МОЙ МАЛЕНЬКИЙ INTERNATIONAL

В России не соскучишься

Частная жизнь

ЧТО СТАЛИ ДЕЛАТЬ русский, немец и испанец, когда француз запел «Интернационал» по-французски? Этот вопрос терзает нас уже добрых пять минут.

— Я повторяю медленнее, Кин: что стали делать русский, немец и испанец...

Постепенно мой казенно-приветливый голос наливается металлом. Текст о славных днях борьбы интернациональных бригад в Испании прочитан уже раз шесть. Но сегодня заклинило. Моя нервозность свела на нет и без того невысокую восприимчивость ученика.

...Бойцы интербригады попали в плен, но свои уже на подступах — звуки канонады все ближе. Для поддержания духа француз запел «Интернационал». Остальные узники подхватили, каждый на своем языке... Я таки добилась ответа, и он был гениален: русский немец и испанец стали слушать, когда француз запел. Между тем смятенная фигура передо мной — не заскорузлый троечник, а военный атташе солидного государства.

Три года я занимаюсь этим — свободно парящий учитель русского для иностранцев. Началось все со случайного предложения. Я ухватилась за работу, подкупленная гибким графиком и живым долларом. Что это были за времена! Двери дипломатических миссий распахивались легко, чрезвычайные и полномочные представали предо мною простыми смертными, ибо нелепо «держать спину», читая по слогам. Круг моих знакомцев расширился от зловещих управляющих казино до протестантских священников. И я уже не я, а что-то вроде факира средней руки. Достать билеты, снять квартиру, купить пианино «Циммерманн», провести экскурсию по Москве — берусь за все. Моя банальная эрудиция стала тянуть на небольшую энциклопедию. Увы, со множеством опечаток. Можно ли есть грибы, собранные в Подмосковье, и квашеную капусту с рынка? Где родился Чехов?

— Почему наши русские сотрудники на вопрос «как дела?» отвечают «еще живы», — озадачил меня однажды некто Стефано, служащий нефтяной компании.

— А почему вы на этот же вопрос отвечаете «fantastic!»? — парирую я. — Что в сегодняшнем дне такое уж фантастическое? То, как вы почистили зубы, выпили чашку кофе и спустились этажом ниже в свой офис?..

Мелькают лица, интерьеры, я все бойчее объясняю новую тему, но остаюсь при своих десяти долларах в час. Тем не менее раз за разом отказываюсь от «нормальных» работ. Есть в моем деле свое скромное обаяние. Чего стоят только мои «придворные модельеры»: Анкур — индийский купец с ворохом джинсово-батистового шмотья и голландец Ральф с блузками от фирмы «Бархус». Подружки, с которыми не виделись по два года, ходят теперь ко мне прибарахлиться.

Но вернемся к Кину. Этот самый высокий и самый улыбчивый в своем заведении мужчина не только мой любимец, он фаворит целой армии секретарш. Кин более других иностранцев выглядит затерянным во времени и пространстве. У него даже нет пальто. Дом — «мерседес» — работа — «мерседес» — дом. Кин — мой ходячий упрек.

— Мне кажется, я говорю по-русски плохо, хуже, самый плохо, — говорит он скорее с удивлением, чем с укором. Так оно и есть — сказочно не способен к языкам. Именно с Кином мне пришлось невероятно оконфузиться. При самом первом расчете я получила от него деньги за пять проведенных уроков и пять грядущих. «За то, что было, и то, что будет», — прокомментировал банкноты Кин и добавил, чтобы впредь я сама напоминала, когда платить. Через пять уроков у меня возникла уверенность, что мы опять подошли к заветному рубежу. Звучная фраза «за то, что было, за то, что будет» запала мне в душу, при этом я чистосердечно не понимала простой вещи — «то, что было» уже оплачено авансом. Короче, я напомнила. Раз, потом еще раз, потом еще. Выходило, что я получаю в полтора раза больше. Прошло четыре месяца, прежде чем, потупившись, Кин произнес вторую достопримечательную фразу: «Мне кажется, что я слишком часто плачу». «Знаете что, Кин, когда платишь сам, всегда кажется, что слишком часто, а когда получаешь — кажется, можно и почаще». Но сомнения закрались. Вымарав дома целый лист бумаги, я сама себе ужаснулась — ну и пройдоха! Был дан задний ход — теперь мы рассчитывались с перехлестом в другую сторону, и Кин опять смущался и говорил с тревогой в голосе: «Мне кажется, я давно не платил».

МОЙ КОНТИНГЕНТ в принципе не против знать русский язык. Но чтоб учить... «Ща, все брошу и буду корпеть над вашими сверхдлинными словами», — читаю я во взгляде своего питомца после попытки проверить домашнее задание. В этом смысле студент-славист, с которым можно и Куприна почитать, — редкая удача. Мне то и дело припоминается анекдот про двух старателей. Перед тем как бесследно сгинуть в снегах Клондайка, бедолаги предались сладким грезам. Обоим виделась хижина, в которой есть хворост, солонина и табак. «И женщина, — вздохнул старатель-здоровяк, — жаркая, как адский пламень, уступчивая и голубоглазая, как соседка Нэнни». «И чтоб не приставала!» — оживляется его хилый сотоварищ — человек явно мой. Каждый четвертый платит только за то, чтоб не приставала. С русским языком. И так есть о чем поговорить. Для многих учитель превращается в «телефон доверия». Начальники-дураки, алчные жены, скользкие адвокаты сыплются на меня как из рога изобилия, — остается только делать понимающие глаза.

Надолго запомнится некто Омар — молодой эмиратский дипломат. В ультрасовременные чертановские апартаменты меня впускала домработница. Немного погодя появлялся с работы и сам хозяин, и пока женщина соображала чай с бисквитами, Омар преображался в вальяжного господина в роскошном белом халате. При этом он так благоухал концентрированной терпкой свежестью, что пробивало даже мой безнадежно заложенный нос. Говорил, что немного отдохнет после работы, и врубал арабский телеканал. Время урока пошло. Волоокие пери, поддержанные слаженным оркестром, тянули к Омару руки, звали его вибрирующим контральто: я хаби-и-и-и-би.

Ясное дело, после такого измотанный службой мужчина терял всякую самоподъемность. Одну из песен я узнала. Мой приятель калымил как-то на теплоходе «Аджария» и имел в репертуаре несколько номеров для арабских пассажиров, в том числе и этот — на смеси французского и арабского — об угодившем в тюрьму неотразимом Мустафе. Вместе с певицей я промурлыкала первый куплет: