СТАРЫЕ «НОВЫЕ РУССКИЕ»

Из воспоминаний Н. А. Варенцова

Публикации

Старинный купеческий род Варенцовых обосновался в Москве в начале XIX века. Прапрадеду Н.А. Варенцова, Марку Никитичу, принадлежали значительные участки земли и дома с лавками на Покровке и на углу Старой Басманной улицы и Земляного вала. Торговал он москательным товаром и чаем. На портрете, хранящемся ныне в Музее В.А. Тропинина в Москве, потомственный почетный гражданин Марк Варенцов изображен с золотой медалью на шейной «анненской» ленте, дававшейся за труды на ниве благотворительности и общественной жизни.

Николай Варенцов получил хорошее образование в Московском коммерческом училище и в Императорском московском техническом училище. Еще будучи студентом, он познакомился с Марией Найденовой, дочерью видного общественного деятеля, крупнейшего финансиста и предпринимателя Н.А. Найденова, и вскоре женился на ней. Тесть, оценив по достоинству ум, деловую сметку и трудолюбие зятя, порекомендовал его на службу в Среднеазиатское торгово-промышленное товарищество «Н.П. Кудрин и Ко», занимавшееся торговлей хлопком. С 1889 года Н.А. Варенцов становится и директором Московского торгово-промышленного товарищества по оптовой торговле хлопковым сырьем. Успеху его коммерческой деятельности способствовали длительные деловые поездки по Средней Азии и многим европейским странам.

В 1918 году фабрики Н.А. Варенцова были национализированы. В годы нэпа он вновь обратился к предпринимательству, но в 1924 году созданное им товарищество по оптовой торговле тканями прекратило свое существование. Некоторое время он являлся консультантом ВСНХ, однако, вскоре от его услуг отказались и, оказавшись не у дел, уже в возрасте более 60 лет, Николай Александрович начал работу над воспоминаниями.

Карташев — известный московский купец, отличавшийся большой скупостью; после его смерти его наследник Обидин получил многомиллионное состояние. При составлении описи денег, находившихся в его квартире, находили их в разных местах: в печках, отдушинах, под шкафами, в горшках с засохшими цветами... Некоторые пачки с кредитками были изъедены крысами, мышами; лежавшие в сырых местах сгнили, от мехов, лежащих в сундуках, осталась только труха, и под трухой находили пачки кредиток и золото. Карташев сам себе отказывал во всем и был всегда крайне доволен, когда его должники угощали обедом, причем обед должен был быть из самых простых и дешевых кушаний — щи с мясом и каша, а взамен десерта — копеечная сигара; если же кто-либо из них вздумал угощать дорогими кушаньями и сигарами, то для этого человека кредит Карташевым закрывался окончательно и бесповоротно.

...Павел Павлович Малютин был полный собственник большой и образцово поставленной фабрики под наименованием Раменская мануфактура.

Павел Павлович не имел лошадей, его способ передвижения был преимущественно конка, и он помещался на империале ее, не обращая внимания ни на какую погоду. Было замечено, что он, выходя из дома, торговался с первым попавшимся извозчиком, давая ему значительно ниже, чем тот просил с него, шел пешком до Елохова, где опять торговался с извозчиком, подавал уже на 5 копеек дешевле, считая, что он прошел пешком на эту сумму и, дойдя до Разгуляя, а даже до Земляного вала, все понижал свою ставку, садился на конку и доезжал за 3 копейки до Ильинских ворот, вполне довольный своей экономией.

Павел Павлович был умным и хорошо образованным человеком, несомненно, все его странности можно приписать каким-то идеям, создавшимся в голове у него, он жил ими и по-своему наслаждался.

Отказывая себе почти во всем, он в деловой своей практике поступал обратно: фабрика оборудовалась и содержалась без всякого желания экономить за счет ее красоты и солидности; старший персонал служащих был хорошо оплачиваемый и во главе фабрики стоял профессор Императорского технического училища Дмитриев, получавший много, то же можно сказать и про остальных его служащих, работающих в деле десятками лет.

