МУЖСКИЕ ПОХОЖДЕНИЯ ЛЕПЕХИНА
Публикации
ДВА РАССКАЗА О ЛЮБВИ
Даниил ГРАНИН
В первый же день командировки в Москву Лепехин отправился вечером в театр. Билета у него не было, и по студенческим воспоминаниям он надеялся купить у входа. Куда, в какой театр, ему было все равно. У Ленкома ему повезло, одна милая женщина предложила билет, да еще в партере, да еще без всякой надбавки. Место было рядом с ней, как она объяснила, муж срочно уехал в командировку, она же давно хотела посмотреть этот спектакль. Таким образом, они вместе разделись, в антракте Лепехин повел ее в буфет, угостил соком и купил шоколадных конфет. Она действительно была симпатяшкой — плотненькая, курносая, в мелких кудряшках и, что особенно Лепехину понравилось, так это странномечтательное выражение ее глаз, которое никак не вязалось с пустяковым разговором между ними.
После антракта, когда погас свет, Лепехин несколько раз смотрел не на сцену, а на соседку, она заметила это и, как бы призывая его к вниманию, тронула его руку, лежащую на подлокотнике, своей рукой. В это время на сцене произошло объяснение героя с героиней, и рука соседки осталась на руке Лепехина, а потом была обнята его пальцами. С этой минуты то, что происходило на подлокотнике, Лепехина волновало больше, чем действие на сцене.
Следует сообщить, что соседку его звали Лана, так она отрекомендовалась, Лепехин предпочел бы имя-отчество, но она ограничилась Ланой, поскольку их знакомство не предполагало продолжения. А может быть, такое имя молодило, ибо женщины переходят к имя-отчеству неохотно.
После спектакля Лепехин помог Лане одеться, сам он был ввиду теплой погоды без плаща и предложил проводить Лану до дома. Заметим, что Лана не сразу согласилась, взгляд ее, устремленный на Лепехина, производил как бы осмотр его не очень-то модному костюму, багровому джемперу, связанному тещей. Лепехин почувствовал себя провинциалом, вздернул голову, стараясь изобразить небрежность, но Лана согласно кивнула и взяла его под руку.
За полчаса пути выяснилось, что Лепехин проживает в Новгороде, что Лана никогда в Новгороде не была, что Новгород великий город и только случайно столицей стала Москва, а не Новгород, что было бы лучше для России и всего мира. Что Лепехин женат, в Москве он бывает примерно раз в год, останавливается в гостинице, обычно министерской, которая нечто вроде общежития. Словом, Лепехин, поощренный вниманием Ланы, больше рассказывал о себе, о своей инженерной жизни.
У парадной Лана попрощалась, поблагодарила его, показала, как пройти на метро, и вдруг, в последнюю минуту, сказала, что может напоить его чаем. Лепехин заволновался, стал отказываться, не желая причинять хлопот, хотя, конечно, ввиду позднего времени в гостинице ему ничего не светило. Короче говоря, соблюдая деликатность воспитанного человека, Лепехин принял приглашение. Они поднялись на лифте на какой-то этаж. Дверь с кодовым замком вела в длинный полутемный коридор со множеством дверей. Это была, как пояснила Лана, бывшая гостиница, в конце коридора находилась общая кухня, ванные и туалеты. Комната была уютная, в коврах, с приятным полумраком от синего торшера.
Лана включила электрический самоварчик, быстро накрыла на стол, поставила початую бутылку коньяка, помидоры, грибки, нарезала сыр, зажгла свечку, словом, получилось красиво.
На стене висела фотография Ланы с высоким плечистым майором. Это был муж Ланы, по ее словам, страшно ревнивый, «форменный Отелло», если б он сейчас застал их, был бы скандал с мордобоем.
Бутылку коньяка они прикончили, пил главным образом Лепехин, произносил грузинские тосты. Когда он хватился, был уже час ночи, метро не работало, и Лана предложила ему остаться. Она сказала это просто, буднично, в полном несоответствии с мечтательным взглядом, устремленным не на Лепехина, а на то будущее, которое их ожидало.
В темноте она долго собиралась ко сну, что-то шелково шелестело, запахло духами, и Лепехин думал, что эти минуты — самое лучшее в его приключении.
