РУССКИЕ ЕДУТ!

Отдых

Сезон в самом соку. Наготове проводники, таксисты, проститутки, бандиты. А также таможенники, пограничники, гаишники и прочая государственная мошкара, облепляющая отпускника, едва он поравняется с границей. Словом, к услугам россиянина нынче весь мир. По которому «новые» и «б/у» русские фланируют все более уверенной походкой.

Но и сами они представляют впечатляющий материал для наблюдений.

О том, что русские любят выпить и у них куча денег, знает, похоже, весь мир.

Забитая солнцем Мальта. Заказываешь в баре фруктовый салат. Тут же вопрос: «Дринк?» Отказываешься. Изумленный официант отходит. Подумав, через некоторое время возвращается с более адекватным вопросом: «Vodka?»

В Крыму наш отпускник чувствует себя хорошо. Оно, конечно, и в Египте можно организовать быт по национальным канонам, но однажды и в Хургаде надоедает пить. Тамошние туземцы, хотя и помогают облегчить твой кошелек, но в быту малообщительны. Здесь же — наоборот. Хотя про кошелек тоже не забывают.

На дискотеках тон задают отдыхающие, а местные как-то по-сиротски ютятся с краю, исподлобья наблюдая за извивающимися телами. Провинциальность чувствуется, но вскоре проходит и она, поскольку процесс взаимосближения наций идет с нарастающим литражом. И те и другие сливаются в общую темную массу с вполне общими интересами.

Впрочем, еще позднее национальные различия опять нарастают: когда украинец уже уводит отдыхающую за пригорок «дарить Луну», наш соотечественник обычно уже находится в коматозном состоянии.

Немец тоже умеет напиваться до изумления — но на халяву. А здесь, в Анталье, поделенной между германскими и русскими туристами, им остается только смотреть, насколько НЕ ТА нация досталась когда-то их любимцу Горбачеву.

Двое героев. Рюмка местной водки — стакан джина — бутылка белого вина — бутылка красного вина — и по кругу. Деликатные немцы косятся из-за столов. Менее деликатные, хотя и вышколенные турецкие официанты сбились в кучку и опасливо-восхищенно наблюдают за процессом, по очереди подбегая к русским с новой затребованной порцией.

На следующее утро знакомый турок все цокал языком:

— Представить только: я просыпаюсь рано — а они уже плавают!

Мое окно выходит на море. Они плавали всю ночь...

Выявляется закономерность. Пляж — это место для голых русских. Абсолютно голых, имеется в виду.

Мальта когда-то почти принадлежала России. Затем на ней обосновались англичане и все испортили. Теперь здесь царят пуританские нравы. И когда две девушки снимают верхнюю часть туалета, можно с уверенностью ожидать, что они не поймут обращенного к ним шипения увядающих немок. Они и не понимают...

Когда-то такую пляжную революцию начали как раз немки. Даже не француженки. Но когда в мир вывалились русские, они подхватили «голую» революцию с той же безудержностью, что когда-то — учение Маркса. С тех пор мир пережил соответствующую контрреволюцию, загнав нудистов туда же, куда и марксистов?-- в отдельные изолированные места, где они могут предаваться соответствующему социальному эксперименту. Но русские вновь идут своим путем.

Первые дни он к климату привыкает. Мирно так прохаживается. А вот впереди появилась уже аппетитно «поджаренная» девушка с грудью, положение которой противоречит всяким законам тяготения. И тут у человека срабатывает переключатель: раз — и новое, курортное поведение. И нормальный с виду парень вдруг дурным голосом кричит: «Девушка, а девушка, вы сегодня уже купались?»

И она может не прикидываться иностранкой. А если таковой и окажется, паренек без всякого смущения продолжит с ней беседу по-русски, разве что подключив к бессвязной речи выразительную игру руками. И волны изобразит, и бар по соседству, и — в зависимости от степени утери контроля — чего поинтимней.

Англичанки наших боятся.

Русский за границей вообще редко снисходит до языковой подготовки. Числительные заменяют пальцы, карту и компас — руки, все прочие знаковые потребности удовлетворяют нехитрые жесты в сопровождении всего трех английских слов. Набор универсален вне зависимости от страны пребывания: «Дринк», «Го» и «Хаумач». Это когда надо платить.

Встреча с испанцами. Разговор деловой или почти таковой. Испанцы говорят по-английски. Один из русских — тоже, но хуже. Тот, которому он переводит, — видимо, предприниматель, — слыша затруднительное мычание переводчика, решает ему помочь. Причем переходит почему-то на немецкий, последний раз практиковавшийся явно в школе. Беседа приобретает следующий характер:

— Скажи ему, вифиль будет айн еврофура... Момент! Контракт геен... Момент! Скажи, по контракту надо драй в полгода... а я... ихь, ихь... беру айн поставка в месяц...