* * *

Н.В. Игумнов стал известен широкой московской публике постройкой особняка для своей жизни на Якиманской улице. Особняк игумновский был выстроен действительно очень красивым, под русский стиль. Затрачен на него был, как говорили, миллион рублей.

Этот дивный особняк был построен на плохой улице, довольно глухой; смежные с ним плохие дома портили впечатление; я, осматривая его, задал вопрос Игумнову: почему ему вздумалось строить этот дом в таком неудачном месте? Оказалось, он хотел увековечить место, где он родился и вырос.

Н.В. Игумнов до переезда в свой особняк на Якиманке жил лето и зиму в отличном доме с большим садом и парком, представляющем целую усадьбу, огороженную высоким забором со всех сторон.

...Как нередко бывает с лицами, имеющими большие доходы и не проживающими их,(...) деньги для них потеряли то значение, какое они имеют у лиц, боящихся выйти из своего бюджета. Неожиданно Игумнов получает повестку в суд в качестве потерпевшего. Это обстоятельство Игумнова крайне удивило: ему не было известно ни о каких покражах у него в доме.

В суде из прочитанного обвинительного акта ему стало известным: он, будучи больным, по предписанию докторами, должен был делать ванны. Его лакей, живший у него довольно долго, помогал ему вставать с кровати, провожал и усаживал в ванну, после чего спешил в спальню, чтобы проветрить комнату и привести в порядок кровать. Проделывая это, он заметил под подушкой ключ от несгораемого шкафа; недолго думая, отпер шкаф, где увидал, что он был наполнен пачками денег. Лакей схватил три пачки, сунул в карманы, запер шкаф, ключ положил опять на свое место. Идя в ванну за хозяином, успел опустить украденные три пачки в стоящую вазу в одной из комнат.

Выбрав удобное время, лакей вынул пачки денег из вазы и отправился с ними к своему приятелю-куму, которому рассказал чистосердечно о всем происшедшем с просьбой их сохранить, обещаясь, что, когда дело пропажи узнается и виновник покражи не будет найден, он с ним поделится. Когда распаковали пачки и сосчитали, то оказалось в каждой пачке по десяти тысяч рублей.

Н.В. Игумнов от болезни поправился, начал выезжать на работу, и лакей заметил, что его хозяин не волнуется пропажей денег, успокоился и заявил, что ему необходимо быть в деревне, с просьбой отпустить его; получив расчет, он уехал. После чего пришел к куму и сказал: моя покража прошла незаметно, хозяин даже не догадался, давай деньги — будем делить! — «Какие деньги делить? — ответил кум. — Я у тебя никаких денег не брал!» Слово за слово, кумовья рассорились окончательно. Лакей, взбешенный коварством кума и друга, пригрозил: «Пойду в полицию и все расскажу!» — «Ступай! — получил ответ. — Деньги крал ты, куда их девал, неизвестно». Лакей побежал в полицию и все рассказал. Лакея и его кума арестовали, произвели обыск у обоих в деревне, и у кума было найдено полностью 30 тысяч рублей. Суд присудил лакея и кума к наказанию, после чего председатель суда обратился к Н.В. Игумнову: можете получить свои 30 тысяч рублей. «Я не считаю их за свои деньги, — ответил Игумнов, — а потому отказываюсь от них».

Тогда председатель предложил Игумнову пожертвовать 30 тысяч рублей на какое-то благотворительное дело. «Делайте с ними, что хотите!» — ответил Николай Васильевич. В числе присяжных заседателей был мой знакомый Михаил Иванович Чупоков, передавший мне об этом «чудаке», как он выразился, причем спрашивая меня: что это за такой богач, теряющий 30 тысяч и даже не знающий это!

* * *

У меня сохранился в памяти один из рассказов — об известном купце Петре Петровиче Боткине, состоящим церковным старостой при храме Христа Спасителя, отличавшимся большой любезностью и обходительностью со всеми; так, встречая кого-либо из своих знакомых, он здоровался с ним особым придыханием и радостными глазами, делая вид, что эта встреча доставляет ему большое удовольствие. Обыкновенно по праздникам П.П. Боткин отправлялся в храм Христа Спасителя, имея обыкновение заезжать в Успенский собор, где в то время старостой был известный богатый московский купец Максим Ефимович Попов, тоже отличавшийся любезностью и скупостью.

