УГЛИЦКИЙ МЛАДЕНЕЦ
Публикации
Эдуард УСПЕНСКИЙ
(отрывок из романа)
О чем речь?
Нет, дорогие читатели, вы не ошиблись, и мы не ошиблись, и это не совпадение — исторический роман об убиенном царевиче Дмитрии, отрывок из которого мы сегодня публикуем, написал тот самый Эдуард Успенский, прославленный детский писатель, создатель великих шедевров нашего времени, ставших народным фольклором, разошедшихся на поговорки и присловья, а именно — Чебурашки, Гарантийных человечков, Простоквашино и многих, многих других. Вот так и получилось, что сначала Успенский вступил в конкуренцию с фольклором, потом непосредственно занялся фольклором (страшилками разными и уличными песнями), а потом от фольклора современного перешел к фольклору, можно сказать, древнерусскому. И в этом самом фольклоре натолкнулся на загадку об углицком младенце. Об убиенном царевиче Дмитрии и о возникших после его смерти лжедмитриях. Как принято говорить, Эдуард Николаевич «заболел» этой загадкой, много лет ее разгадывал, и вот перед вами — начало того, что из этого получилось. «Того-этого» — скажет возмущенный читатель. Назовите жанр! Конкретно! Ну что ж, жанр назвать просто — исторический роман. Но, правда, какой-то подозрительный. Уж очень читать его интересно. Детективом тоже назвать нельзя. Может, так — роман-загадка? Выходит этот загадочный роман в нескольких книгах в петербургском издательстве «Мир ребенка».
Плохие дети встречаются редко. Отвратительных детей почти не бывает. Царевич Дмитрий Углицкий был отвратительным ребенком.
Несмотря на это, он был всеми обожаем. И никто в Угличе не сомневался, что это — будущий царь России. И что он будет, пожалуй, погрознее своего родителя Иоанна — царь Дмитрий Иоаннович Грозный.
В середине апреля сухим путем, по едва просохшим дорогам прибыл в Углич в большой здорово поношенной карете посланец Бориса Годунова. То ли чех, то ли итальянец доктор по имени Симеон.
В письме, переданном царице Марии Федоровне и ее братьям Нагим, было написано, что он будет обучать царевича латинскому и другим языкам. Что надо принять его и обустроить.
С ним прибыли и подарки царевичу от его брата Федора — игрушечные латы, игрушечный меч и короткий позолоченный кинжалик.
— Еще одного досмотрщика прислали, — сказала царица Марья. Мало им Волоховой.
И велела поселить приезжего в самом дальнем краю дворца.
Но при иностранце оказалось другое письмо из дома Романовых. На имя брата царицы — Михайлы Нагого. В нем намеками сообщалось, что этому получеху полуитальянцу можно доверять, что это верный человек, и что от него будет много пользы. Что он врач и многим наукам обучен.
И действительно, учитель всерьез занялся ребенком. С раннего утра он был рядом с мальчиком. На свежую голову они занимались письмом и латынью. Потом катались верхами. Потом иностранец обучал царевича военным приемам и читал историю.
В борьбе или сражении на саблях царевич зверел, кусал учителя и бил его деревянной саблей по-настоящему.
— Ты не царевич, — говорил чех с легким акцентом, — ты припадочный волчонок. Ты не долго просидишь на троне.
Дмитрий еще больше злился, но сквозь злость крепко уважал сильного и смелого учителя.
А свою злость и желание сесть на трон он показал еще зимой. Вместе с другими ребятами ставил снежные фигуры у крыльца, и, срубая им головы прутом, приговаривал:
— Это Бориски голова! Это Щелкалова голова! Это Михайлы Битяговского башка!
Ясно, что эти игры быстро становились известными в Москве. И надо сказать, мало радовали шурина царя Федора и фактического правителя России — Бориса Годунова.
Многие люди считали, что дни царевича сочтены. Что того и гляди он отправится в путь небесный. Не зря же одна из его кормилиц год назад умерла от отравы в еде. Но пока младенец был жив и очень многий люд ставил в зависимость от его здоровья и возраста свои планы.
На третьей неделе учитель попросил у царицы Марьи разговору.
