Впечатление было сильным
Возвращаясь к напечатанному
или «Вашей суровости от моей нежности...»
Она не шла, а летела навстречу в развевавшемся черном длинном пальто с пелериной, хотя действие происходило уже в коридоре квартиры.
Когда разделась, оказалась в какой-то немодной вязаной кофтенке, юбчонке, красных почему-то испачканных сапогах. На пальцах сверкающие кольца с драгоценными камнями — видно, что дорогие.
— Я пришла к вам, а не вы ко мне, потому что у меня бомжатник. У нас одна комната. Впрочем, я ни на что и не собираюсь менять ее.
Я слышала, что она носится по Москве, что ужасно занята, и скорее утвердительно, чем вопросительно, сказала что-то насчет музыки как главенствующего начала в ее жизни. Она посмотрела на меня своими огромными глазами и поинтересовалась:
— Неужели вы серьезно думаете, что музыка может быть главным?
Я не поняла. Музыкантша, артистка, мастер — что ж важнее?
— Жизнь, — ответила она.
— Но разве жизнь, ваша жизнь, не в музыке?!.
Она рассмеялась.
— А вы представьте себе, что только и делаете, что читаете книгу или пусть даже книги, но больше ничего, разве жизнь умещается в одно лишь чтение книг?
В течение разговора она неоднократно предлагала мне представить одно и другое, решительно вторгаясь в мой внутренний мир.
— Если ваша жизнь целиком посвящена работе, — говорила она, — вы ведь не живете. Вам только кажется, что это жизнь. На самом деле это иллюзия. Мы то и дело впадаем в иллюзии. Мы должны от них освобождаться. Вот вы удовлетворены собой?
— Ну-у-у!.. — протянула я, вложив в этот возглас не только бесконечные к себе вопросы, которые лучше назвать допросами, но и редкий свет тихой гармонии.
Она кивнула:
— Пока нет, вы живой человек.
У меня случались такие собеседники. Но не тогда, когда зовешь человека, чтобы его расспросить. Когда расспрашиваешь — человек на свету, а ты вроде как остаешься в тени, и тебе легче. Тут было иначе.
Девочку Таню восьми лет услышал в Харькове дивный, легендарный Янкелевич. У Тани имелся брат Толя. С тех пор родители, мама-врач и папа-офицер, посвятили себя будущей артистической судьбе Тани и Толи.
Сама скрипачка, она стала женой скрипача Гидона Кремера.
Потом разошлась с Гидоном Кремером и вышла замуж за композитора Владимира Мартынова.
Знаменитый Гидон Кремер уехал жить за границу.
Знаменитый Владимир Мартынов живет в России и пишет религиозную музыку.
Она, тоже знаменитая, вот сидит передо мной.
— С Гидоном — это был успех, слава и все такое прочее. С Володей — все другое.
Пятидесятилетие Гидона Кремера было отмечено исполнением двух квартетов Шостаковича. В Москве играли: Кремер, Башмет, юный, но уже известный виолончелист Клемент Хагенс и она. В Санкт-Петербурге: Кремер, Башмет, Ростропович и она.
В ее жизни бывало так, что, скажем, звонит Шнитке и говорит: послезавтра исполняется моя вещь, скрипачка из Монголии или, скажем, из Японии мне не нравится, я хочу, чтоб солировала ты. И она солировала, выучив партию в отведенные сроки. (Факт, узнанный не от нее.)
Шнитке посвятил ей «Concerto grosso» № 1. Арво Пярт — «Tabula rasa». Ей и Гидону Кремеру посвящено последнее сочинение Луиджи Ноно «Hay que caminar».
Она была певчей в церкви. Не будучи ни певицей, ни хористкой. В церкви есть певчие, которые поют по праздникам, а есть — которые по будням. Последним труднее, чем первым. Она десять лет пела по будням. За плечами — консерватория, конкурсы, награды, премии, престижные выступления. Успевшая прославиться солистка, она объехала весь мир.
