Публикации
Вячеслав ПЬЕЦУХ
Фараон Джосер жил и властвовал почти пять тысячелетий тому назад. Предание умалчивает о его физическом облике, но почему-то думается, что, как и большинство тиранов, которые вышли из самой народной гущи, это был болезненный, невзрачный, малокалиберный мужичок.
Тем более похвально, что он основал третью династию, силой оружия объединил Верхний и Нижний Египет, вероятно полагая, что так его подданным будет сподручнее, веселей, и построил первую египетскую пирамиду, то есть еще при жизни уготовил себе гробницу в виде этакой ступенчатой пятиэтажки и тем самым подал потомкам дурной пример. Действительно, с тех пор все замечательные люди в меру возможного стремились оставить по себе нечто незабываемо-монументальное, будь то город на болоте или периодическая система химических элементов, но чем они в таких случаях руководствовались — нам этого не понять. От того, что можно предугадать существование доселе неведомого металла, еще никому не стало сподручнее, веселей, и на месте столицы фараона Джосера, некогда блистательного Мемфиса, теперь самосильно разрослась небольшая финиковая роща, правда, пирамида и по сей день торчит посреди песков, намекая на что-то темное, сомнительное, вроде спиритизма или слепой веры в тринадцатое число.
И кому какое дело, что, дескать, жил-был такой фараон Джосер... нет, все-таки делается приятно, как подумаешь, что и пять тысяч лет спустя кто-то всуе тебя помянет, хотя и костей твоих не осталось, хотя бы родимый Египет потом последовательно покоряли гиксосы, ассирийцы, римляне, арабы, турки, французы, англичане, хотя теперь там господствует египетский фунт, который, однако, котируется выше нашего забубенного рубля. Подлец Московкис, кстати сказать, утверждает, будто бы в результате его ценовой политики значительно повысится курс рубля, но это еще бабушка надвое сказала, как бы не вышло наоборот...
Монархи и прочие августейшие особы — вот уж кому действительно повезло: просто ты родился, и этого достаточно, больше ничего не нужно предпринимать, живи себе и живи, ибо сам факт твоего рождения обращает тебя в факт исторического пути. Странно, что некоторые из них тем не менее постоянно что-то предпринимали, например Гай Юлий Цезарь, выводивший свое происхождение от Венеры, как-то увидел статую Александра Македонского, сказал себе: «Двадцать четыре года, а еще ничего не сделано для вечности», — и с тех пор постоянно что-то предпринимал. Где хитростью и коварством, где просто употребив свои недюжинные организаторские способности, он последовательно добился должности воинского трибуна, квестора, эдила, претора, великого понтифика, проконсула, консула, наконец, пожизненного диктатора, императора и отца отечества одновременно, чего не случалось до Цезаря никогда. Эта неслыханная карьера настолько ошеломила господ сенаторов, что они присвоили его имя самому жаркому летнему месяцу и постановили воздвигнуть счастливчику статую в виде бога. Но кое-кому из либералов претензии Цезаря показались чрезмерными, и во время заседания сената в курии Помпея его зарезали, как овцу.
За время своего вхождения к жемчужным вершинам власти он подавил множество возмущений в разных концах империи, покорил Косматую Галлию, зарейнских германцев, Британию, Сирию и Египет, упорядочил календарь, написал семь книг, поставил памятник своей лошади... — собственно, вот и все. Кажется, не так мало, но, с другой стороны, не так уж и много сделано для того, чтобы навеки остаться в памяти поколений, чтобы даже само имя Цезарь русские переиначили в слово «царь». Тем более что этот замечательный человек нравственности был сомнительной: он состоял в предосудительной связи с деспотом Никомедом, украл из капитолийского храма три тысячи фунтов золота, а также настойчиво бесчестил жен своих соратников и друзей. Вот говорят, что подлец Московкис тоже небезупречен по женской части, и эту гипотезу хорошо бы придать огласке, хотя по нынешнему состоянию нравственности это как будто плюс. А вот и он сам, легок на помине, подлец такой!..
В зал заседаний вошел Московкис, играющим шагом поднялся на сцену, сел за стол президиума и движением безымянного пальца поправил свои очки. Дело было во вторник, во второй половине дня, в полуподвальном помещении на Плющихе, где другой день шли выборы нового председателя акционерного общества «Трудовик». Тимур Движков, мелковатый мужчина самой невзрачной наружности, которого разве что отличало мечтательное выражение глаз, сидел во втором ряду в обнимку с какой-то книгой и язвительно смотрел не то чтобы прямо перед собой, а как-то наискосок. Было так надышано и накурено, что президиум виделся из зала, точно сквозь утренний туман, или сквозь дрему, или сквозь нечаянную слезу. Думалось, впрочем, складно, основательно — хорошо, и если бы не злоба непонятного происхождения и не какое-то неприятное беспокойство, то совсем было бы хорошо. Даже сосед справа, старший бухгалтер Нашатырев, против своего обыкновения не сопел.