— Государыня Мария Федоровна, надо думать, как уберечь царевича.
— Как так уберечь? — спросила царица. — Как бережем, так и убережем.
— Так мы его не убережем, — сказал итальянец. — Надо искать подменного. Надо найти мальчишку, похожего один в один, и держать его на подставу.
Несмотря на свою иностранность, этот получех говорил по-русски ясно и без ошибок.
Слово было произнесено и оно запало.
Братья царицы-сестры Михайло, Андрей и Григорий согласились не сразу.
— Ведь Бориске донесут мигом, — сказал недоверчивый Григорий.
— И пускай, — сказал младший Андрей. — Ну и что?
— А то, — отвечал Григорий. — Тебя тут же спросят: «Для чего подмену готовите? Или не доверяете кому? Кому не доверяете? Или опасаетесь кого? Кого опасаетесь? Был один царевич, стало два. Для чего царевичей разводить?»
— А вы поменьше болтайте, — оборвал их старший Михайло Нагой. — Вот никто и не спросит. Появился лишний мальчонка во дворце, только и делов-то.
Стали искать нужного мальчишку. И он быстро нашелся, как по заказу. Сын юродивой женки Орины, жившей у Битяговских и ходившей к Андрею Нагому, был просто копией царевича. Столичный итальянский влах одобрил этого, к иному не нужного мальчика — незаконного сына вдового попа Федота Офонасьева.
Андрей велел привести мальчишку во дворец. Здесь его и держали для игры с царевичем. Звали мальчика Афанасием. Женка-мать тоже была пристроена к делу — к стирке дворцового белья.
Симеон тихо начал подгонять приемыша под царевича. Надо было сделать так, чтобы в любую минуту он мог стать царевичем, но чтобы в обычные дни никто не замечал их чрезвычайного сходства.
Это начинало получаться. Чумазый и бедно одетый ребенок резко отличался от царевича Дмитрия и забитостью, и общим выражением лица.
Но причесанный и умытый и в расшитом золотом царском кафтанчике он смотрелся не хуже злобновато дерганого царевича. Сделалось возможным совершить подмен в любую минуту.
Это-то и принесло самую большую неприятность.
Однажды, во время обедни, когда во дворце никого не было, учитель решил закончить эксперимент. Он позвал Афоньку в свою комнату, причесал мальчика, заставил его надеть белое полотняное белье: штанишки и рубашку.
После этого мальчик натянул красные сапожки, обмотав ноги чистыми белыми платками, сверху надел темный прошитый золотом кафтанчик и подпоясался ремнем, окованным бронзой. Затем Симеон набросил на него шелковую перевязь — получилась просто картинка. Осталось только пригласить в комнату царевича и в живую сравнить ребят.
Вдруг в городе ударили в набат. Очевидно, что-то случилось. Скорее всего загорелся какой-то посадский дом.
Мальчишка выскользнул из рук ученого иностранца, сбросил перевязь ему на руки и в парчовом царском кафтанчике выскочил на задний двор. Симеон стал высматривать в окно: что случилось, отчего набат?
В это время царевич Дмитрий вернулся с обедни.
Он нос к носу столкнулся с оторопевшим Афонькой.
Вид прислужного мальчика в царском кафтане привел Дмитрия в невменяемость. Без всяких рассуждений он подскочил к двойнику и, как его учили в тренировочных боях, всадил игрушечный кинжальчик мальчику в горло.
Афанасий захрипел и начал биться в судорогах на земле, истекая кровью.
Оказавшийся на улице Симеон не раздумывал ни секунды. Он схватил царевича в охапку, завернул в перевязь и бросился в сторону конюшен. Быстро, но не очень торопливо.
Его поношенная карета стояла под навесом. Он впихнул сумасшедшего царевича туда и приказал:
— Сиди тихо, а то убьют!
После этого он растолкал Ивана Петрова — конюха, спавшего на остатках зимнего сена, и велел запрягать его карету. Он не стал возвращаться во дворец. Иноземец не очень доверял русским порядкам и русским слугам и всегда все свое носил с собой.
Через четверть часа карета итальянца выехала из города через Спасские ворота и взяла курс на Москву.
