С Сергеем Довлатовым я познакомилась в 1970 году, выйдя замуж за его давнего приятеля Александра Васильевича Губарева (1941 — 1983), с конца шестидесятых работавшего в Русском музее. Сергей Довлатов много писал нам в Ленинград из Таллина, где он жил в 1972 — 1975 годах. Переписка возобновилась, когда он около десяти лет жил в Нью-Йорке.
Юлия ГУБАРЕВА
17 февраля (1988)
Милая Юля! Спасибо за все — письмецо твое от 27 января получил. Посылая это самое, я надеялся, что ты вычтешь из Бори и Валерия то, что эти молодцы тебе должны. И надеюсь, так и получилось.
В скором времени ты получишь еще один пакетик от меня: раздели содержимое на троих — ты, Валерий и Боря (...)
Публикации
Публикуя частные письма Сергея Довлатова, мы не стремимся привлечь внимание читателя к каким-то пикантным моментам его биографии.
Довлатов — пожалуй, единственный сегодня современный писатель, прочно возведенный самими читателями в ранг классика. А про классика интересно знать все
С Сергеем Довлатовым я познакомилась в 1970 году, выйдя замуж за его давнего приятеля Александра Васильевича Губарева (1941 — 1983), с конца шестидесятых работавшего в Русском музее. Сергей Довлатов много писал нам в Ленинград из Таллина, где он жил в 1972 — 1975 годах. Переписка возобновилась, когда он около десяти лет жил в Нью-Йорке.
Юлия ГУБАРЕВА
17 февраля (1988)
Милая Юля! Спасибо за все — письмецо твое от 27 января получил. Посылая это самое, я надеялся, что ты вычтешь из Бори и Валерия то, что эти молодцы тебе должны. И надеюсь, так и получилось.
В скором времени ты получишь еще один пакетик от меня: раздели содержимое на троих — ты, Валерий и Боря (...)
У нас все более или менее по-старому. Катя живет отдельно, в центре города, и работает менеджером в рок-группе. Раза два эти металлисты к нам захаживали, джинсы они носят так, что ровно половина жопы торчит наружу, а если кто-то из них еще и наклоняется, то анус виден полностью. Впрочем, Лена, видимо, права, когда говорит: Катя занимается тем, чем хочет, банков не грабит, наркотиков не употребляет и денег у тебя не выпрашивает, так чего же тебе от нее еще надо?..
Коля — вздорный, капризный, говорит по-русски и по-английски, но читать ни на каком языке не хочет, все его любят и балуют, морда славная, и еще он большой силач, недавно поломал дверной замок в квартире нашего приятеля.
Мама и Донат, слава Богу, живы, чувствуют себя то лучше, то похуже, но ничего страшного мы в обозримом будущем не ожидаем. У матери все те же проблемы, что и 10 лет назад, — головокружения, бессонница, но сердце, кажется, здоровое. Любая медицинская помощь ей обеспечена.
Я — больной и ворчливый старик, не курю, стараюсь не пить, лечу свой цирроз травяными чаями.
Лена, как известно, не меняется — работает дома, ревнует мужа (иногда не без оснований), обожает детей и, в отличие от меня, ни с кем не портит отношений.
В Нью-Йорке из литературных знакомых проживают — Иосиф (Бродский. — Ю.Г.), некий Аркадий Львов, Володя Соловьев (наш сосед), музыковед Соломон Волков (автор мемуаров Шостаковича) и, пожалуй, все. Аксеновы в Вашингтоне, недавно мы к ним ездили, с Алешковским и Лосевым я поругался.
Наконец-то более или менее уверенно стал водить машину, у нас «Шевроле» 1983 года, не развалина, но довольно-таки потрепанный драндулет.
Мои дела идут то так, то этак, но, в общем, все развивается по восходящей, хоть и медленно. По-русски вышло 11 книг, по-английски — 4, на днях подпишу контракт на три штуки вперед с издательством «Вайденфелд», так что года два можно не беспокоиться, и даже какие-то деньги это принесет. В общем, все нормально, никаких сенсаций на уровне Бродского или хотя бы Милана Кундеры я не произвел, но рецензий уйма и по большей части — хорошие, вот сегодня утром я получил лондонский «Таймс» со статьей о себе под заглавием «Офхэгд юниверсалс», что в приблизительном переводе означает — «Походя — о вечных ценностях», и там сказано, что мои книжки («Иностранка» и «Представление») — «комик мастерписиз» — звучит гнусно, но это значит — шедевры комизма. Все, бахвальству конец.
Все советские журналы мне здесь доступны, Виталий Коротич — не московский человек, как ты пишешь, и не журналист, а киевский поэт, украинский Евтушенко, как его раньше называли, он, говорят, большой пройдоха, но сейчас делает нужное дело, за что ему честь и хвала.
Ничего ему Бродский, конечно же, не пошлет, это и звучит-то нелепо, за Иосифом сейчас охотится вся мировая пресса, дюжина людей с камерами вечно торчит около его дома, он получает за часовую лекцию 8000 долларов. Так что, пусть уж сам Коротич проявляет инициативу, что он и делает, кстати сказать.
Иосиф совершенно болен, доступен (во всяком случае, для бывших ленинградцев), очень много сделал для меня, и я ему по гроб жизни благодарен, хотя видимся мы раз в 3 — 4 месяца.
Из советских писателей видел Соснору, ужасно жалкого, больного, но остроумного и смекалистого. Мы были с ним в русском ресторане у Вили Токарева (говорят, он большая знаменитость в Союзе), и Виля сказал:
— А дружок-то твой — глухой, слепой, но самый большой шашлык в меню запросто нашел!..
Еще общался с Татьяной Толстой, шумной и безапелляционной дамой, и Ильей Штемлером, вполне нормальным и добродушным романистом.
Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся. Лежит Иосиф — бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты. И вот я произнес что-то совсем неуместное:
— Вот вы тут болеете и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов.
... Бродский еле слышно ответил:
— Если он против, я — за.