С полгода тому назад у Тимура открылась жестокая язва двенадцатиперстной кишки и ему вдруг страстно захотелось стать председателем акционерного общества «Трудовик». Исторический опыт ему подсказывал, что нет такой искрометной цели, которой не достиг бы стальной мужчина, и он безоглядно вступил в борьбу. В результате разветвленной интриги у Движкова остался только один соперник, подлец Московкис, всех прочих он хитроумно вывел из соревнования за председательский молоток: Сергееву словно с неба упала даровая путевка в Минеральные Воды, Новиков надолго свалился с острым пищевым отравлением, Серафимович прохлаждался в следственном изоляторе по подозрению в убийстве чужой жены. Впрочем, подлец Московкис, который сидел теперь в президиуме и строил проникновенно внимательные глаза, был тоже не лыком шит, во всяком случае, следовало опасаться его редкостного умения слепить уголовное дело из ничего. Немудрено, что, хотя были приняты все меры предосторожности, например, у одной верной женщины под подолом таились пятьдесят подложных бюллетеней, а председателю счетной комиссии посулили подержанный «Мерседес», Тимуру Движкову было не по себе. Да, еще он носился с мыслью что-нибудь такое причинить брюкам соперника, чтобы они свалились в тот самый момент, когда подлец выйдет к трибуне с программной речью, но технически это оказалось неисполнимо, и Тимуру пришлось отказаться от дерзкой мысли. Зато он разведал о существовании в городе Саратове, на заводе железобетонных конструкций, одного драгоценного оппонента, который что-то знал о махинациях подлеца Московкиса в его бытность председателем райсовета. То есть понятно, отчего Движкова донимало неприятное беспокойство — оттого, что он с минуты на минуту ожидал появления драгоценного саратовского оппонента, который должен был разоблачить соперника в пух и прах. Не исключено, что подлец Московкис как-то прознал об этом подвохе, во всяком случае, у дома на Плющихе с утра болтались ребята из частного охранного агентства «Каменная стена». Тут Движков, видимо, почувствовал, как неприятное беспокойство само собой обозначается на лице и, чтобы не показать вида, наугад раскрыл книгу, которую он доселе держал в руках; книгу эту он выхватил с полки то же самое наугад и единственно того ради, чтобы при случае вида не показать, будто бы ему в высшей степени небезразлична вся эта электоральная канитель...
«В то время как Егорушка смотрел на сонные лица, неожиданно послышалось тихое пение. Где-то неблизко пела женщина, а где именно и в какой стороне, трудно было понять. Песня, тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач и едва уловимая слухом, слышалась то справа, то слева, то сверху, то из-под земли, точно над степью носился невидимый дух и пел. Егорушка оглядывался и не понимал, откуда эта странная песня; потом же, когда прислушался, ему стало казаться, что это пела трава; в своей песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренне убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну...»
— Ты посмотри, Тимур, на эти рожи! — вдруг сказал старший бухгалтер Нашатырев и указал в сторону президиума движением головы. — Прямо амазонцы какие-то, ей-богу, подумаешь, что не было ни Высокого Возрождения, ни Льва Толстого, а просто-напросто длится железный век...
— Рожи как рожи, — сказал Движков.
— Нет, это прямой вызов чувству прекрасного! — настаивал старший бухгалтер Нашатырев. — Чувству прекрасного и понятию о целях исторического пути. Поскольку, как показывает практика, никакой цели история не имеет, то, видимо, весь ход человеческой цивилизации направлен на то, чтобы мерзавцам было удобней жить. Вот обрати внимание: христианству две тысячи лет, миллиарды людей на земле считают себя христианами, а между тем человечество по-прежнему живет по закону Моисея, по скрижалям иудейским — око за око и зуб за зуб! Но при этом оно, человечество то есть, пользуется космической связью и от Парижа до Нью-Йорка добирается за считанные часы! Знаешь, на что это намекает? Сейчас скажу...