П.П. Боткин заезжал в Успенский собор, чтобы приложиться к чудотворной иконе Божьей Матери, после чего с особым благоговением снимал лампадку, висевшую перед иконой, и выпивал масло, считая его за целебное. После чего подходил к свечному ящику к М.Е. Попову и, как он проделывал со всем, также и с ним здоровался с придыханием от приятной встречи: «Здравствуйте, Максим Ефимович, заехал к вам в собор приложиться к чудотворной иконе и выпить святого маслица, уж очень хорошо действует на мою грудь! Вот, что значит масло святое, очень полезное! Всегда себя чувствую гораздо лучше, когда выпью». М.Е. Попов тоже спешит ответить с приятной улыбкой на лице, на любезность — любезность, в душе же крайне недовольный Боткиным, выпивающим его дорогое оливковое масло.

После ухода Боткина М.Е. Попов говорит своему помощнику: «В следующее воскресенье налей дешевого керосинового масла в лампадку перед иконой Божьей матери, а то Боткин повадился ездить и пить масло: сам богатый, может у себя в храме для икон покупать такое же масло».

В следующее воскресенье П.П. Боткин опять явился в Успенский собор, помолясь усердно перед иконой Божьей Матери и приложившись, снял лампадку и начал пить — буль, буль, буль...

«Ах, тьфу, что за гадость! — воскликнул Петр Петрович, поневоле проглатывая масло, стесняясь выплюнуть его изо рта. — И не позорно ли перед чудотворной иконой Божьей Матери жечь такое плохое масло!» Подходит с обиженным лицом к М.Е. Попову: «И не стыдно Вам, Максим Ефимович, жечь лампаду с керосиновым маслом, да еще перед чудотворной иконой? Это будет Вам грех!» — «Что Вы! — отвечает Попов, делая удивленное лицо. — Масло все то же, а нужно думать, Владычице нежелательно, чтобы из ее лампадки пили масло». После чего П.П. Боткин перестал ездить в Успенский собор.

* * *

Мазурина считали за умного и предприимчивого купца, пользующегося известностью среди московского купечества; особенно с ним дружил один богатый грек (...), занимающийся скупкой сибирских мехов, продавал их в Лондоне и, кроме того, торговал жемчугом и бирюзой и другими драгоценными цветными камнями, привозимыми из Индии. Дружба Мазурина с греком с каждым годом укреплялась, и они решили побрататься между собой, т.е. поменяться крестами, надетыми на них во время крещения, и после чего считали себя родными братьями. Начиная какое-нибудь дело, всегда советовались друг с другом и в тяжелые годы поддерживали взаимно деньгами.

Грек, скупивший достаточное количества мехов, собирался поехать в Лондон, а оттуда — в Индию для пополнения своего ассортимента драгоценных камней, зашел перед отъездом к Мазурину с просьбой взять на хранение его драгоценности, коих у него было на значительную сумму, опасаясь оставлять в своем деревянном доме в Успенском переулке, говоря: «Избави Бог, пожар!» Все сгорит, а у тебя дом и амбары каменные, хорошо охраняемые, да кроме того, жена моя сравнительно молодая женщина, чего не бывает... все возможно, увлечется и может растратить!»

Мазурин с охотой согласился исполнить его просьбу.

В день отъезда грек привез ларец, наполненный драгоценностями, и передал их Мазурину в его кабинете в присутствие его десятилетнего сына, случайно пришедшего к отцу.

Кроме того, грек, вручая ларец, передал Мазурину сумму денег, по его мнению, достаточную на прожитие его жене с двумя дочерьми в течение двух лет, говоря: «Я рассчитываю совершить поездку в год, но, может быть, задержусь, так на всякий случай даю на два, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась за мое отсутствие». Трогательно простились, и грек уехал.

