исламском мире. В Пакистане буду готовить диверсионные группы... Я устал уже...

— Я, честно говоря, тоже.

В Грозном в газетных киосках продается брошюра «Чеченцы шутят». Анекдоты какие-то. Я не читал. Но шутки слышал.

— Давай украдем тебя, — говорили мне. — Сколько за тебя дадут? А деньги потом поделим.

Смешно мне не было, но я глупо улыбался.