РАЗУМ И ЧУВСТВА

Частная жизнь

Мой московский приятель Евгений Табачников, ныне житель Франкфурта, сказал: «Я знаю, тебе это будет интересно, я договорился о встрече с княжной Васильчиковой, она же княгиня Меттерних».

Через полчаса колеса жениного «Мерседеса» хрустели по гравию внутреннего двора большого поместья, или маленького дворца. Нас провели в гостиную первого этажа.

Вошла хозяйка. Очень высокая, худая, царственная.

Я спросил: «Татьяна Илларионовна, вы читали «Манифест коммунистической партии?» Там есть такие строчки: «Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо...»

— Канцлер Австро-Венгерской империи — прадед моего покойного мужа, — ответила Татьяна Илларионовна и, показав на кресло с рыжей обивкой сношенной кожи, сказала: — А это его любимое кресло».

— В этом доме было немало интересных встреч, — рассказывала она. — Недавно приезжал наш немецкий президент Херцог. Пили наше шампанское. Я сказала: «Меттерних был очень умным человеком и всегда повторял, что в политике нельзя забывать два фактора: историю и географию. Они никогда не меняются. Россия — шестая часть суши, и пренебрегать ее историей тоже нельзя». Вот так я сказала нашему президенту.

Россия и царь

— Я слышал, что вашу семью вывезли из Крыма по приказу английского короля Георга V?
— Это не так. Королева Александра, мать Джорджа, потребовала от него, чтобы он спас ее родную сестру, нашу императрицу Марию Федоровну. Джордж, наоборот, никому помогать не хотел, в том числе и своему двоюродному брату Николаю II. Но его мать настаивала, и он отдал приказ английскому адмиралу, чтобы тот забрал Марию Федоровну. Английская эскадра качалась где-то рядом с Константинополем. А Мария Федоровна, очень мужественная женщина, заявила, что не уедет без всех тех, кто хотел бы отправиться вместе с ней. Адмирал оказался приличным человеком и привел в Крым весь флот.

Я была ребенком и помню, как старые дамы, двор императрицы, гуляли в огромных черных шляпах.

А Джордж не собирался никого спасать, и это ему не в честь. Они, в сущности, не хотели видеть могучую Россию. Никто за границей не хочет великой страны — России. Поэтому настоящей помощи никогда не дадут.

— В России существует мнение, что Николай II не может быть причислен к великомученикам, так как он, помазанник Божий, добровольно отказался от трона.
— Это Богу решать, а не людям. Николай не хотел кровопролития, а вышло гораздо хуже. Я думаю, для императора он был слишком слаб. Россия может быть благодарна Ельцину за то, что он способен к твердым решениям в трудные минуты.

В эпоху Горбачева я ездила в Россию и не могла отделаться от ощущения, что его режим оторван от страны. В сущности, никакой перестройки не было, была только гласность, которая все и смела. Я была с гуманитарной помощью в январе 91-го, когда он позвал себе в помощники Янаева, и поняла, что все пошло назад. Но, знаете, он был единственный марксист, с которым можно было иметь дело. Остальные все убийцы. А с ним можно было даже говорить.

— Были ли Васильчиковы в родстве с Романовыми?
— Нет. Когда Романовы стали царственной фамилией, никто не хотел, чтобы они женились на русских дворянках. Иначе вокруг трона возникали бы кланы. Романовы тоже были боярами, но не такими родовитыми, как Шереметевы, Вяземские, Долгорукие. Эти семьи более знаменитые, более старые, но в этом как раз и была опасность смуты.

Родства не было, но было дружеское общение. У нас было собрание переписки (не знаю, где оно сейчас) между Александром I, Николаем I и моим прадедом Васильчиковым, который при Александре был молодым офицером, а при Николае — генералом. И хотя Николая многие считают абсолютным самодержцем, он писал Васильчикову: «...поймите меня, я должен принять решение, хотя и вполне принимаю Ваши выводы, которые не те, что я имею, но, в конце концов, ответственность за мной, так что простите, если я не иду за Вашими советами».

— Но нет ли в трагедии России и вины высоких родов: Юсуповых, Голициных, Васильчиковых, Вяземских?
— Я думаю, Россию сломала первая мировая война. Большинство из тех, кого считали высшим слоем, ушли на фронт, и их поубивало. Наша семья потеряла четверых. Я помню, как детьми мы молились за них. Еще, я думаю, нас предал Керенский. Генерал Корнилов тогда мог еще очистить Петербург. Керенский остановил Корнилова и тем самым преподнес Ленину Россию на блюдечке.

Целая цепочка несчастий. Умного, образованного Колчака предали чехи и француз Жене. Деникин был нерешительным человеком, а Врангель, начальник врожденный, что-то вроде Наполеона, не имел возможности перейти через своего командира. Как будто все нарочно... Это привело Россию в бездну. И вдруг, во время путча 91-го, все пошло иначе. Так же легко могли сбросить Ельцина, легко могли взять Белый дом. Я думаю, это рок. То все идет в одну сторону, то в другую.