А по всему маленькому городу Угличу уже лился тревожный бой набата. Люди останавливались и поднимали голову в сторону высокой городской колокольни. И бежали уже люди со всех сторон к царскому дворцу с криком:
— Дьяки убили царевича!
— Дьяки царевича убили!
Первым «вверх», то есть во дворец, прибежал мальчик Петрушка Колобов, верный товарищ царевича, и сообщил, что царевич на заднем дворе покололся ножом.
Петрушкина мать Марья — постельница царевича с воем бросилась на задний двор. Следом за ней бежала по лестнице заранее обезумевшая царица Марья.
Во дворе уже находилась кормилица Орина Жданова-Тучкова с окровавленным мальчиком на руках и рядом с ней стояла и причитала растерянная мамка-воспитательница Василиса Волохова.
— Я не виновата! Я не при чем! Я ни при чем! — бросилась она к царице матери...
Но Марья (она же Марфа) и слушать ее не стала. Она вырвала из ближней поленницы полено и стала бить Василису Волохову по голове.
— Это все ты! Это все ты! Твой сын Осип! Это Данила Битяговский! Это Никита Качалов!
Злость захлестнула царицу. Она знала, что так и будет!
Мало того, что ее, красавицу, выдали замуж за старика урода-царя! Мало того, что этот царь-полутруп еще при своей жизни сослал ее в изгнание в этот маленький глухой город! Так теперь убили еще сына! Отобрали и сына и последнюю надежду поцарствовать, свести счеты со всеми врагами — ненавистниками.
Это не просто сына убили. Это убили всю жизнь.
Она дико кричала и била и била поленом по голове Василису Волохову! У Волоховой уже были перебиты пальцы! Волохова валялась в ногах, умоляла ее не бить. Вся голова у нее была в крови, а царица не могла перестать.
Появились ее братья. Оба прискакали верхами: пьяный Михайло Нагой и полупьяный Григорий.
Григорий не удержался и тоже стал бить ногами мамку.
Отовсюду сбегался и съезжался люд. Посадские, слободские, посошные люди... Рабочие с пристани с топорами. Казаки с судов... Какие-то люди с рогатинами...
— Дьяки убили царевича!
Набат бил все тревожней и тревожней. И со всех сторон неслось:
— Дьяки убили царевича!
Прискакал на взмыленной лошади сам старший дьяк Михайло Битяговский. Он пытался успокоить народ. Но не тут-то было.
— Бейте его! — приказал Михайло Нагой.
Прислужливый люд первым начал дрекольем бить Битяговского и стаскивать его с лошади. И как же не бить, ведь прозевали царевича, надо хоть здесь выслужиться перед царицей.
Особенно старался конюх Иван Петров, который к этому времени окончательно проснулся. Тяжелая оглобля в его руках переломала не одну защищавшуюся руку.
Михайло Битяговский на коне пробился к деревянной избе для служилых людей и даже успел запереться. Но толпа выломала дверь, выволокла Михайлу наружу и забила камнями и палками до смерти. Заодно убили Данилу Третьякова, человека Битяговского, который тоже оказался в избе.
На свою беду прибежал на задний двор Никита Качалов — друг Осипа Волохова, сына забитой мамки.
— Бейте его! — кричала ополоумевшая Марфа. — Вот он убийца!
Откуда-то приволокли полуживого, ничего не понимавшего Осипа Волохова и на глазах у царицы убили окончательно.
Служивый человек Осиповых Васька было кинулся закрыть хозяина телом, так в момент забили и его.
Толпа озверела. Стали бегать за всей семьей Битяговского и его людьми. Притащили к царице его мать и сестер. И если бы не вмешательство попа Спасского собора Богдана и других священников, их забили бы до смерти тоже.
Кровь лилась рекой.
Сына Битяговского Данилу убили в дьячей избе. После всего всем миром разграбили дом и подворье ненавистного дьяка.
Питье в бочках из погреба Битяговского выпили и бочки покололи. Со двора забрали лошадей девятеро. Пусть от проклятого дьяка будет польза. Под шумок увели их в дальние деревни.
Все ненавистное семя людей Годунова было убито или попряталось. Многие дьяковы люди убежали в леса.
