Она была актрисой-невидимкой. И осталась ею до конца
Частная жизнь
О том, что актриса Зинаида Нарышкина «из тех самых» Нарышкиных, давших России плеяду выдающихся деятелей и царя-реформатора, а русской архитектуре — стиль нарышкинское барокко, я узнал случайно.
Это было весной 1971 года. Мы договорились, что по дороге на совместное наше выступление я за ней заеду. Обшарпанный дом, убогая коммуналка (к счастью, года через два дом пошел под слом и Нарышкина получила отдельную однокомнатную квартиру). Небольшая комната обставлена бедно. Но пара вещей — из тех, что называют «остатками прежней роскоши»: зеркало в изумительной резной раме и бюро с накладками из цветных эмалей, какие я встречал лишь во дворцах-музеях... И — фамильные портреты! Увидев, что я все понял, хозяйка сказала: «Да, Майлен. Вот умру, и род Нарышкиных в нашей стране прекратится».
Я не стал держать свое открытие в секрете и не преминул «разоблачить» Зинаиду Михайловну. Такой случай представился, когда наш «КОАПП» (так называлась популярная в то время серия радиопьес — «Комитет Охраны Авторских Прав Природы») пригласили в Центральный Дом литераторов. Я сочинил сценку, как председателя КОАППа Кашалота принимали в Союз писателей и что из этого вышло. Отыграв у микрофона за кулисами, артисты вышли на сцену, и я представил их залу. О Зинаиде Михайловне сказал:
— Как известно, матерью Петра I была Наталья Кирилловна Нарышкина. Стало быть, стоящая перед вами актриса — родственница Петра Великого по материнской линии. И, как вы только что убедились, она унаследовала некоторые общие с ним черты. Петр I был «и мореплаватель, и плотник», а Зинаида Михайловна — и Сова, и Мартышка. Не берусь определить, что труднее.
В самом деле, невозможно было поверить, что она одна играет обе роли: характеры героинь, их манера говорить, высота и тембр голоса были не просто не похожи — диаметрально противоположны! А однажды Нарышкина вызвалась заменить двух неявившихся актрис. Четыре роли в получасовой пьесе! Когда после прослушивания у главного редактора режиссер сказал, что, помимо Совы и Мартышки, она сыграла еще и Слониху, и Цветную Бекасиху, все решили, что он их разыгрывает. Даже видавшие виды коллеги Нарышкиной, сами великолепные актеры, увенчанные почетными званиями, были поражены ее мастерством. При всем том у нее никаких званий не было. Почему? Об этом — чуть позже.
Среди портретов, которые я тогда увидел в ее комнате, один резко отличался от остальных по живописной манере, к тому же он висел на другой стене. На нем был изображен в полный рост красивый и статный мужчина лет двадцати пяти. «Это Коля в молодости», — пояснила Зинаида Михайловна.
Колю, то бишь Николая Рытькова, ее мужа, я видел всего два раза. Еще в самом начале существования «КОАППа» режиссер Н.А. Герман приглашала его на эпизодические роли. Кто-то из нашей труппы поведал мне его историю. Вернее, их историю — Рытькова и Нарышкиной.
До войны молодая супружеская чета работала в Театре имени Ленинского комсомола. Это была красивая пара. Вся театральная Москва умилялась их не гаснущей с годами любви. Ладилась и творческая судьба. Зиночкин талант был замечен, ее даже выдвинули на звание заслуженной артистки РСФСР — в ту пору это могло открыть сценической карьере «зеленую улицу». Коле дали роль в кино — тоже немалый успех, если учесть, как мало тогда снималось фильмов.
Но главный Колин интерес лежал в другой сфере. Еще в конце 20-х годов шестнадцатилетним парнишкой он увлекся эсперанто. Постепенно увлечение превратилось во всепоглощающую страсть. Молодой актер стал одним из ведущих эсперантистов страны.
Когда я думаю о том, какую роль страсть — воистину роковая — актера-эсперантиста Рытькова сыграла в театре абсурда, именуемом сталинским режимом, вспоминается мрачноватый анекдот. В камере сидят трое. «Ты за что сидишь?» — «Я в 1918 году назвал Радека контрреволюционером. А ты?» — «Я в 1938 году назвал Радека революционером». — «Ну, а ты за что?» — «А я Радек».
В 20-х и первой половине 30-х годов эсперанто был у большевиков в чести. Еще бы: как общаться между собой пролетариату разных стран, когда победит мировая революция? А тут — готовый язык международного общения, простой и понятный. Такое заслуживает всяческой поддержки! И поддержка была. Активно действовало общество эсперантистов, выходил журнал...