Русский за границей обладает еще одной чудной особенностью. Стоит ему пересечь створ глаз последнего российского пограничника, он сразу же старается отделиться от своих. Услышав где-нибудь в Афинах соотечественную речь, он постарается сделать каменное лицо и поскорее миновать обладателя великого и могучего.

Мы друг друга не любим. Максимум — мы любим лишь свои собственные компании, а все остальные для нас, даже земляки, переходят в разряд иностранцев. А посему именно за границей можно услышать такие прихотливые рулады русского мата, кои даже японских грузчиков приохотили обмениваться мнениями на этом «диалекте».

Другое свойство русских за границей — непреодолимая страсть к историко-культурному наследию. Если в рамках программы посещение музея — то пропустить это мероприятие нельзя. Правда, потом его разочаровывают масштабы. Находясь на Мальте, он сплевывает после посещения Национальной галереи искусств. Он недоволен — тоже мне, а еще заграница. Галерея действительно по числу экспонатов больше похожа на краеведческий музей в каком-нибудь райцентре. Но это и естественно: вся Мальта по своим размерам не превышает среднего московского административного округа.

Интересно, что, когда его спросишь, в каком из отечественных музеев он в последний раз был, — он не вспомнит. Но зато скажет: видал, у нас Третьяковка какая?

Зато в Германии что-то оттаивает в суровой славянской душе. Если здесь нашего направить по маршруту, связанному со стариной, он облазит все замки и кирхи. Кирхи куда более одинаковые, чем наши церкви, а уж про мелкие деревенские соборчики и говорить нечего. А замки все в большинстве стоят на горах — и русский будет путаться в собственном языке, поднимаясь на кручу, но дойдет и осмотрит.

...В Вернигероде стоит одно из прекраснейших строений Европы подобного рода. Но днем русскому некогда, а вечером скрупулезные немцы закрывают превращенный в музей средневековья замок очень рано — часов в пять. Диалог:

— Пойди спроси у ней, сколько ей надо, чтобы снова открыла. Зря, что ли, столько ехали сюда!

— Не откроет: немка...

— Дай ей тогда сотню, чтобы забыла об этом!

У подножия скалы с Ласточкиным гнездом стоят два паренька. Явно не немцы. Объясняют, что скала, на самом краю которой нависает этот замок, с каждым годом разрушается все больше. И каждая экскурсия может стать последней в жизни. Так что хлопцы собирают по 50 тысяч купонов (незадолго перед введением гривны) то ли за вход, то ли за страховку.

Смутное ощущение, что ты уже слыхал про «чтобы не очень проваливался», наверху превращается в уверенность, что Остап Бендер хорошо прожил бы рядом с тобой, доверчивым, и сегодня. Примечательно, что хлопцев почти не бьют. Психологи, они тех, кто способен на отмщение, пропускают беспошлинно. Любопытно, что работники музея обо всем знают, но молчат, и лишь когда ты заявишь, что уже заплатил внизу, скажут между прочим: «А, так це ж хлопци нэ наши».

«Наш», «не наш» — эти понятия стали, кажется, основными в Крыму. Это было и раньше — но тогда разделение носило чисто местнический характер: свой или курортник. Теперь все волей-неволей рассматривается через национальные очки, даром что большинство крымчан — этнические русские.

«Не наши» — это мы теперь для всех. Раньше в выпорхнувших из клетки советских все видели бывших узников Бастилии, которые, конечно, странные, но их можно понять — проведи семьдесят лет в железной маске, станешь и не таким. Но потом русские повалили скопом и вмиг обсели все недорогие курорты мира. А обсев, начали и вести себя по-русски.

Это не плохо и не хорошо. Любой народ своеобычен. Но раньше русский за границей был популярен, хотя, может быть, не без доли холодка: мишка — зверь, конечно, милый, но все ж медведь.

А теперь умиление ушло. И остался просто медведь — существо, уважение, естественно, внушающее, но непредсказуемое, небезопасное и с крайне странными манерами. Следовательно, от него лучше держаться подальше.

И только липнут к нам официанты, таксисты да проститутки обоего пола (включая трансвеститов). Мы по-прежнему остаемся щедрыми. И хоть прошел уже тот бум, когда у европейского предпринимателя, торговца, маклера по недвижимости едва ли не половые гормоны выбрасывались в кровь, едва он слышал об интересующемся русском, — слава о нашей щедрости осталась.

Может, потому иностранные инвесторы все и жмутся, не идут на наш рынок. Если русские так пропивают-прогуливают свои деньги — что они будут творить на чужие?

И снова утром на пляжах людская похлебка, и снова стрекотанье катеров и не наша — или уже не наша — речь вокруг. Но черт возьми, стоит только закрыть глаза и облизнуть соленые губы, и ты получаешь свое. И плевать тебе на всю мировую скорбь и скверну. У тебя идет свой разговор с морем, с солнцем, с камнями, и ты почти чувствуешь, как могли отдыхать боги.

Фото А. Басалаева