Долго еще волны злобы и крови перекатывались из края в край Углича. Долго еще звенел и плакал колокол.
Постепенно злоба стала затихать. Все стало успокаиваться.
Вспомнили о Москве.
И это вспоминание было таким нехорошим, что в животе холодело, а ноги подгибались.
Убитого царевича Григорий Нагой прилюдно отнес в церковь Преображения, где младенца оставили для отпевания и похорон. Чтобы все жители города могли пойти и проститься с ним.
Только этого не произошло. Заплаканные женщины в мрачных черных платках и вооруженные ножами люди из дома царевича встали на ступеньках храма и ни одного человека не пускали внутрь.
Ни один горожанин так и не сумел в этот день увидеть убиенного столь дорогого всем царского отрока и проститься с ним.
* * *
Чех-итальянец Симеон, покидая город, понимал, что главная тайна и опасность для Московии уезжает из Углича вместе с ним в его карете.
На сегодняшнем языке ее бы назвали детонатор для огромной бомбы по имени государство Российское.
* * *
Два дня подряд высылал Михайло Нагой своих людей на московскую дорогу перехватывать всех людей, скачущих в Москву и едущих из нее. Ясно становилось, что дела его плохи.
Крови в Угличе больше не было, хотя рукоприкладство и побои продолжались. На второй день почему-то убили юродивую жену Орину, чей сын Афонька недавно был взят ко дворцу. Это было последнее и не совсем понятное убийство.
Многие уже стали понимать, что «угличское дело» добром не кончится и надвигается московская расправа. Посадские люди видели, как пытаются Нагие спрятать концы в воду.
Всех убитых Михаил Федорович Нагой велел стащить в овраг. На них сверху положили залитое кровью оружие. Прошел слух, что Михайло велел полить его курячьей кровью. Курицу резал служилый человек Михайлы Нагого Тимофей.
* * *
Первый посыльщик с известием о смерти царевича вылетел из города через двадцать минут после его гибели. Он не мог ничего сообщить Москве кроме факта смерти Дмитрия Углицкого. Но о ней следовало известить Годунова немедленно. За каждую минуту промедления можно было потерять голову. Правитель Борис держал информационную струну между Угличем и Москвой туго натянутой.
Второй гонец с подробным рассказом о событиях в городе выехал на следующий день утром еще затемно. В Москве он оказался к концу заутрени. В семье Годунова еще не ложились.
Происшедшее ошеломило правителя.
Событие могло быть самым несчастным и самым счастливом случаем для него. Одно неверное движение и он со всей семьей летит в пропасть, в тартарары. Зато все дальнейшие поступки, сделанные им грамотно, скорее всего приведут его на престол.
То, что случилось, напоминало монету, упавшую на ребро. Она стоит и недолго держит равновесие. Но как она упадет — орлом или решеткой? Троном или плахой? Надо помочь ей правильно упасть — троном вверх.
Борис отправился докладом к царю.
* * *
Влах Симеон встретил карету Афанасия Нагого — старшего из четырех братьев царицы в десяти верстах от Углича.
Старший Нагой сидел на козлах рядом с кучером и лично правил горячей четверкой лошадей. Он так был увлечен гонкой, что они непременно бы разминулись с итальянцем, если бы не очередная починка тракта и огромная полубочка с провизией, задержавшие лихача. Лет Нагому было много, к шестидесяти шло, но силен он был и горяч, как будто ему не было тридцати.
Симеон бросился к нему, размахивая руками:
— Стой, стой!
Старший Нагой соскочил к нему.
— Важное дело есть!
Они оба поискали место, чтобы свести кареты с дороги. Воспитатель позвал Афанасия в свою карету.
Мальчишка лежал на сидении в полубреду. Только что закончился приступ падучей. Чернобородый, весь налитой мышцами Афанасий напрягся:
— Что случилось, латинянин?
Доктор вкратце все ему пересказал. Нагой не переспрашивал. Он все схватывал и понимал сходу. За внешним обликом туповатого военачальника, стратилата средней руки, скрывался цепкий ум азиатской воды дипломата.
— Боюсь, мои братья там сейчас наломают, — сказал он. — Хоть бы сообразили не раскрывать подмены.
