МАТ XX ВЕКУ

«...Мы стоим перед лицом другой силы, несущей неслыханные возможности и для добра, и для зла».

Тема номера

«Шахматы — это дрозофила в исследованиях человеческого интеллекта»

Поставлена ли точка в состязании человеческого мозга с десятками параллельно соединенных процессоров — или там все еще остается многоточие?

Если бы Каспаров безропотно принял свое поражение от Deep Blue, то мы могли бы уже 11 мая зачеркнуть шахматы как творческую привилегию человечества. Они бы стали всего лишь задачкой с известным ответом.

Но Каспаров сказал нам в телефонном разговоре, что группа ученых IBM занялась не научным опытом, а поставила перед собой одну цель — выиграть. Как известно, цель оправдывает...

Некие подозрения возникли еще в первом матче. Тогда же была найдена защита от вмешательства в «думающий процесс» Deep Blue. Не случайно Каспаров требует распечатки поиска машины. Случайно ли ему их пока не дают?

Каспаров знал, что на некоторые ходы компьютер, даже самый мощный, не может ответить, как человек. Однако такое случилось — и это самое главное событие матча — оно способно изменить цивилизацию.

Может, поэтому Гарри так потрясен?

Похоже, Каспаров был уверен, что «думающую» машину в обозримом будущем создать невозможно. Это лишний раз блистательно доказал Михаил Ботвинник, безуспешно изобретая свыше двадцати лет интеллектуальную шахматную программу.

Прагматичные американцы пошли по своему прагматичному пути — они приспособили для шахмат переборную программу, но чудовищной мощности. 200 миллионов рассматриваемых позиций в секунду! Вы когда-нибудь задумывались над такими цифрами?

Сам Каспаров говорил, что огромный перебор (в прошлом году он был равен 100 миллионам) иногда порождает впечатление, что Deep Blue обладает интуицией.

А если это действительно так? Если «озарение» человеческого мозга — это всего лишь перебор вариантов, но с немыслимой скоростью, нами не фиксируемой? При том, что Deep Blue видит «всю поляну». Тогда придется признать — железный суперсекретный (что тоже подозрительно) ящик победил человека.

Человечеству в этом случае мы приносим свои соболезнования.

Гарри КАСПАРОВ:

«Мускулы Эйнштейна»

— Еще пару лет назад я бы только рассмеялся, если бы меня спросили, обладают ли компьютеры интеллектом. Эти негибкие аппараты, которые так легко перехитрить, умели только быстро и помногу считать. Но интеллект?

Компьютеры были не в состоянии даже заметить очевидное сходство позиций. Вместо того они просчитывали каждую позицию заново — со всеми ее миллионами возможностей. Это не интеллект.

Теперь я далеко не так уверен. Матч против компьютерного монстра Deep Blue в феврале 1996 года в Филадельфии заставил меня вновь задуматься над этим вопросом. Были моменты, когда у меня появлялось ощущение, что эти ящики, возможно, куда ближе к интеллекту, чем нам хочется думать.

В Лондоне, в 1983 году, я впервые воспринял компьютер всерьез. За победу в турнире одновременной игры я получил в качестве приза компьютер Acorn. Эта штука выглядела как телевизор с клавиатурой от пишущей машинки. Если бы мне тогда кто-то сказал, что через несколько лет каждый шахматный «профи» станет возить с собой в багаже такую машину, я бы подумал: он бредит.

Дома, в Баку, мой аппарат, который я с трудом протащил через границу, стал сенсацией. Правда, мы с друзьями только играли на нем, мы не имели понятия, зачем он еще нужен. Моя любимая игра называлась «Хоппер». Там нужно перевести лягушку через улицу с очень сильным движением. Один мой болельщик из маленькой деревушки под Гамбургом прислал мне «Хоппера» на дискете в Азербайджан. Скоро меня уже никто не мог обыграть. Вероятно, я был лучшим игроком в «Хоппер» в Советском Союзе.