Кровати не было, стояло два дивана. Лепехин должен был спать на одном, Лана на другом. В трусиках и в майке Лепехин почему-то чувствовал себя свободнее, приятнее, чем в костюме. Наверное, потому, что фигуру он имел спортивную, без живота и жировых отложений. Это, кстати, отметила Лана, которая присела к нему на диван и взяла инициативу в свои руки. Инициатива произвела на нее впечатление, и они переместились с дивана на пол, поскольку Лана опасалась скрипа пружин и звукопроницаемости.
На полу и Лепехин откинул стеснительность. В перерывах Лана признавалась в слабости мужа, которого она тем не менее любила и старалась никак не огорчать. Затем она достала откуда-то две бутылки пива, и они лежа пили из горлышка. Говорили шепотом, Лана ходила голой, слабый свет падал из окна, и полные груди ее блестели.
Лепехин проснулся от того, что ему захотелось в туалет. Видно, подействовало пиво. Лана, похрапывая, спала на диване, Лепехин нашел у вешалки тапочки, накинул какой-то плащ, выглянул в коридор. Там было светло и пусто. Он отправился в конец, в туалет, справил свою нужду, дремотно направился обратно и тут обнаружил, что не знает номера комнаты. Двери были разного цвета, были белые, коричневые, обитые гарнитолем, но эта пестрота только сбивала его с толка. Наугад он толкнул одну, она оказалась запертой, другая — то же самое. Сон соскочил с него, Лепехин подумал, что, наверное, у Ланы был французский замок и он захлопнулся. Волнуясь, он попытался вспомнить, как Лана открывала дверь, и не мог ничего припомнить. Он так растерялся, что потерял ориентацию и теперь не мог с уверенностью сказать, с какой стороны находилась его дверь — с правой или с левой. Только без паники, уговаривал он себя. В это время скрипнула ближняя дверь и прямо на него вышла громадная толстуха во фланелевом халате с распущенными волосами. Лепехин бросился к ней, она отшатнулась.
— Вы чего? — крикнула она, просыпаясь.
— Я... забыл.
— Чего забыл? — потребовала она, держась за свою дверь. — Вы откуда?
— Я... забыл, — повторил он.
— Вы у кого были? — наступая, с каким-то нехорошим интересом осведомилась она.
Он чуть было не назвал, но вовремя спохватился, если б он хотя бы знал фамилию, единственное, что он знал, что муж у нее майор.
— Я сверху, там было занято, — испуганно выдохнул он.
— Занято? — она стояла — олицетворение подозрительности. — Пьянь! — бросила она вдогонку, потому что Лепехин шел к выходу, к стеклянным дверям, и шел, не останавливаясь, зная, что она смотрит вслед, так он дошел до дверей, открыл их и вышел на лестницу, и явственно услышал, как за ним щелкнул замок.
Таким образом, он очутился на каменной площадке, окончательно отрезанный от Ланы. То, что он принял за плащ, был не плащ, а синий сатиновый халат.
Некоторое время Лепехин сидел на подоконнике, пытаясь отнестись к своему положению с юмором, представить, как он потом будет рассказывать друзьям о своем приключении. Однако до «потом» было бесконечно далеко и непонятно было, как туда добраться. Не приходило в голову никакого конструктивного решения, хотя Лепехин числился ведущим конструктором. Из окна дуло. Возможно, Лана хватилась его и выглядывала в коридор, а может, и вышла на поиски, зашла в туалеты. Вряд ли догадается выглянуть на площадку. Дождаться утра, когда Лана пойдет на работу? Это означало пропустить мимо себя весь поток жильцов, которые будут выпячиваться на него, как та толстуха; найдутся такие, что прицепятся с вопросами, могут сообщить в милицию. Довериться первому же мужику, который выйдет, так, мол, и так, в какой комнате проживает Лана. Курносая такая, в кудряшках, плотненькая... Понятие чести сперва останавливало Лепехина. Подставить женщину под удар. Нехорошо, некрасиво. Прямо-таки подлость и позор, который длиннее жизни.
...Его разбудили крики, кричали внизу, звон стекла, удары, топот ног. Лепехин помотал головой, спустился на этаж, там держали какого-то гражданина, окровавленная женщина порывалась ударить его и кричала: убил, убил сыночка!
— Да помоги же ты, — бросил кто-то Лепехину, и он тоже навалился на пьяного, вырывая у него какой-то предмет из рук, который оказался ручной дрелью. Он не заметил, как появилась милиция.