Сталин и Гитлер

— В первые годы горбачевской гласности меня поразил господин из первой эмиграции, который в популярной тогда телепрограмме утверждал, что эмиграция, в сущности, ничего не имела против Сталина как охранителя «русских земель», удержавшего империю. Вы тоже так думаете о генералиссимусе?
— Никогда. Я жила в Германии всю войну, прекрасно понимала, кто такой Гитлер, и знала, что Сталин такой же, только гораздо хуже. Он был для русских извергом. И то, что Россия сегодня бедна, — это из-за Сталина. Когда я проезжала по Узбекистану (а я знала об этих местах по рассказам отца), я поняла, что там наделали коммунисты. Ведь раньше таких антирусских чувств там не было. Что же Фрунзе наделал в этих местах, в Хиве, в Бухаре?.. Какой я увидела Хиву! Опустошенный город, превращенный в музей.

— Что говорили в эмигрантских кругах, когда Гитлер напал на Россию?
— Именно Гитлер напал, а не немцы. В Германии многие рассматривали это как катастрофу. Для русских в Берлине это было ужасно. Я знаю, как страдали мои родители, услышав о разбитом Царском Селе. Для них это — как кинжал в сердце. Было чувство солидарности с русскими людьми. Но не с коммунизмом. Моя мать была очень деятельной женщиной и, используя свои связи, отправила пароход с питанием для русских пленных в Финляндии.

— Вам приходилось встречаться с фюрером?
— Никогда. В Германии (так же как, в конце концов, и в России, только у немцев быстро, а у русских не скоро) произошел раскол между теми, кто был за «наци», и теми, кто против. Посередине, как всегда, бараны. И я и моя сестра оказались в том кругу, откуда вышли заговорщики против Гитлера. Но, конечно, мы встречали людей из другого лагеря. Они нам казались такими же, как и окружение Сталина. Я их даже физически не могла воспринять. Тот же Геббельс — маленький, черненький, совсем не подходил к «расе господ». Но в Германии, в отличие от России, это не длилось долго.

Жизнь и эмиграция

— Какие чувства испытали вы, когда узнали в 91-м, что в России рухнул коммунизм?
— Для меня это было благословением. Это было замечательно: вдруг Ленинград стал Санкт-Петербургом, причем в день моей золотой свадьбы — шестого сентября! Трудно было пожелать лучшего подарка. Я была в Мадриде, когда в Испанию с визитом приехал президент Ельцин. И я иду по улице и вдруг вижу: русский флаг! Это счастье.

Я знала прежний православный народ, я знала историю. Мы уехали — это была тяжелая судьба, но в конце концов нам посчастливилось. О людях, которые остались в Советской России, вряд ли я могу подумать такое.

— Эмигранты обычно помогают экономике своей родины. Но, похоже, России нечего надеяться на свою зарубежную диаспору.
— Среди тех, кто уехал после революции, я встречала людей, которые помогали России. Поневоле, из-за православия, русские остались и за границей русскими. Многие из-за этого в 45-м вернулись, поверив Сталину, а он их или расстрелял, или сослал в Сибирь.

Русские, которые ушли в эмиграцию, большей частью были честными людьми и миллионерами не стали. Но есть и такие, что возглавили большие корпорации. Эти люди России нужны не меньше, чем деньги. Вряд ли они переедут в Москву, но помогать будут.

Физика и философия

— Мне кажется, марксистская идеология пропала. Наверное, выдумают еще что-то, но марксизма, как он есть, больше не будет. Он все же построен по дарвиновской теории: все максимальное должно иметь власть над всем минимальным. А современная наука убеждает нас в обратном: минимальное влияет на максимальное. Здесь недавно был забавный случай. Приехали два доктора наук из Петербурга. Один физик, другой философ. Друг друга они прежде не знали, случайно оказались в одной группе. А у нас тут неподалеку, в Абеле, интересный монастырь, и пел русский хор. Мы вместе туда поехали. Я стояла с философом впереди. Хор церковный — чудо, и я его спросила: «Вам это доступно?» «Нет, — он сказал, — не понимаю». «Тогда позвольте, я за вас помолюсь, мы все же в церкви». Он окаменел. Потом приехали вечером ко мне. Я спросила: что вы учили? Оказывается, он изучал, и очень научно, все теории — до Гераклита, и даже дальше. Но, в сущности, духовного — ничего. А когда поговорила с физиком — там все наоборот. Он — в абстрактном мире, и, по его словам, студенты в большинстве верующие. Он оказался куда более человечным, а философ — такой сухой. Это надо было видеть, как они, оба находясь на очень высоком уровне знаний, расположились как бы в разных мирах. Потолок — тут.

И Татьяна Илларионовна, в девичестве княжна Васильчикова, а ныне фюрстен фон Меттерних, подняла руку до лба.

Фото автора и из архива княгини Меттерних