По приглашению журнала «Шпигель» в 1985 году я приехал в Гамбург. Принимающая сторона предложила на выбор: поездка по городу или прогулка в порт. Но я хотел только в Холленштедт. «Там нет ничего!» — говорили мне журналисты из «Шпигеля». «Ну как же, — отвечаю, — там у меня есть друг». Это был компьютерщик по имени Фредерик Фридель. Мы разговаривали допоздна. Он мне рассказывал, какая гигантская память у компьютера и на что он способен. У меня сложилось впечатление, что компьютеры могли бы изменить шахматы, как книгопечатание. Они могли бы демократизировать игру, за пару марок каждый желающий во всем мире мог бы получить всю мыслимую информацию. И я смог бы получить неоценимую помощь: замечательного ассистента — электронный мозг с его идеальной памятью.

Перед тем как проститься, мне захотелось продемонстрировать, как я играю в «Хоппер». И я похвастался своим рекордом — 16 000 пунктов. Фридель спросил: не приму ли я вызов на бой? «Ясное дело, — сказал я. — Кто играет? Ты?» Он мотнул головой. «Твоя жена?» Снова ответ отрицательный. И он указывает на карапуза лет трех от роду, который сидел у него на коленках и еле-еле умел лепетать пару слов.

Я хотел отказаться, но карапуз уже стоял за компьютером. Он моментально набрал 25 000 очков, чем и подвиг меня на первое мое политическое деяние: едва вернувшись в Москву, я стал нажимать на функционеров, чтобы они оснастили школы компьютерами. А иначе наше технологическое отставание скоро уже невозможно будет преодолеть.

«Я хочу получить банк данных», — сказал я Фриделю. Дело в том, что тогда у нас, шахматистов, была большая проблема — тяжеленный багаж. Я путешествовал с тремя огромными чемоданами и одним крошечным. В маленький я запихивал свой гардероб, а в больших помещалась шахматная литература. Мой номер в отеле всегда выглядел жутко: я сидел со своими секундантами в окружении гор из книг. «Где у нас был тот вариант?..» — говорил я, и кто-нибудь быстро начинал листать. Позже он выныривал из бумажного моря и с видом триумфатора кричал: «Я нашел!..» Ну а я уже, конечно, к тому моменту думал совсем о другом. Только романтики могут вздыхать о тех временах, но тогда нам казалось, что все нормально.

В 1989 году я хотел взять реванш у гамбургской команды из бундеслиги. У меня практически не было партий для подготовки, и поэтому двумя годами раньше я позорно проиграл восемь партий этим гамбуржцам на турнире одновременной игры. Фридель уже стал моим компьютерным секундантом. Он сел к компьютеру и сказал, что сейчас отыщет все партии этих ганзейцев для разбора. «О'кей, — говорю, — я пойду тогда кофе пить». По моему опыту, поиски должны были занять несколько часов. А Фридель и говорит: «Компьютер нашел 192 партии. Хочешь сейчас посмотреть?»

Это было непостижимо. Через несколько часов я уже знал о своих противниках больше, чем если бы для меня работал целый штаб. Я победил гамбургскую команду со счетом 7:1. Впервые я смог с помощью компьютера оптимально использовать свои возможности. А потом Фридель мне помогал с банком данных «Chessbase» (который непрерывно возрастал) победить и французскую и немецкую национальные сборные, и в 1990-м, когда я защищал свой титул в матче с Анатолием Карповым. Я тренировался с такой эффективностью, как никогда. Конструкторы встроили мне личную клавишу «Garri-Taste», нажмешь — и ходы бегут по экрану так быстро, что за час я могу просматривать до ста партий. Компьютер был превосходным ассистентом, но в роли противника я не мог себе этот ящик представить. В своей биографии «Политическая партия» еще в 1987 году я написал, что поверю в победу компьютера над гроссмейстером, только если он сочинит симфонию или хотя бы выдаст хорошую шутку. Впрочем, до этого, вероятно, никогда не дойдет. Потому что, по всей вероятности, есть принципиальная грань, за которую машина перешагнуть не может, даже та, что очень быстро считает...