Дальше Движков не слушал, поскольку он опять задумался о своем. Вот, дескать, Иисус Христос, сын божий — это, разумеется, в том смысле, что все люди суть дети божьи, — до тридцати лет занимался плотницким ремеслом, а потом с ним что-то произошло и он начал проповедовать, по одной версии, непротивление злу насилием, по другой же — любовь к врагам. Идея, конечно, выигрышная в любом случае, с такой доктриной точно не пропадешь, однако античный мир, весьма трезвый в своих воззрениях, оказался не готовым к освоению столь великанской мысли, на чем, собственно говоря, сын божий и погорел. Целых три года скитался он по городам и весям теперешнего Израиля, ведя за собой горстку благостных оборванцев, и где только завидит компанию скотоводов, сразу начинает твердить про любовь к врагам. Правда, попутно он подкреплял свою доктрину разными чудесами, которые протестанты трактуют как аллегорию, а православный люд, поди, думает про себя: тоже нашли чудеса!.. Вот освоение целины или налог на яблони — это действительно чудеса. Фарисеи терпели-терпели эту филантропию, три года терпели, а потом арестовали Христа и приговорили к смертной казни через распятие на кресте, поскольку ортодоксы всегда почему-то не столько бояться агностиков, сколько еретиков. Стало быть, распяли Христа заодно с бандитами, и вот что интересно: несмотря на то, что и две тысячи лет спустя люди не научились любить врагов, Христос прославился на весь мир! Вот в чем тут загвоздка? Может быть, в том, чтобы выдвинуть совсем уж свежую, умопомрачительную идею, вроде отмены бухгалтерского учета отныне и навсегда! Или, может быть, в том, чтобы кончить свои дни на какой-нибудь экзотический манер, вроде как на кресте? Или, может быть, в том, чтобы скрепя сердце полюбить подлеца Московкиса, который, в сущности, тоже замечательный человек, по крайней мере деловой парень и не дурак?.. Нет, полюбить Московкиса не получится, хоть тресни, на это способен разве что такой старый придурок, как ночной сторож Иван Ильич...
Старший бухгалтер Нашатырев тем временем говорил:
— Следовательно... то есть не следовательно, а исходя из того, что так называемый хомо сапиенс развивается количественно, а не качественно, что его жизнь главным образом состоит из случайностей, нелепостей, бессмысленных устремлений, разного рода бед, что у него есть душа, которая ощущает себя бессмертной, в то время как сам он не сегодня-завтра сгинет стопроцентно и навсегда... так вот, исходя из всего этого, можно предположить: человек есть своеобразное заболевание природы. Вероятно, начало роду человеческому положила какая-нибудь сумасшедшая обезьяна, которая укоренила в потомстве свой сдвиг по фазе. Потом обезьяний недуг сам собой превратился в норму, но в действительности это был натуральный сдвиг. Ведь что ты, положим, скажешь о лошади, если она внезапно заговорит? Ты скажешь, что это чистая патология, а не лошадь, тем более если она помаленьку начнет эволюционировать в сторону паровоза, тем более если она примется уничтожать окружающую среду...
Рассуждения Нашатырева прервали аплодисменты, квелые такие аплодисменты, точно белье, вывешенное для просушки, вдруг захлопало на ветру. Движков стал в беспокойстве оглядываться по сторонам и не сразу понял, в чем заключалось дело: это всего-навсего появился на трибуне подлец Московкис, чтобы огласить программную свою речь. Поскольку нужно было показать вид, что он отлично знает цену вероломной политике подлеца, Тимур наугад раскрыл книгу и стал читать.
«Константин неуклюже высвободил из-под себя ноги, растянулся на земле и подпер голову кулаками, потом поднялся и опять сел. Все теперь отлично понимали, что то был влюбленный и счастливый человек, счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он не находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных мыслей. Излив перед чужими людьми свою душу, он наконец уселся покойно и, глядя на огонь, задумался».
Движков оторвался от книги, с тоской посмотрел в потолок и сказал себе: дескать, тут задумаешься — одни люди из кожи вон лезут, чтобы обессмертить свое имя, и тем не менее прозябают в полной безвестности, а другие, глядишь, и затесались в историю, хотя бы они занимались форменной ерундой. Вот Жан Поль Марат — этот отлично знал, как делаются дела. Иностранец, аскет, урод, самоучка, бродячий психотерапевт, графоман, мстительный завистник, вообще прямо патологическая штучка, к тому же страдавший манией преследования, эпилепсией и какой-то страшной болезнью кожи, а нет в России такого большого города, где не было бы улицы его имени, даром что он француз! Вот в чем тут загвоздка? Где решение всех проблем?! Ну написал человек сотню ругательных писем членам Учредительного собрания, ну издавал газету под названием «Друг народа», в которой печатал злобно-провокационную чепуху, например утверждал, будто парижан кормят отравленным хлебом, ну как-то потребовал казни ста тысяч аристократов, ну собственноручно расклеивал по Парижу афиши с призывами к диктатуре пролетариата... — собственно, вот и все. Это, впрочем, если не считать, что его зарезали, как овцу. Трагическая смерть, разумеется, аргумент, но, с другой стороны, спрашивается: а чего ради пал этот пламенный мизантроп? Объективно говоря, во имя изобретения консервов, восстановления монархии и русской кампании Наполеона, который в конце концов накликал на Монмартр донских казачков, а те, в свою очередь, дали прикурить парижским субреткам и обогатили французскую культуру понятием «бистро».