— Ага, Анисимов, — сказал сержант. — Теперь тебе мало не будет, Анисимов!
И сержант стал собирать свидетелей, которые волшебным образом исчезли. Не осталось никого. Прибыла «скорая помощь», женщину и мальчика увезли. На месте происшествия имелись только Анисимов и Лепехин с ручной дрелью, которую он прижимал к груди. Единственный свидетель, он после первых же вопросов вызвал живейшее любопытство сержанта, был взят вместе с Анисимовым в машину и доставлен в отделение.
Тут в эту злую минуту мы по примеру Александра Сергеевича Пушкина оставим нашего героя и возвратимся в комнату, где от шума проснулась очаровательная Лана, что было сокращенным именем от Светланы, действительной супруги майора. Проснулась, огляделась, не могла обнаружить Лепехина ни на полу, ни на диване. Она встала, привела в порядок шелковую пижаму, увидела на стуле пиджак Лепехина, аккуратно сложенные его брюки, рубашку, у вешалки стояли туфли. Из чего Лана сделала правильные выводы. Однако шум внизу ее несколько тревожил. Подождав, она вышла в коридор и проделала весь путь Лепехина. Она шла в точности по его маршруту. Заглянула на площадку, свесилась в лестничный пролет. Милицейская машина уехала, соседка сообщила, что забрали Анисимова, что случалось неоднократно. Наступило утро. Лепехин не возвращался. Исчезновение его не имело никаких разумных объяснений. Лана не знала, что предположить, чего это человек вдруг посреди ночи дематериализовался, беспричинно, почти в голом виде, не оставив малейшего следа.
Несмотря на это жуткое происшествие, необходимо было ехать на работу. Днем мог явиться из командировки муж. Лана собрала одежду Лепехина, засунула ее в пластиковый мешок и, выйдя из вагона метро, забежала тут же в милицейский пост. Она собиралась оставить мешок в вагоне, но в последнюю минуту ей стало жаль Лепехина. В пиджаке были деньги, документы, она не смотрела их, боялась оставить отпечатки пальцев. В комнате милицейского поста дежурный переобувал сапог, Лана бросила ему мешок, крикнула, что нашла это в вагоне, и выскочила прочь. Только придя на работу, она перевела дух. Фантастический призрак Лепехина не иначе как унесенного чертями, носился перед ней несколько суток.
В Главке, затем по возвращении в Новгород, Лепехин повторял одно и то же: в Москве его ограбили, полностью раздели и скрылись. Впоследствии, когда из Москвы пришла посылка со всеми вещами, жена допытывалась — что же, они и носки сняли? И носки, подтверждал Лепехин. А носки твои драные — зачем им? Немотивированное издевательство, — объяснял Лепехин, — провоцировали на сопротивление, типичные фашисты.
Вячеслав ПЬЕЦУХ
О ЗНАЧЕНИИ АЛКОГОЛЯ
Сейчас будет понятно, почему русский народ безобразно пьет.
В тот день, о котором речь, — а дело было в субботу, 4 ноября, — погода стояла такая подлая, что даже было противно смотреть в окно. Вася Чикин и не смотрел бы, кабы не та причина, что его жестоко оскорбила жена Раиса, которая обнаружила в шестом томе Малой Советской Энциклопедии старую сберегательную книжку на предъявителя и по этому поводу устроила Васе незаслуженный нагоняй; он же в таких случаях всегда усаживался на маленький табурет и убито засматривался в окно. А на дворе без малого Судный день: слякоть по щиколотку, идет снег с дождем, ездят туда-сюда такие грязные автомобили, как будто их вымазали нарочно, у помойки сидит и дрожмя дрожит мокрый пес, похожий на цифру 2, — в общем, такая гадость, что уже не так остро хотелось жить. Вася поднялся с табурета, немного походил по комнате из угла в угол и включил карманный радиоприемник, с которым он не расставался практически никогда.
«Как нам сообщили в Центральном статистическом управлении, бюджет Пензенской области в этом году составил шестьсот миллиардов рублей, между тем из поля зрения областной администрации исчезло на один триллион рублей горюче-смазочных материалов, полторы тысячи тонн медной проволоки, два состава с силикатным кирпичом и один молокозавод, который, по свидетельствам очевидцев, исчез в прошлую пятницу, как мираж...»