Люди могут узнавать позиции, усматривать аналогии, предугадывать намерения, черпать из опыта. Они обладают осторожностью, агрессивностью и волей к победе. Пусть шахматы — логико-математическая игра, которая ведется левой половиной мозга. Однако игроки экстра-класса используют так же часто и правую половину, чтобы распознавать множество образцов и устанавливать новые взаимосвязи.

Но прежде всего люди располагают чудесной способностью предчувствовать. Легендарные советские шахматисты Михаил Таль и Михаил Ботвинник рассказывали о моментах, когда они внезапно решались сделать совсем другой ход, потому что ловили какой-то странный взгляд противника. Компьютеры не могут предчувствовать, они никогда не вторгаются в неизведанное, они движутся только между «да» и «нет», между черным и белым, нулем и единицей. Они должны перекопать бесчисленное множество разного мусора, чтобы найти самый банальный ход.

И все же мои сомнения возрастали. Это было в 1990 году, когда мне компьютер объявил, что я получу мат в эндшпиле на 76-м ходу. «Чушь!» — подумал я и просмотрел первые сорок ходов. Я остался при своем мнении: полная чушь. Но машина оказалась права. Она наткнулась на вариант, которого человек ни за что не нашел бы.

Это была фантастика. Я почувствовал ее величие, достоинство и превосходство. Прежде я никогда не ощущал ничего подобного в отношении компьютера и представить себе не мог. На какой-то момент я увидел Бога.

Еще более весомые сомнения в превосходстве человеческой расы за шахматной доской возникли у меня в прошлом году при матче против Deep Blue. В первой же партии (которую я ему, кстати, и проиграл) он поставил пешку на поле, где я просто мог ее взять, причем он не получал от этого никакого явного преимущества. А компьютеры всегда играют ради материального преимущества. Если ход обещает преимущество в одну тысячную пешки, компьютер его обязательно делает, даже если другой ход и был бы стратегически куда более ценным. С предпосылкой получить материальное преимущество он и перебирает все двадцать миллионов позиций в секунду. И именно тут его можно разбить. Стоит только подбросить ему чуть модифицированные ходы, которые отсутствуют в его библиотеке, как он начинает считать, пока не свихнется. И я думал, что понял эту «компьютерную страстишку». И вот этот ход меня выбил из колеи.

Такие ходы до сих пор оставались прерогативой людей. Я бы, может, и сам такой ход сделал, потому что он сулил несметные преимущества, хотя и стоил потери пешки. Он одним ударом разрушал структуру моих пешек и вскрывал доску. И мой король оставался без защиты посреди одиночных пешек — чудный ход. И я впервые почуял: да, там, на другой стороне, буквально запахло интеллектом.

Позже я узнал всю правду. У этой машины такая огромная мощность, что она знала: этот ход оправдает себя много позже. Стало быть, тот же самый ход, который человек мог только почувствовать, машина смогла проработать. Она высчитала себе интуицию. Как если бы Арнольд Шварценеггер смог просто силой своих мышц приблизиться к духу Альберта Эйнштейна. Кажется, начиная с определенного пункта, как минимум в шахматах, необъятное количество начинает переходить в качество.

У такого сверхсчетчика, как Deep Blue, я все же вижу некую форму интеллекта — сумасшедшего, неэффективного и негибкого. Тем не менее машина приходит к такому же результату, как и человек.

Похоже, что машины вынашивают планы, у них появляются очень творческие идеи, иногда возникает чувство, что они хотят тебя перехитрить или получают явное наслаждение от позиции. Подчас я воображаю, что они смеются.

Таким образом, мы со своим экспериментом «Человек против машины» зашли вероятно дальше, чем многие фрустрированные исследователи, которые уже много лет обещают и пытаются сконструировать искусственный интеллект — и все понапрасну. Теперь я уже пересмотрел свое предыдущее предсказание о том, что машина сможет победить чемпиона мира только в 2010 году.

Я думаю, это может случиться и в 2005-м. Чувствительные натуры пусть пугаются при мысли о том, что машины способны думать. За этим стоит первобытный страх потерять уникальность человека. В конце концов наш мозг — это последняя монополия, которая возвышает нас над остальными живыми существами.

Я же вижу скорее огромные шансы, и прежде всего в шахматах. Если мы в будущем станем играть партии, при которых игроку будет разрешено пользоваться компьютером, мы прорвемся в совершенно новое измерение. Мы наконец сможем проверять на компьютере те ходы, которые нам представляются гениальными, но слишком рискованными. Тончайшее творчество в сочетании с грубой мощью просчитывания, дополняя друг друга, могут вылиться в новый вид получения информации.

Возможно, мы резким рывком поднимемся на уровень свыше 3000 пунктов ELO, в тот регион, куда эта игра еще никогда не проникала. Могут возникнуть уникальные партии, которым я гарантирую почти совершенство. Человеческий и электронный мозг могут дополнить друг друга и выйти на новое качество интеллекта, того самого интеллекта, который, возможно, только и будет достоин своего названия.

ДРЕССИРОВЩИКИ МАШИН

В феврале 1996 года в связи с полувековым юбилеем пращура современных компьютеров по имени Eniac знаменитый компьютерный гигант, фирма IBM (годовой оборот 76 миллиардов долларов, на исследования отпускается в год 5,1 миллиарда), впервые устроила громкое шоу: выпустила против Гарри Каспарова свое электронное детище — шахматный компьютер Deep Blue. Тогда первый выигрыш в первой же партии принес фирме, по оценкам экспертов, не менее четверти миллиарда. Реклама!..

Никогда еще в мире не проявляли такого интереса к шахматной игре, как сейчас. Из всех шахматистов, играющих в наши дни — а их на Земле в общей сложности около 500 миллионов, — найдется лишь горстка способных противостоять этой машине.

К ним относится чемпион мира индиец Вишванатан Ананд, игравший с компьютером в 1995 году, и проживающий в Берлине Владимир Крамник, который уже пару раз победил предыдущие версии этого компьютера.

Впрочем, теперь победить эту машину, может быть, больше уже никому не удастся: Deep Blue по сравнению с прошлогодней версией заметно «подрос».

— В прошлом году это был младенец, — говорит Мюррей Кемпбелл, тридцатидевятилетний конструктор, — но весь год он у нас ходил в шахматную школу.

Компьютер учился как бешеный. Около двух миллионов шахматных партий переработали для него заботливые тренеры и учителя, чтобы он пополнял свой багаж. А каждый ход, который когда-либо был сделан в каспаровских партиях, компьютер давно уже обсосал, проглотил и проанализировал. Уже девять месяцев его «дрессирует» американский гроссмейстер Джоэль Бенжамен. Cкромный выходец из Тайваня Хсу Фен-хсиунг, который, кажется, дни и ночи напролет говорил исключительно о процессорах, за три недели до матча поставил любимому детищу новенькие суперпроцессоры: они считают вдвое быстрее прежних.

Компьютер расходует свои силы с умом — в зависимости от сложности позиции. При легкой позиции он считает на три хода вперед (это минимум), а при сложной позиции — вплоть до 15 полуходов.

По странному совпадению, Кемпбелл и Хсу, будучи в Питтсбурге, решили создать шахматный компьютер нового типа именно в 1985 году, когда Каспаров стал чемпионом мира. Идея исследователей оказалась столь плодотворной, что их успех быстро заметили люди из IBM, и оба конструктора вскоре уже получили в свое полное распоряжение роскошную «айбиэмовскую» лабораторию в Йорктаун-Хайтсе. Перед ними была поставлена четкая цель: побить чемпиона мира. А если фирма говорит: «Надо!» — сотрудники отвечают: «О'кей! Будет сделано!» Только вот с датами вышла у них неувязочка. Хсу, которому сейчас 38 лет, прогнозировал триумф на 1994 год, а Кэмпбелл — на 95-й.

Чему научился их последний «малыш», показала предварительная встреча двух электронных гигантов шахматной мысли: Deep Blue-2 играл со своим старшим братом (с прошлогодней версией машины) и выиграл, сделав столь странный, рискованный ход, что у всех присутствующих сердце в пятки ушло. Но машина — она лучше знает, как играть в шахматы.

Так что же продемонстрировал матч? Удалось IBM просто выиграть у Каспарова или мы в самом деле совершили прорыв в неизведанное?..