Греку благополучие сопутствовало во всех делах: в Лондоне меха продал по высокой цене, нашел скоро отходящий корабль в Индию, в Индии накупил подходящие драгоценности, сел на корабль для обратного путешествия в Лондон.

Но вскоре счастье ему изменило: корабль попал в сильный шторм, понес аварию и пошел со всем людьми и товарами ко дну. Спасшихся было мало, но одним из них оказался грек, уцепившийся за какой-то обломок корабля, с которого был снят в бессознательном состоянии на корабль, идущий из Европы в Индию.

Грек, прибывший в Москву, откуда он выехал более трех лет, поспешил в свой дом на Покровке, в Успенском переулке. Увидал, что дом сгорел, остались горелые стены и разрушенные печки. Пошел к своему приходскому священнику, но не застал дома, тогда зашел к псаломщику. Псаломщик, увидав вошедшего грека, сильно перепугался, счел за призрак и с испуга начал креститься и читать заклинающую молитву, но греку в конце концов удалось успокоить перепуганного псаломщика, убедив его, что он не выходец из загробного мира, после чего псаломщик рассказал, что его считали давно умершим и церковь молится за упокой его души. Его жена и дочки живы, живут на Вшивой горке, открыли прачечную, трудами своих рук добывают себе на прожитие, после того, как дом его сгорел через два года после его отъезда, оставленные деньги им Мазурину были израсходованы и он дальше отказался давать.

Отправился к жене, подтвердившей все сказанное псаломщиком.

...Начался судебный процесс. Грек показал, что он привез Мазурину ларец с драгоценностями и вручил ему при его малолетнем сыне. Вызванный сын показал: ларец он видел, но, что в нем было, ему неизвестно.

Дело тянулось долго, прошло все инстанции, и, понятно, оказался тот прав — по суду того времени, — кто богат и силен. После проигрыша греком дела Мазурин привлек его в свою очередь к суду за вымогательство. И суд бывшего друга Мазурина присудил в тюрьму. Мазурин был уверен, что ему оттуда уже не выбраться.

В этом году была назначена Николаем I ревизия московских тюрем. Производил ревизию какой-то генерал-адъютант, назначенный лично государем. Обходя тюрьму, генерал расспрашивал некоторых заключенных, имевших жалобу, и таким образом греку удалось подробно рассказать все свое дело, причем он сказал: «Я знаю, что пересмотра моего дела вторично не может быть, но я бы был совершенно доволен, если Мазурина заставят принять клятву перед крестом и св. Евангелием, что он ларца с драгоценностями не брал, если он это исполнит, я готов остаться в тюрьме на всю жизнь».

Грек, с его исстрадавшимся лицом, умными и добрыми глазами, генералу понравился, и он обещал доложить об его деле государю и сообщить его просьбу.

При докладе государю генерал исполнил просьбу грека, причем указал, что он своим видом внушает доверие и не похож на вымогателя. Резолюция государя была такова: грека из тюрьмы освободить, а Мазурина привлечь к принесению клятвы перед крестом и св. Евангелием, что он драгоценности не присваивал.

Распоряжением московского начальства принесение клятвы было обставлено чрезвычайно торжественно. В двенадцать часов ночи Мазурин должен выйти из дома босым, одетым в саван, перепоясанный веревкой, со свечой в руке из черного воска. Перед ним шло духовенство в черных ризах, несшее крест и св. Евангелие; это шествие по бокам сопровождал ряд монахов в мантиях, тоже со свечами в руках. Находящиеся по пути следования церкви печально перезванивались, как это обыкновенно делалось во время перенесения праха священника на место постоянного упокоения.

Путь шествия был по Покровке, Маросейке, Ильинке, Красной площади до Казанского собора.

Это картинное зрелище — борьбы житейских выгод мира с чувством совести — было чрезвычайно тяжелое и потрясающее; многие слабонервные плакали.

Площади и тротуары были усыпаны народом, собралась смотреть вся Москва.

Мазурин шел бледный, утомленный, с потупленными в землю глазами.