Или вот Эрнесто Че Гевара, стрелок по составу крови, который тоже погиб нелепо-трагически, но прежде прославился на весь мир... Иностранец, аскет, врач-дерматолог по образованию, сам с детства страдавший жестокой астмой, таскался он, таскался по лепрозориям Южной Америки, потом случайно встретился в Мехико с адвокатом Фиделем Кастро, сел на «Гранму» и поплыл спасать неведомый кубинский народ от бедности, невежества и еще той довольно туманной скорби, которая у латиноамериканцев, кажется, называлась гринго-империализмом. После он совершил героический рейд из предгорий Сьерры-Маэстры в провинцию Лас-Вильяс, за что был произведен в майоры повстанческой армии, победоносно въехал в Гавану на американском вездеходе вместе со второй супругой Алеидой Марч, после был назначен директором Национального банка, а затем министром промышленности, однако на мирном поприще себя не нашел и отправился спасать неведомый боливийский народ от бедности, невежества и гринго-империализма. Тамошние страдальцы приняли его холодно, в результате кубинский десант вскорости перебили правительственные войска, а сам Че Гевара был расстрелян в селении Игера младшим лейтенантом Марио Тераном, который в историю не вошел. А вот Че вошел, несмотря на то, что нынче по Гаване бродят совершенно лысые собаки, в универсальном магазине на авенида де Лос Президентос торгуют исключительно домашними тапочками, а жители острова Свободы с тоскою смотрят в сторону Одессы, которая и прежде-то была далеко, а теперь отстоит губительно далеко...
— Послушай, Нашатырев, — сказал Тимур своему соседу. — Ты часом не знаешь случая, чтобы какая-то революция дала глубоко положительный результат?
— Нет таких случаев! Нет и не может быть! В частности, по той простой причине, что всякая революция стремится как-то устроить нищих, но ведь нищенство-то — это редко когда следствие необходимости, а чаще специальный настрой души!.. Ну, то есть все, чего ни коснись, свидетельствует о том, что человек есть своеобразное заболевание природы, и, как всякое заболевание, оно должно себя исчерпать. Одно из двух: либо этот биологический вид выродится в придаток к сотовому телефону, либо он вернется к естественному способу бытия...
— Это примерно как?
— А так, как, например, существует наш сторож Иван Ильич: сидит себе человек на солнышке и сидит! Стихов не пишет, в интригах не участвует, пользуется известностью только среди соседей по этажу, в Англии не бывал — а ты посмотри на его физиономию: такое выражение, точно он освоил всю философию — от Аристотеля до Ясперса — и в результате пришел к заключению, что все это полная чепуха.
Заслышав слово «интрига», Движков подумал, что уже давно должен был бы объявиться саратовский оппонент, — видимо, дело плохо, видимо, его точно перехватили молодчики из частного охранного агентства «Каменная стена». Тут он, конечно, дал маху, понадеявшись на авось: нет чтобы как-то подстраховаться, например, загодя спрятать саратовского оппонента в сторожке у того же ночного сторожа Ивана Ильича, — тогда подлецу Московкису век было бы не видать председательского молотка... Вообще этот самый Иван Ильич тоже в своем роде замечательный человек, ибо он как-то умудрился пропустить финскую кампанию и Великую Отечественную войну...
— Ведь на самом деле в Англии побывать, — продолжал старший бухгалтер Нашатырев, — это извращение какое-то, потому что до нее три тысячи километров, это так же противоестественно для человека, как существование под водой...
Движков, впрочем, его не слушал: он был так расстроен историей с саратовским оппонентом, что с горя раскрыл книгу и стал читать.
«Огонь так мелькнул или оттого, что всем хотелось разглядеть прежде всего лицо этого человека, но только странно так вышло, что все при первом взгляде на него увидели прежде всего не лицо, не одежду, а улыбку. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая, как у разбуженного ребенка, одна из тех заразительных улыбок, на которые трудно не ответить улыбкой...»
Вдруг раздались громовые аплодисменты: это подлец Московкис закончил программную свою речь и теперь, победительно улыбаясь, поправлял на лице очки.
— Сдается мне, — сказал старший бухгалтер Нашатырев, — что акционеры все-таки Московкиса предпочтут...
— Им же, дуракам, хуже, — сказал Тимур. — Тут уж ничего не поделаешь, потому что дураками должны управлять то же самое дураки. Нет, Россия еще не выпила свою чашу, самое интересное впереди!
Фото П. Барбаринского, А. Басалаева, Ф. Губаева, М. Штейнбока