Впрочем, стоит прислушаться к словам Ананда (по классификации он сегодня второй шахматист на планете): тут играли «человекомашина против машиночеловека».

В самом деле, при подготовке к матчу Каспаров столь же нуждался в своем ассистенте-компьютере, как и Deep Blue-2 постоянно нуждается в руководстве со стороны шахматных экспертов, чтобы правильно канализировать свой счетный потенциал. Забавно также, что обе команды в Москве и Нью-Йорке тренируются по одному и тому же «учебнику» — это гамбургская шахматная программа «Fritz».

ПОДРОБНОСТИ

Вот уж четвертый десяток лет исследователи искусственного интеллекта ломают (наверно, давно уж искусственные) зубы в тщетных попытках раскусить три «крепких орешка»:

1. Как перевести человеческую картину познания в форму, пригодную для компьютера?

2. Каким образом смог бы запрограммированный и действующий в рамках соответствующих правил компьютер принимать непредусмотренные, «творческие» решения?

3. Какую роль в мышлении играют эмоции и как это можно перенести в мир машин?

В 1984 году один из пионеров в сфере компьютерного интеллекта Дуг Линет решил обучить компьютер «человеческим знаниям». Объем программирования в рамках этого проекта перекрыл все доселе известные грандиозные начинания: специальными формулами пришлось описывать все объекты, их функции и взаимоотношения между ними. Машину, к примеру, учили, что дети младше родителей и что люди живут в домах — а не наоборот. Вопреки всем надеждам своих создателей машина с завидным аппетитом продолжала поглощать информацию, но на новую стадию — самообучение — выходить не желала.

По другому пути движется Родни Брукс. Его концепция греет душу! Образ мира в уме человека — основа высокоразвитого интеллекта — является продуктом опыта, приобретенного в раннем детстве. Поэтому, чтобы компьютер приобрел интеллект, нужно, чтоб он пережил своего рода электронное детство. Значит, достаточно сделать «киберу» тело — и его дух сам собой разовьется при взаимодействии тела с окружающим миром. На создание первой руки для робота Брукса ушло много лет.

Дэвид Гилернтер называет как первый, так и второй путь тупиковым. Гилернтер создал принципиально иную программу: она имитирует ассоциативное мышление.

А психологи в наши дни все чаще приходят к выводу, что прежние представления о деятельности мозга как «живого компьютера» были наивными. Любопытны исследования Андерса Эриксона, который протестировал многих выдающихся людей нашего времени и обнаружил, что в большинстве своем они имеют средние показатели как по коэффициенту «IQ», так и по памяти.

Сегодня психологи отвечают: секрет гениальности... в тренировке. В банальном упорстве. Правда мозг тренируется не таким образом, как, к примеру, мускулатура. Мозг обучается «складывать» знания в крупные блоки. Талантливый человек, решая сложную проблему, производит лишь несколько макроопераций, в то время как человек «среднего ума», или просто нетренированный, продвигается мелкими шажками и легко запутывается в деталях и частностях.

Все то же самое, кстати, мы наблюдаем у шахматистов. Представьте эксперимент: одну и ту же шахматную позицию показывают на пять секунд гроссмейстерам и новичкам. Гроссмейстеры, разумеется, воспринимают позицию «с пониманием» и тут же запоминают. А новички в состоянии запомнить, как расположены на доске не более шести-семи фигур. Но все преимущества специалиста исчезают, как только экспериментатор расположит фигуры на доске беспорядочно, вне конкретной шахматной позиции: не опираясь на опыт, гроссмейстер способен запомнить те же шесть-семь фигур...

И еще пару слов о шахматах как модели интеллектуальной деятельности. Шахматы если и служат моделью, то только моделью войны. Причем той войны, когда у воюющих не было ни авиации, ни подводных лодок, а армия состояла из рядовых, военачальников и боевых слонов. Вот в такую «войну» научили играть машину.

У Гарри Каспарова вовсе не было оснований считать, будто он борется за достоинство человека. Разве наше достоинство как-то страдает, когда механизм поднимает куда больший вес, чем самые сильные штангисты? И почему в таком случае никому не придет в голову предложить бегуну соревноваться с автомобилем?