В соборе священник сказал слово, предупреждая Мазурина о страшном грехе Божьем на клятвопреступников, могущих ожидать кары Божьей не только в будущем мире, но она может последовать здесь, на земле. Просил приступить к клятве с полным сознанием святости совершаемого.

Мазурин поклялся, что ценностей не присваивал, и немедленно уехал в ожидавшей его карете.

Вскоре после этого грек серьезно захворал. Предчувствуя близость смерти, он попросил одного из своих друзей сходить к Мазурину и передать ему, что он умирает. Он от него ничего не ищет и ничем житейским не интересуется, а лишь имеет одно желание: умереть истинным христианином, примириться со всеми, чтобы уйти отсюда без злобы и ненависти и не оставить у других такого же чувства. Мазурин не поехал. Грек скончался.

Друзья Мазурина советовали поехать на похороны, говоря: «Тебя осудят, если не поедешь, ты был долгое время с ним дружен!»

Мазурин приехал на отпевание. В конце отпевания, когда все близкие подходили к усопшему и прощались, при трогательном пении молитвословия, бьющем по нервам мотивом: «Зряще безгласна... и целуйте мя последним целованием...», Мазурин тоже подошел к гробу и нагнулся, чтобы поцеловать руку покойника. Случилось очень редкое явление: в трупе получился разрыв артерии, обыкновенно сопровождающийся сильным шумом, наподобие шума от разорвавшейся бутылки, наполненной жидкостью с газами. Мазурин как-то неестественно откачнулся, бледный, с блуждающими глазами выбежал из церкви. Домой вернулся уже сумасшедшим человеком, оставшимся до конца жизни таковым.

* * *

Михаил Алексеевич Хлудов был субъект патологический: где бы ему ни приходилось жить, везде оставлял за собой ореол богатырства, удивлявший всех. Несмотря на его безумные кутежи, безобразия, в нем проглядывало нечто, что увлекало людей, им интересовались, с любопытством старались разобраться в его личности; его беспредельная храбрость и непомерная физическая сила, которую он употреблял ради только своих личных переживаний, удивляли всех; поражало его магическое влияние на хищных зверей, подчинявшихся ему, дрожа при одном его взгляде.

Из-за любви сильных ощущений, он имел ручных тигров, свободно разгуливающих по его громадному особняку, наводя на посещающих его ужас. Бывали случаи, когда они перескакивали через каменный забор Хлудовского сада и попадали в соседний сад дома Борисовского, наводя на гуляющих там детей и взрослых панику.

В доме Хлудова случился пожар, приехавшие пожарные быстро вбежали в дом, встреченные двумя тиграми, обратившими их в бегство. Как-то по какому-то делу к М.А. Хлудову приехал Н.А. Найденов, лакей проводил его в кабинет хозяина, тот закурил папиросу, спокойно ожидал прихода Хлудова. Дверь распахнулась, и вместо хозяина является тигр, спокойно направляющийся к нему; нужно представить себе, что пережил в эти минуты Найденов, не отличаясь большой храбростью; дома говорили, что после этого посещения пришлось сделать ванну.

Возмущенный Найденов пошел к генерал-губернатору В.А. Долгорукову с просьбой о пресечении хлудовского самодурства; та же просьба последовала к обер-полицмейстеру от пожарного брандмайора. Долгоруков вызвал Хлудова и предложил ему отдать тигров в Зоологический сад или поместить в железную клетку. Хлудов одного отдал в Зоологический сад, а другого застрелил, как говорили, ночью тигр лизал ему руку и этим вызвал на руке его кровь, проснувшийся Михаил Алексеевич увидел тигра в сильном волнении, возбужденного видом крови, готового на него броситься. Хлудов схватил револьвер, лежавший всегда у него на тумбочке, и застрелил тигра.