Вася Чикин выключил радио и сказал самому себе, что он обычно говорил в таких случаях:
— Ну страна!..
Хоть и на субботу указывал календарь, а следовало бы скуки ради наведаться на родную красильную фабрику имени Клары Цеткин, чтобы справиться у вахтера, когда наконец возобновится производственный процесс и народ позовут из принудительных отпусков. Вася Чикин оделся в прихожей, сделал жене Раисе на прощание страшные глаза и отправился со двора.
Видимо, вследствие давешней истории со сберкнижкой и слякоть под ногами, и промозглый ветер, и снег, другой погоды в России и не бывает, а все только слякоть, ветер да снег с дождем. Он и ста шагов не прошел, как из-за худых ботинок промочил ноги, но эта мелкая неприятность лишь усугубила в нем чувство единения с ноябрьской, больной натурой, которая, казалось, находилась на грани смерти, казалось, вот еще пару раз вздохнет и, как говорится, отдаст концы.
По пути к родной красильной фабрике имени Клары Цеткин он подвернул левую ногу, немного побранился с какой-то теткой, которая чувствительно задела его баулом, испачкал брюки зеленой краской, замерз ушами и потерял носовой платок.
Вдобавок ко всему вахтер Семенов нехорошо так на него посмотрел, хотя оснований для этого, похоже, не было никаких.
— И что вы все ходите?! — сердито сказал он. — Вам же русским языком объяснили, что красильному производству пришли кранты!..
— А может быть, оно еще оклемается, Петрович, почем ты знаешь? — предположил Вася Чикин, задумался и вздохнул.
— Как же! Оклемается! Держи карман шире! Не то что у нас больше никогда не наладится нормальное производство, а я так тебе скажу, Василий: вся Россия идет к нулю!
— Ну уж так прямо и к нулю...
— Скажу больше: то, что мы пережили с этими позорными демократами, — сравнительно ерунда. Погоди, еще такого хлебнем горя в ближайший отрезок времени, что хоть ложись досрочно и помирай! В том-то все и дело, что самое страшное впереди.
Это пророчество так сильно задело Васю, что перед ним померкла ноябрьская непогода вкупе с семейными неприятностями, и только промокшие ноги постоянно давали о себе знать. Захотелось как-то отогреться рассудком, или, вернее, что заведует в человеке чаяниями радости и беды, а лучше всего устроиться на кухне у Валечки Соколовой и временно забыться в разговорах о том о сем. По дороге к площади Яузские Ворота, где обитала его подруга, он говорил себе, что, вероятно, Петрович врет, поскольку куда уж хуже, хуже, сдается, некуда, а впрочем, еще бывает лютый голод, гражданские войны, исламский фундаментализм, венерические болезни и сидение на игле. Кроме того, по дороге к площади Яузские Ворота он неаккуратно высморкался на ботинки, больно ударился плечом об угол телефонной будки и потерял пуговицу от пальто. По радио тем временем говорили:
«...на улице Вавилова в подъезде № 4 был убит главный энергетик завода «Луч». Убийца, который, по сообщениям свидетелей, был одет в короткое черное пальто с хлястиком, шалевым воротником и овальными клапанами на карманах, оставил на месте преступления многочисленные улики, как то: шесть стреляных гильз от револьвера иностранного производства, пистолет «ТТ», ручную гранату и обрез охотничьего ружья. Это очередное убийство среди бела дня, как нам сообщили на Петровке, было без сомнения заказным, однако злоумышленники, по одной из версий, охотились за неким крупным оптовиком, фамилия которого в интересах следствия не разглашается, а главный энергетик завода «Луч» был застрелен, видимо, невзначай...»
— Ага! — сказал себе Вася Чикин. И его поразила такая мысль: оказывается, кроме исламского фундаментализма, нужно бояться еще того, чтобы тебя не подстрелили, обмишурившись, невзначай...
Между тем он уже стоял под дверью у Валечки Соколовой и на всякий случай глядел осторожно по сторонам. Дверь ему подруга открыла, но войти в квартиру, как это ни удивительно, не дала.
Вася Чикин ей сказал:
— Ты чего, Валь, белены объелась?!
— А ничего! — последовало в ответ. — Ты по каким дням ко мне ходишь? По вторникам?.. Вот по вторникам и ходи!