ДОРОГА В АД

Норберт Винер, отец кибернетики

Сразу после первого матча, в феврале прошлого года, когда Каспаров выиграл у машины IBM 4:2, я полетел в Калифорнию, где в Кремниевой долине работают мои друзья. Прежде всего это Степан Пачиков, президент фирмы «Параграф», и два ведущих его сотрудника Илья Лосев и Шеля Губерман. Пачиков дважды выступал в «Огоньке» с новостями из Кремниевой долины, но по уважительным причинам попросил перерыв. Но вернемся в недавнее прошлое, когда я, оглушенный американской прессой, бросился выяснять на родном языке, что нас ожидает в не столь отдаленной перспективе, когда Deep Blue обыграет человеческого чемпиона мира.

Итак, беседа с тремя специалистами, точнее их монологи.

Пачиков: Наиболее интересно мне было бы порассуждать в той области, к которой я имею самое прямое отношение. Это то, что сейчас называют модным словом «виртуальная реальность». Мы делаем попытку создать в ней некие фантомы, их называют в нашем компьютерном кругу «авотары». Они — образцы человека, живущие внутри компьютерных сетей. «Авотары» сами по себе являются программой, но программой чудовищно сложной, программой с интуицией, программой, которая в состоянии общаться с людьми.

Лосев: А почему вы думаете, что сможете в будущем отличить человека от компьютера? Ведь возможно, как бы это сказать... у человека есть мозг, он построен довольно неплохо, но в него можно встроить некоторые компьютерные элементы... Такой вариант рассматривается.

Губерман: Не переживайте. Никто не сделает искусственный интеллект, потому что интеллект — это некоторая загадка. Компьютер, по определению, не может обладать интеллектом.

Пачиков: Гарри Каспаров как-то, обсуждая у нас в «Параграфе» вопрос об «альтер эго», то есть наш проект по созданию искусственных существ в компьютерных сетях, сказал тогда такую фразу: «Степа, на самом деле мы приближаемся сегодня к решению, точнее, подступаем к одной из самых интригующих загадок, стоящих перед человечеством, — проблеме личного бессмертия».

Губерман: Интеллект — это только тогда интеллект, когда вы не знаете, как это сделать. Но как только вы знаете, как только есть программа, уже никакого интеллекта нет. И так будет всегда.

Пачиков: Сегодня можно в компьютерных сетях создавать личности, которые пока еще будут примитивными, но у них будет трехмерный внешний вид, они будут разговаривать с вами собственным голосом. Пока у них будет поведение глупенького ребенка, а возможно, и не очень глупого. Но эта линия развития в конце концов приведет к тому, что в обозримом будущем человек получит возможность создать свою копию и разрешить ей жить до бесконечности.

Губерман: Почему мозг — устойчивая система? Вы там ковыряете гвоздем и — ничего. Просто мы не знаем, как он устроен. Представьте себе автомобиль, который попал к диким племенам. Они видят перед собой чудовище. Что они делают? Бьют по фарам, бьют по капоту, бьют по стеклам, ни фига — он едет. А что делает интеллигентный человек? Он вынимает проводочек из зажигания и — весь конец. Техника, к сожалению, в отличие от живого организма, чрезвычайно критична.

Лосев: Сейчас активно обсуждаются компьютеры, сделанные не из электронов, а из тех же самых молекул ДНК, РНК, из которых сделаны мы. Тогда уже будет совсем непонятно, что это такое. Ну а что такое интеллект? Интеллект — это тот, кто хорошо умеет играть в шахматы? Нет, это не так. Существует ли какая-нибудь деятельность, про которую можно сказать — если вы умеете хорошо ее делать, тогда вы обладаете интеллектом. Такой деятельности нет. Интеллект — это способность плохо делать очень много деятельностей.

Губерман: Девяносто пять процентов исследовательской работы на компьютере — это чистая лажа, потому что в действительности люди не знают, что делать на компьютере. Компьютер — это, в некотором смысле, мода.