Он подумал и добавил с некоторой злостью.
— Вот что, доктор, пути назад нам с тобой нет. Или на трон, или на плаху! И хорошо, если на плаху сразу!
— Как так? — не понял доктор.
— А так. Наши ребята прежде чем тебе голову отсечь, любят с мышкой еще поиграться.
Он еще секунду размышлял.
— Значит так, доктор. Я возьму царевича и спрячу его. Есть глухое место. Ты поезжай дальше, в Москву. Остановишься у наших. Деньги я тебе дам. У меня с собой много. Походи по магазинам, закупи все необходимое на НЕ-СКО-ЛЬКО лет. Напирай на ученые книги, на словари и все нужное для ученья. Купи все важное для себя, вплоть до тулупа и крепких сапог. Надо сделать так, чтобы года два ты с мальчишкой никуда не высовывался. Когда все сделаешь, приезжай в Ярославль к городскому приказчику Богданову: он тебе укажет, что делать. И главное НИ-КО-МУ ни слова, иначе — могила. Да ты и сам ученый. Отнеси мне мальчишку в карету. Неси под мышкой, как сверток. Деньги я тебе здесь в кошельке оставлю. Да и оружием обзаведись самым лучшим.
Симеон вышел с мальчиком наружу. Афанасий натряс в настенный кожаный карман большое количество монет из нательной поясной сумки, подождал, пока доктор вернется, выждал проезд случайного жутко дребезжащего барского экипажа и вернулся к своей коляске.
Он вдарил по лошадям и бешеная гонка продолжалась. Во время скачки Афанасий что-то обстоятельно говорил кучеру. Если бы не разность в одежде и внешней аккуратности Афанасия, трудно было бы с первого взгляда понять кто барин, а кто слуга. Оба этих лица природа утонченностью не баловала.
Перед последним поворотом в сторону Ярославля кучер соскочил с повозки. Он отцепил одну из двух запасных лошадей, привязанных к задку кареты, вскочил на неоседланную лошадь, и со всех сил колотя ее ногами, быстро поскакал в сторону центра города.
Ему надо было сообщать братьям и сестре Нагим одно: не раскрывать подмены! Не раскрывать подмены! Не раскрывать подмены! Убили действительно царевича. Иначе всем быть без головы. Если не раскроют, остаются шансы на опалу, но не смерть.
* * *
Борис Годунов шел с докладом к царю. Вместе с ним шла жена Мария и вконец измученный гонец из Углича. Может, царь Федор захочет сам о чем-то спросить.
Уже давно Борис взял за правило разговаривать с царем, да и с другими боярами в численном перевесе. И со страшным Грозным старался быть всегда при большинстве «своих». Может, поэтому и уцелел.
У самого волевого и умного российского человека есть неосознанная боязнь численного перевеса. Это в западных странах практикуются одиночные убийцы и одиночные враги. В России всегда шли стенка на стенку. Или стенка на одного.
Но в этот раз Борис изменил своему правилу, визит должен быть интимным (все только свои) и открытым (посторонний гонец). Но чужих туда не надо. Первые шаги надо было делать без сановных бояр.
Стрельцы из царской стражи спокойно относились к появлению Годунова. Его здесь прекрасно знали. Они молча приветствовали его на всех переходах и постах и расступались.
Царь Федор Иоаннович и царица Ирина Федоровна находились в Столовой избе рядом со Средней палатой. Готовились к трапезе после обедни.
Годунов жестами убрал крайчего и всех слуг. Потом подошел к царю и тихо сказал:
— Государь, очень плохая новость.
— Говори, Борис, — попросил царь.
— Царевича Дмитрия убили в Угличе.
Царь Федор поднял глаза на Бориса, недолго смотрел на него и вдруг по-детски заплакал.
— Не уберег, — говорил он сквозь слезы. — Не уберегли. Все мы не уберегли.
— А кто? Как? — спросила царица Ирина. — Кто убил?
Годунов вытолкнул вперед гонца:
— Рассказывай.
Гонец, в смерть растерявшийся, отвесил царю большой земной поклон:
— Государь, царь Федор Иоаннович! Не могу точно сказать. Только царицыны братья утверждают, что это по приказу Битяговских.