По всей видимости, кто-то у нее был; не то чтобы это открытие крепко расстроило Васю Чикина, а все-таки сделалось неприятно из-за того, что вот у Валечки Соколовой, бесценной женщины и подруги, которая могла часами выслушивать излияния и по первому требованию заваливалась на диван, имеется еще один наперсник, и даже, может быть, не один.
Погода тем временем совершенно осатанела: поднялся резкий ветер, откуда-то набежала темно-сизая туча, накрывшая пол-Москвы, и из нее повалил хлопьями мокрый снег. Вася Чикин сказал самому себе, что он обычно говорил в таких случаях:
— Ну страна!..
С тем только чтобы переждать непогоду, он зашел в какую-то маленькую закусочную, которая располагалась в полуподвале, взял стакан томатного сока, порцию бараньих котлеток с картошкой и принялся за еду. Рядом с ним пил пиво сравнительно молодой человек в желтой кожаной куртке, и, видимо, выпил уже немало, так как заметно осоловел. Вася Чикин ему сказал:
— А вот как придут коммунисты к власти, так пива запросто не попьешь! Два часа будешь на улице мерзнуть, чтобы выпить захудалую кружку пива, — это я тебе по собственному опыту говорю.
— На следующих выборах, — ответил ему сосед, — к власти придут национал-организаторы, — это ты, батя, имей в виду.
— Что-то я про них слыхал по радио, но путем я эту платформу не разберу.
— Национал-организаторы — это которые за нашу святую Русь. Евреев этих, цыган, кавказцев мы со временем организуем и установим чистокровную нашу власть! А ты, батя, случаем не еврей?
— Да нет, наверное, поскольку все же фамилие мое — Чикин.
— Ну так вот: тогда пива будет хоть заливайся, потому что мы резко сократим плотность населения на один квадратный километр, — это ты, батя, тоже имей в виду.
Такая перспектива озадачила Васю Чикина, и, выйдя из закусочной, он подумал: верно, вахтер Семенов подразумевал этих самых национал-организаторов, когда утверждал, будто бы самое страшное впереди; а ну как они действительно придут к власти, сократят евреев, цыган, кавказцев, а потом мало-помалу и до красильщиков доберутся, так что только и перья полетят, как от курицы, от страны... Следовательно, нужно было еще национал-организаторов бояться, кроме стрельбы среди бела дня, венерических болезней и сидения на игле.
По радио передавали точное время, и Вася Чикин посмотрел на свои часы, вернее, на запястье левой руки, где им полагалось быть, так как часов-то как раз и не было, просто испарились его часы. «Вот это искусник! — подумал он о сравнительно молодом человеке в желтой кожаной куртке. — Вот это, я понимаю, маг!» Впрочем, часов было почему-то совсем не жаль.
А вот промокшие ботинки по-прежнему давали о себе знать и в конце концов возбудили такое острое чувство жалости к самому себе, что захотелось, как в детстве, уткнуться в теплую материну юбку и зареветь. Вдруг Вася Чикин остановился напротив Большого Устьинского моста, посмотрел на небо и прикинул на пробу такую мысль: а чего ради, собственно, он страдает? Почему одним махом не покончить с этой дурацкой жизнью, которая вся состоит из промокших ног? Ведь всего и делов-то, что бух вниз головой с моста!..; все равно ладу с Раисой нет, Валечка Соколова блудит с другими, красильное производство, по-видимому, окончательно пресеклось, Россия идет к нулю.
Он подошел к парапету набережной и посмотрел в воды Москвы-реки: они были цвета вороненой стали, припахивали мазутом и казались до такой степени холодны, что у него пошли по спине мурашки. Погибать в такой воде Васе Чикину показалось очень уж неприветно, и он подумал, что прежде надо залить глаза. Купив в ближайшем киоске бутылку водки, он дошел до середины Большого Устьинского моста, опять посмотрел в воду, откупорил бутылку и ее в два приема опустошил. Как-то сразу тепло, симпатично сделалось на душе: у домов по обе стороны Москвы-реки вдруг появились осмысленные выражения, тучи посветлели, и вдалеке, над Южным портом, даже прорезалась бледная голубизна, и музыку по радио передавали человечную, и — видит Вася Чикин — по мосту девушка идет, а глазки у нее светятся, как приятные огоньки.
— Привет! — сказал Вася Чикин.
Девушка отвечает ему:
— Привет!
Иллюстрации Павла Рязанцева