К середине 30-х ждать мировую революцию перестали, и на эсперантистов взглянули под другим углом зрения. Ба, да это же потенциальные агенты империалистов! Шутка сказать — переписываются с заграницей! К ногтю их!
Общество разогнали, журнал прикрыли, эсперантистов стали сажать. Посадили и Рытькова. Нарышкину же уволили из театра.
После войны Николая выпустили, и он тут же принялся за свое любимое занятие. Драматург А.Д. Симуков рассказывал мне, как Рытьков приходил к нему и совал пособия для начинающих эсперантистов... Его снова посадили. Окончательно обрел он свободу лишь после смерти вождя всех времен и народов, просидев в общей сложности восемнадцать лет. И все эти годы Зинаида Михайловна его ждала.
В середине 60-х годов состоялась Международная конференция по эсперанто. В СССР к тому времени эсперантисты давно вышли из подполья. В Вену отправилась и наша делегация во главе... догадываетесь, с кем? Правильно — с Рытьковым!
Но обратно он не вернулся. Перебравшись в Англию, работал на Би-би-си. (Весной 1990 года радиостанция посвятила его памяти передачу. Из нее я, в частности, узнал, что Рытьков перевел на эсперанто произведения Солженицына.)
А что же героиня нашего повествования? Уволенная из театра, она после долгих мытарств устроилась в Мосэстраду. И многие годы довольствовалась исполнением на концертах небольших рассказов (хотя делала это с блеском). Выдающаяся, по всеобщему признанию, актриса ни на что лучшее рассчитывать не могла: была женой репрессированного — стала женой невозвращенца...
Зато в «КОАППах», звучавших в эфире три десятка лет, ее голос услышала и оценила вся страна. Наибольшие симпатии радиослушателей всех возрастов привлекала ее Сова. Ей даже слали подарки. Не обходила вниманием и пресса, интервью с Нарышкиной не раз публиковали центральные газеты. А Ф.С. Хитрук, один из ведущих режиссеров мультипликационного кино, покоренный созданным ею образом, пригласил ее озвучивать Сову в своем трехсерийном фильме «Винни Пух». После этого и другие режиссеры стали приглашать ее для озвучивания мультфильмов.
Рытьков часто ей писал, присылал посылки. При досмотрах (уж не знаю, где их устраивают) рытьковские посылки, что называется, раздраконивали в пух и прах. Приходит, например, Зинаида Михайловна на очередную запись и говорит: «Вот Коля пишет, что послал мохеровую кофту (показывает письмо), а в посылке было вот это...» — и достает тоже кофту, но трикотажную и сильно поношенную, штопаную-перештопаную. Расчет прост: жена невозвращенца жаловаться не посмеет.
Мы кипятились, требовали: «Напишите мужу! Или дайте адрес, мы сами напишем». Нарышкина отмахивалась: «Да ну, из-за тряпок...» Но однажды мы ее все-таки «дожали». А может, возмутилось ее женское естество? Рытьков послал ей флакон «Шанели». Роскошные духи вылили и вместо них налили какую-то дешевую дрянь. На этот раз она сообщила об учиненном разбое мужу, он подал жалобу в Международный почтовый союз, и вскоре Зинаида Михайловна получила бумагу с извинениями, перечислением принятых мер, а также с уведомлением о праве потерпевшей потребовать компенсацию за причиненные убытки. Компенсации она требовать не стала, но больше из посылок не пропало даже нитки.
Как только Рытьков более или менее обосновался в Англии, он стал зазывать к себе жену. Призывы эти сделались особенно настойчивыми после того, как его материальное положение вдруг существенно упрочилось. Это произошло в 1967 году. В тот год исполнялось полвека событию, которое тогда величали у нас не иначе как Великой Октябрьской социалистической революцией. В ФРГ затеяли съемки посвященного ему телесериала (насколько помнится, 23 серии), который должен, по замыслу создателей, быть полностью свободен от какой-либо тенденциозности. Только факты: как это было.
Так вот, на роль Ленина пригласили Рытькова. А так как на Западе труд актера, коль скоро уж он получил работу, оплачивается несколько иначе, чем у нас, он сразу стал очень обеспеченным человеком, если не сказать — богатым. И началось то, что можно было бы назвать, на манер картин на библейские сюжеты, «искушением святой Зинаиды». Она и впрямь вела себя как святая или, скорее, как блаженная, если подходить с житейскими мерками. Любимый муж, теперь еще и богатый, беззаботная — наконец-то! — жизнь... А она приносила на очередную запись очередное письмо и спрашивала — больше себя, чем нас: «Поехать, что ли? Хоть посмотреть...»
Мы испытывали двойственное чувство. С одной стороны, от всей души желали ей хотя бы на склоне лет зажить по-человечески. С другой — трепетали при мысли, что разом потеряем Сову и Мартышку. Тем не менее, когда однажды она решительно объявила: «Нет, не поеду! Я его столько лет ждала — а он уехал...» — особой радости мы не испытали.