— Произошел какой-то слом? — задала я осторожный вопрос.
— Слом — это из вашего словаря. Это лирика. Жизнь суровее и проще.
ГБ не спускало с нее глаз, поскольку она играла авангард, включая джаз, посещала храм и священников на дому.
Желая добра семье Мартыновых, агенты ГБ предупреждали, что их сын напрасно связался с ней. Она уже была невыездной, на десять лет ее отлучили от радио и телевидения, ее имя было запрещено упоминать в газетах.
— Ваш брак с Мартыновым способствовал вашей религиозности?
— Скорее наоборот.
Я догадывалась, что жизнь Тани, помимо музыки, наполнена, видимо, тем, что называют добрыми делами.
— Н-нет, — отрицательно помотала она головой. — То есть, конечно, если кто-то болен или кому-то нужна помощь... Но дело не в этом. Вы знаете, как сказано у святых отцов? Спаси себя — и тогда те, кто вокруг, спасутся.
Она снова засмеялась и рассказала, как навещала своего духовника, архимандрита, в больнице, а рядом в палате лежал другой архимандрит. Когда тот входил, все выходили. Постно поучая своих слушателей, он через каждое слово пугал их судом небесным. Она спросила, давно ли он рукоположен. В ответ услышала: тому два года. Крестился — три года тому.
— Вы понимаете? Надо пройти путь. Всякому надо пройти путь.
Она ничуть не боялась быть резкой. В словах и оценках. Какое-то ядро в ней лежало глубже всего, что поддавалось словам и оценкам. Ну, конечно, я знала, как называется это ядро.
Пока мы беседовали, ее огромные глаза все больше западали, на худом лице обозначились темные круги. Я предложила ей кофе.
— Вы видите, что я засыпаю? — улыбнулась она. — Я ухожу в девять вечера и возвращаюсь в четыре утра.
И снова я не поняла.
— Это репетиции?
— Какие репетиции... на репетиции почти не остается времени... Тренировки.
— На какой вы машине ездите?
— На японской, «Субару».
— Что-нибудь эдакое?
— Нет. Внешне довольно просто. Внутри круто. Знатокам известно.
Но сначала у нее угнали «Мицубиси-галант» прямо от дома. (Факт, узнанный также не от нее.)
Она гонщица. Гоняет в «Формуле». Что это такое — известно знатокам.
Композитор Мартынов, водивший машину в семье, несколько лет назад разбился в автокатастрофе. Лежал в реанимации.
— Я уже думала, что не выживет.
Она сообщила об этом ровно тем же тоном и голосом, что и о прочем.
Когда стало ясно, что муж выживет, но останется инвалидом, купила «Ниву», чтоб водить самой, а его чтоб удобнее сажать рядом. Обошлось без инвалидности. Но он постепенно перестал ездить — а она начала. Начала гонять. Поменяла российские колеса на японские, завела тренера. Тренировки проходят по ночам. Либо по пустой Москве, либо на загородных шоссе, либо на аэродроме.
Я спросила, зачем она это делает. Она объяснила:
— У вас возникают совсем другие отношения с машиной, с другими машинами и — через это — с собой. Через скорость вы можете познать себя так, как вы не познаете ни в каком ином случае. — И добавила: — Мы откуда-то вышли вместе с Ириной Купченко, она подвозила меня и попросила показать ей кое-что на дороге, хотя бы на малой скорости. Я показала. Потом Ирина звонит и говорит: это как наркотик.
Я почему-то спросила, употребляла ли она когда-нибудь наркотики. Она ответила:
— Зачем? Жизнь сама по себе наркотик, разве нет?
Неожиданно рассказала, как вмазался в стену на огромной скорости и погиб гонщик на «Формуле», шедший прямо перед ней.