Пачиков: Эти дубли — куда они пойдут? Будут ли они агрессивными или добрыми? Это мне кажется наиболее интригующим. Сможем ли мы сделать из них свое бессмертное продолжение, или мы сделаем из них убийц самих себя?

Губерман: Во все тысячелетия все говорили, что молодежь идет черт-те знает куда. Но тем не менее мы как бы удовлетворены мировым процессом. И на земле количество гениев не уменьшается, а держится на некоторой постоянной. Правда, дети гениев или талантливых людей, оказывается, увы, далеко не всегда так же талантливы, то есть это не передается генетически, но это и не означает, что гении рождаются случайные. Гении возникают, и возникают всегда в определенной пропорции. Во все времена они есть, они никогда не исчезают, но их никогда не становится слишком много.

* * *

Человечество постоянно что-то изобретало, как правило, для того, чтобы ухлопать как можно больше себе подобных. Пытливый человеческий ум пределов в подобных опытах не знал.

Когда-то людей уверяли, что из-за паровозов куры перестанут нестись, — разве это кого-то остановило! Страх перед новым изобретением спустя какое-то время казался надуманным и смешным. В конце концов автомобиль всего лишь передвигается быстрее, чем человек. Но нам всегда всего мало. Наконец, мы подступили к вершине. Мы стоим на пороге рождения механизма, который будет думать лучше и быстрее нас, а главное, он сможет сам принимать решения.

Захочет ли он в будущем совместного проживания с нами на общей Земле?

ПОДРОБНОСТИ

Нет, Каспаров не «попал под машину». Он был и остался чемпионом мира по шахматам. А шахматы были и остаются всего лишь одной из игрушек, придуманных людьми. Ошибочным оказалось, пожалуй, само представление об игре в шахматы как о модели жизни внутри человеческого сообщества. Количество вариантов при игре в шахматы ограничено плоскостью, двухмерным пространством — и не переходит в иное качество, туда, где живет, мыслит и действует человек.

Человек обитает в пространстве, количество измерений которого до сих пор обозначено числом «икс» — неизвестной величиной. Ученые, отводящие шахматам роль «дрозофилы в исследованиях человеческого интеллекта», могут гордиться успехом электронного шахматиста Deep Blue — но лишь при условии, если шахматы как объект исследований интеллектуальной деятельности выбраны корректно, как оказалось с той мушкой «Drosophila melanogaster» (наблюдения за ее размножением помогли генетикам уточнить свои гипотезы).

Весь девятнадцатый век вершинами (и падениями) духа занимались философы и писатели. Вслед за философами и писателями на передний план исследований выдвинулась медицина. Когда наконец стало ясно, что скальпель не самый удачный инструмент для разгадывания великих тайн интеллекта, эстафету первооткрывателей перехватили психологи.

В 1912 году немецкий психолог Вильям Штерн предложил свой знаменитый коэффициент «IQ», позволяющий «измерять интеллектуальные способности». Тесты, конечно, давали лучшие результаты, чем измерения черепа. «IQ» несомненно показывал нечто, худо-бедно соотносящееся с общим мнением об идиотах и здравомыслящих людях. Однако и тестирование при всем изобилии новых тестов не дает ответа на вопрос: что же за свойство такое — интеллект? Луис Тёрстон разделил понятие «интеллект» на семь составляющих факторов: находчивость (на вербальном уровне), скорость восприятия, способности к логическому и к пространственному мышлению, память, владение речью и счетом. У Джоя Гилфорда из этих семи факторов образовалось 120. Затем Говард Гарднер перевел в ранг интеллектуальных способностей музыкальный талант и талант общения, а вслед за ними — и степень владения своим телом.

Наконец, в позапрошлом году Дэниэл Гоулмен произвел настоящий фурор, заявив, что более важную роль, чем «IQ», играет другой замечательный коэффициент — «EQ» — эмоциональный показатель интеллекта, поскольку контроль над собственными эмоциями и способность правильно воспринимать чужие чувства характеризуют интеллект точнее, чем способность логически мыслить.

Подборка подготовлена при участии отдела науки с использованием материалов журнала «Der Spiegel»

Фото М. Штейнбока, « Der Spiegel», REUTER