— Да им-то зачем? — жестко вмешалась Мария Годунова.
Борис сверкнул на нее глазами — молчи!
— Они уже пол-города перебили, — продолжил гонец.
— Кто, Битяговские? И, право, зачем им это? — спросил царь.
— Нет, не Битяговские. Нагие.
Гонец в растерянности обводил глазами расписанные золотом стены, лавки, покрытые красным бархатом и золотом шитой материей. И незаметно удивлялся на царя. Сын страшного Грозного, слово которого с трепетом слушала вся Россия, был тих и слаб. Он даже плакал!
В Средней палате тем временем стали собираться старшие бояре. То ли своих гонцов имели, то ли почуяли что-то тревожное, то ли просто дела до царского правителя накопились.
— Все. Больше тебе здесь быть нечего, — сказал Борис гонцу. — Иди на двор и жди. За службу наградим.
— Мария Григорьевна, — сказал он жене, — проводи его.
Жена Годунова, старшая дочь Малюты Скуратова, недовольно пошла из палаты. Гонец шел подле нее. И никто из важных бояр — великих Шуйских, родовитых Мстиславских и умных Щелкаловых не посмел обратиться к нему с вопросом. Помалкивал даже дерзкий Богдан Яковлевич Бельский.
А вопрос явно имелся. Где это видано, чтобы простой замызганный конник впущен бывал в царские покои. Видно, непростая новость приехала с ним. А кое-кто даже подозревал, что это за новость может быть.
Вслед за женой в Среднюю палату вышел Годунов.
— Государь отправился на молебен по загубленной душе. Убили младенца Дмитрия Углицкого, — объявил он и тут же поправился. — Убили царевича Дмитрия.
Члены боярской думы зашевелились, стали перешептываться и переглядываться.
Годунов выждал долгую паузу:
— Давайте решать, что следует делать.
Бояре переглядывались, но молчали.
— Так что будем советовать государю?
Никто не спешил отвечать.
— Говори, Василий Иванович, — обратился Годунов к князю Василию Ивановичу Шуйскому. — Твое слово первое.
Мелкий, подслеповатый Шуйский долго шевелил губами, ничего не произнося. Потом со значением сказал:
— Кому-то это очень надо было убить младенца.
Члены царского совета молча оценивали сказанное.
— У кого же это поднимется рука на ребенка? — так же со значением произнес боярин Богдан Яковлевич Бельский.
— У кого надо, у того поднимется, — с еще большим значением, почти с намеком, сказал князь Федор Иванович Мстиславский. — В восемьдесят седьмом уже пытались его убить. Когда кормилицу Татищеву отравили.
— Ага, — очень громко и тоже со значением сказал правитель Борис, — значит, будем искать среди своих? Боюсь, я знаю многих на это дело охотников, а не одного стрелка.
Думные бояре мгновенно потеряли интерес к многозначительному тону.
— Надо комиссию послать во главе с кем-то из духовенства, из первосвященников, — строго, по-деловому предложил Василий Иванович Шуйский.
Несмотря на свою мелковатость и неказистую, нелепую внешность, чувствовалось, что он имеет большой вес в этой тяжелой длиннобородой компании. Бояре его сразу поддержали.
— Правильно.
— Тому и быть.
— Посему и порешим.
Тут же стали называться кандидатуры людей, вызывающих абсолютное доверие или абсолютно не вызывающих никакого.
Названы были окольничий Андрей Петрович Клешнин, дьяк Елизарий Вылузгин, митрополит Геласий и главой комиссии дружно назначили Василия Ивановича Шуйского — начальника Судной палаты. Выезжать положили сегодня же, чтобы не было смуты на Москве.
— Между прочим, младенец был далеко не ангелом, — сказал Шуйский. — Любил гусей палкой до смерти забивать.
— Любил, когда кур режут и овец. Грешно говорить, — произнес Черкасский и перекрестился.
— Странное у него было имя — Уар! — добавил Федор Мстиславский.
Видно, сановные бояре были глубоко в курсе жизни убиенного младенца Дмитрия. (В будущем святого Димитрия.)
Продолжение следует.
Иллюстрации Валерия Гошко