Так продолжалось несколько лет. В конце концов, мне кажется, я понял причину ее нерешительности. Как-то на записи, в перерыве между сценами, Нарышкина развела руками и пробормотала, ни к кому не обращаясь: «Не представляю, как я оставлю все это...» Она имела в виду, разумеется, не только радиостудию.
Вопрос «ехать — не ехать?» разрешился сам собой: из Лондона пришла весть, что Николай Рытьков скоропостижно скончался. Сова и Мартышка остались с «КОАППом».
На исходе 1989 года наступил перерыв в его заседаниях. Время от времени мы с Зинаидой Михайловной перезванивались. Видел же я ее за последние годы всего дважды. Весной 1991-го я пригласил Нарышкину озвучивать короткометражный художественный фильм «Зооконференция по разоружению», снятый по моему сценарию. А в марте 1993 года она сыграла своих бесподобных Сову и Мартышку в сценке, которую вся коапповская труппа записала для «Открытого радио». Зинаида Михайловна была в прекрасной форме, и никому из нас в голову не могло прийти, что мы видим ее в последний раз...
Она умерла в ночь с 4 на 5 сентября. Утром к ней, на восьмой этаж, поднялась, как всегда, соседка со второго этажа, которая ухаживала за ней во время болезни. За ней и за ее питомцами: у Нарышкиной жили четыре собаки и шесть кошек. Собаки лаяли за дверью, их хозяйка не открывала и не откликалась. Соседка пыталась подобрать ключи. Потерпев неудачу, вызвала милицию. Та приехала в 12 часов ночи (!). Взломали дверь. Зинаида Михайловна сидела на полу, облокотившись на край кровати, — видимо, пыталась подняться и лечь, но остановилось сердце...
Писать о дальнейшем тягостно, больно и нестерпимо стыдно.
В большом доме на Садовой-Спасской, где Нарышкина жила последние 20 лет, ее знали и любили. Поэтому жильцы забеспокоились: кто будет ее хоронить? «Мы бы сами похоронили, — говорила мне Раиса Сергеевна Туркина, работница обувной фабрики (это она ухаживала, совершенно бескорыстно, за Зинаидой Михайловной в последние недели ее жизни, а после смерти приютила ее осиротевших собак). — Да вы же знаете, какие для этого сейчас нужны деньги. Вот если бы нам разрешили продать что-нибудь из ее вещей... Все равно ведь чужим достанутся. Врач, который устанавливал смерть, сказал: зеркало, дескать, редкостное, за него бы антиквары столько дали, что можно было бы похороны устроить по первому разряду. Да еще и на могилку бы осталось — оградку там или что... А где она теперь, эта могилка?»
Вот именно: где? О кончине Нарышкиной я узнал, лишь вернувшись в Москву после почти двухмесячного отсутствия. Сейчас вновь звучат в эфире хранящиеся в фондах радио «КОАППы», и редактор с детского вещания позвонила, чтобы посоветоваться, какой повторить следующим. А в конце разговора огорошила: «Вы знаете, что Нарышкина умерла?» Сама она узнала от женщины из нарышкинского дома — та позвонила на радио, услышав очередной повтор «КОАППа»: «Ваша артистка в морге. Сделайте что-нибудь!» — «А что я могла сделать? Доложила Николаю Васильевичу...»
Звоню Н.В. Грунину, главному режиссеру радиовещания для детей. «Да, конечно, помню. Я тут же сообщил в СТД, в Союз театральных деятелей. А на радио она нештатный работник — нам бы просто не выделили на похороны средства».
Я обратился в морг 33-й больницы. «Как же, как же, — ответил на мой вопрос Андрей Гелиевич Цыбульник, служащий морга. — Целый месяц у нас лежала. Никто не востребовал. Поступили, как по закону в таких случаях положено: кремировали за счет государства». — «А пепел развеяли по ветру?» — «Можно сказать и так. Урны у нас в таких случаях не предусмотрены».
Вот и все. «Пепел Клааса стучит в мое сердце»... А тут и пепла не сохранилось. Но все равно — стучит и стучит в мое сердце: как такое могло произойти? Извечный, навязший в зубах беспомощный и бесполезный российский вопрос: кто виноват? Теперь и концов не найдешь. Хотя... концы тянутся к октябрю 17-го года. Это с той поры у нас жизнь человеческая гроша ломаного не стоит, что уж говорить об усопших.
«Вот я умру, и род Нарышкиных в нашей стране прекратится».
Он и прекратился.
Майлен КОНСТАНТИНОВСКИЙФото А. Джуса