На фабрике в Ярцеве у него был ручной волк, тоже свободно расхаживающий по дому, и, вскакивая передними лапами на стол, где был накрыт чай для гостей, с пирогами и печениями, и пожирал их, при смехе хозяина. Однажды вечером, когда к нему собрались гости, сидели за чаем в столовой, Михаил Алексеевич внезапно встал и вышел. Вернувшись через некоторое время, все заметили его бледность и разорванный сюртук на рукаве и спине. Его спросили: «Что это с Вами?» — «Ничего, — ответил он, — немножко поборолся с медведем», — которого, как оказалось, он держал в подвальном этаже дома.

* * *

В жизни московского купечества певческие капеллы играли довольно большую роль.

В период молодеческого разгула, или же во время особой душевной тоски, или по необходимости угостить людей, нужных для дела, — куда ехать? Ехали в рестораны, где имеются хоры с красивыми изящными женщинами, с непринужденными разговорами — все это с выпитым вином кружило головы купцов.

Многие из купцов поженились на певичках, другие жили гражданским браком, имея законную жену, но не будучи счастливы с нею.

Один из хоров, особо популярный среди купечества, был хор Анны Захаровны Ивановой.

Когда я познакомился с А.З. Ивановой, она была уже немолодой женщиной, скромно, но с достоинством себя державшей. Купечество ее любило и ей доверяло, уверенное, что во время загула она постарается сохранить их и не доведет до скандала.

(...) Каждый из этих хоров имел своих поклонников и приверженцев.

Мне были известны многие купцы, поженившиеся на цыганках, и они были в семейной жизни счастливы, как, например, сын известного миллионера Петра Арсеньевича Смирнова, Николай Дмитриевич Ершов и другие, фамилии которых я не припомню теперь.

* * *

Год освобождения крестьян от крепостного права можно считать новой эпохой для русского купечества, начавшего быстро развиваться в смысле больших достижений в промышленности и в торговле.

Купечество в общей массе не сразу осмыслило последствия этого высочайшего дара, еще многие в то время не понимали тех выгод, этим актом приобретенных; но постепенно с годами оно осознало, что ярмо гнета дворянского чиновнического управления постепенно должно ослабевать и купеческому сословию открыто широкое поле не только в промышленности или коммерческой деятельности, но что они в будущем займут подобающее положение почти во всех отраслях общественной жизни государства.

Московское купечество, как более передовое, начало выделять выдающихся людей, сделавшихся известными не только у нас в России, но и за границей. Можно ли не прийти в изумление и восхищение от собрания картин, произведенного московским купцом Павлом Михайловичем Третьяковым, пожертвованного им в общее городское пользование? Тоже Щукинским музеем? Пустырь на так называемом Девичьем поле обостроился громадными клиниками для изучения разных видов болезней и способов их излечения, все это устроено на средства московских купцов, удививших иностранных докторов и профессоров, прибывших на докторский съезд, своим размахом и солидностью сооружений. Когда купечество увидало, что государство недостаточно уделяет средств на народное образование, то на средства купцов создались училища для большого количества учащихся: Практическая академия коммерческих наук, Мещанское, Александровское Коммерческое, Шелапутинская и Медведниковская гимназии и еще много других. Постройкой образцовых по тому времени больниц Бахрушиными, Солдатенковым, Алексеевым (глазная) и Канатчиковской больницы для душевнобольных и много еще других.

Музыкальное искусство обогатилось зданием консерватории, построенным на средства Солодовникова. Пишу и перечисляю только те, которые мне вспомнились, но мне известно, что кроме указанных было еще создано купечеством много разных больших благотворительных учреждений, как, например, богаделен, приютов, церквей и тому подобное.

Благодарим за содействие отдел рукописей Государственного исторического музея.

Фото К.Буллы, Н. Вечерского,
а также из архива В. Любартовича

На фото:
Неизвестный, 80 — 90-е годы XIX в.
Н.А. Варенцов.
Особняк Игумнова на Якиманке (ныне здание посольства Франции)
Успенский собор
Проходная завода
П.П. Боткин
Освящение трамвайных вагонов.
Запуск воздушного шара на Газовом заводе в Петербурге.
М.А. Хлудов.
Купеческий разгул (гравюра начала ХХ века).