— Если бы я думала вот про «слом» и другие подобные вещи из вашего словаря, про весь этот ваш лиризм, я бы вмазалась вслед за ним. А за мной вмазались бы еще остальные, понимаете? Жизнь сурова, и надо ей соответствовать. Вот и все. Пожалуй, стоит принести вам книги святых отцов, чтоб вы почитали.
Мы пили кофе. Мне кажется, ее огромные глаза смотрели прямо в мою душу.
Я призналась, что разговор принял сложноватый оборот, потому что пришлось отслеживать что-то внутри себя. Она встрепенулась:
— Вы отслеживаете что-то, когда смотрите на «Мадонну» Рафаэля или на другое, похожее? Разве вы помните себя? Разве у вас не захватывает дух?
— Захватывает.
— Почему же в других случаях не умеете? У вас есть или была собака?
— Была.
— Помните, как она смотрела вам в глаза, как она вся перетекала в вас?
— Помню.
— Убрать барьер — это самое трудное. Я спросила своего духовника: батюшка, вы умеете убрать барьер между собой и другим человеком? Он сказал: это самое трудное. Я тоже отслеживаю что-то, когда стою на сцене. Но это наиболее низменное отслеживание. Что-то типа того, как я выгляжу как артистка.
Я отслеживала себя не как артистка, но промолчала.
Она сказала, что иногда ей вдруг хочется одеть себя, купить что-то нарядное, на это выдается минут двадцать, не больше, и тогда она должна в эти двадцать минут все успеть, зная, что это пройдет, потому что на самом деле ее занимает в жизни не платья, не квартира, не музыка, а — она повторила — жизнь.
— Я выйду сейчас, на меня может камень упасть, и все. Поэтому...
Она не сказала, что поэтому. Я не спросила. Я реально видела это ядро внутри нее, которое позволяло ей кувыркаться как угодно и не переворачиваться, оставаясь устойчивой.
Еще она заметила, что никакое интервью ей не нужно.
— Мне нужно, — коротко отозвалась я.
Она ушла, а я подумала, что, видимо, гонка и скорость выжигают все ненужное, лишнее, оставляя лишь необходимое, как бывает в высшие минуты взлета человеческого духа.
Извините за словарь.
Последний раз я слушала ее в «Школе драматического искусства» Анатолия Васильева. Игрались «Времена года» разных композиторов — от Вивальди до Мартынова. Исполняла Академия старинной музыки. Виртуозы и виртуозки. Музыканты высокого класса. И одна солистка, чья скрипка не существовала отдельно, являясь прямым продолжением тела, руки, пальцев, глаз, сознания и бессознания, как их задумал, как их вложил в нее Господь. Обучилась ли она этому, сразу ли одарена была беспримерно, но никаких трудностей не существовало для преодоления, никаких препятствий и невозможностей, и скрипичный смычок касался скрипичных струн, извлекая скрипичный голос, который летел и бился о небо и вашу грудную клетку одновременно, погружая одно в другое, как загадку целого, снова и снова отворяемую лишь одним скрипичным ключом.
Играла Татьяна Гринденко, руководитель и первая скрипка Академии старинной музыки.
Ее брат Анатолий Гринденко — руководитель хора Московской патриархии.
Официально о ней пишут так: «Татьяна Гринденко — одна из ярчайших представителей современной российской скрипичной школы. Ее имя занимает прочное место в блестящей плеяде музыкантов, таких, как Г. Кремер, Ю. Башмет, В. Спиваков и других корифеев смычка, заявивших о себе во весь голос в середине 70-х годов нашего столетия».
В 70-м году она получила вторую премию на конкурсе Чайковского — первая досталась Гидону Кремеру.
Она ушла. Улетела в своем черном разлетающемся пальто.
Как у меня захватило дух во время нашей встречи, так не отпускало.
Она уехала в Германию на соревнования.
Я послала ей факс, в котором обратилась так: «Вашей Суровости от Моей Скрытой Нежности». По типу: «Вашей Светлости».
Ольга КУЧКИНАФото Л. Шерстенникова и из семейного архива Т. Гринденко