ВЗГЛЯД ИЗ ТЕМНОЙ КОМНАТЫ

Культура

Комната на Зубовском бульваре, где Суриков рисовал «Утро стрелецкой казни», была мала. Огромное полотно помещалось в ней лишь по диагонали. Чтобы увидеть его целиком, приходилось уходить в соседнюю, темную комнату. Когда же Суриков работал над какой-нибудь фигурой, он видел лишь фрагмент картины. Целое взгляду не давалось.

Не так ли и жизнь самого Василия Ивановича? Увиденная в частностях, она скорее разочаровывает. Но «взгляд из темной комнаты» необходим каждому. Благодаря ему можно восхититься целым, не расстраиваясь из-за мелочей.

Художник из учебника

Легко понять, почему Суриков был так превознесен Советской властью. И почему все главные его полотна — от «Меншикова в Березове» до «Суворова на Сен-Готарде» (более известного как «Переход Суворова через Альпы») — знакомы нам с детства. Их репродукции вклеивали в учебники по литературе — ведь в художнике все было «чисто». Сама биография — бедный мальчик из красноярской глуши одержим волей к знаниям — удачно напоминала судьбу Ломоносова. Нелюдимость же Сурикова, неприязнь к коллегам-художникам делали ситуацию только безопасней. Самородку умилялись даже в деталях. Например, его неумению до конца жизни самому грунтовать холсты, незнанию живописной техники (отчего картины быстро темнели). А патриотический пафос его картин!

Не беда, что историю по суриковским полотнам лучше не изучать. Современники находили там уйму ошибок. Одним не нравился возница у боярыни Морозовой: ее вез собственный конюх, а не какой-то там неопрятный мужик! Критиков «Московских ведомостей» веселила «оперная по длине цепь» на руках у боярыни, и без того окруженной «большой группой из кабинета восковых фигур». А Льва Толстого в «Суворове» раздражали четыре солдата в красном вблизи генералиссимуса. Не могли они там стоять! «А мне так красивее кажется!» — отвечал художник, нимало не восторгаясь тем, что Толстой целые сцены в «Войне и мире» переписывал, если обнаруживал там какую-нибудь историческую неточность.

Дивные былинные сказания Сурикова о русской истории и впрямь не заменяют учебника. Там «какой-то древний дух и один только запах» (Крамской). За это пренебрежение исторической точностью ради поэзии прошлого и полюбили Сурикова Советы, сами предпочитавшие миф истории.

Жизнь на перекладных

Легкость, с которой Суриков путешествовал по родной истории, была отражением его легкой на подъем жизни. Вся она окольцована гостиницами: приехав в 1869-м на учебу в Петербург (путешествие длилось 68 дней), поселился в «Москве» на углу Невского и Владимирского. В 1916-м скончался в первопрестольной в отеле «Дрезден».

«Барин уехал на дачу в Сибирь», — объясняла порой молоденькая горничная его отсутствие нежданным визитерам. И впрямь, он предпочитал восточное направление, искренне радуясь, что поздно попал в Европу. Попав же, был ошарашен: шумом парижских улиц (что после русской тиши всех шокировало) и бедностью живописи.

Почему в начале 1880-х почти все наши художники в упор не замечали во французской столице импрессионистов, посещая исключительно официальные салоны, понять нетрудно. Тот же Суриков в конце концов был, как Горький: языков не знал и знать не хотел. Но разочаровали его не только салонные авторы. «Какая многоплодливая, никому не нужная отсебятина, — пишет он приятелю после посещения Лувра. — Я и так-то не особенно люблю Рубенса за его склизкое письмо, а тут он мне опротивел».

Больше радовали города и соборы: Нотр-Дам, миланский, Флоренция... В путешествии по Италии, а затем Испании и Крыму он-то и осуществил едва ли не главное, на мой взгляд, дело своей жизни. Акварели с видами Севильи и Венеции, набережной Ялты и развалин Помпеи полны той удивительной радости жизни, что нечасто встречается у передвижников. «Вдруг после двух огромных и тяжелых по беспощадной правдивости мыслей и чувств картин он засверкал тысячами светлых искр. Так солнце ударяет в оконную раму в полдень и ослепительно блестит», — пишет об этих видах автор одной из лучших монографий о Сурикове Иван Евдокимов (1940).

Их, в общем-то, и раньше показывали в Третьяковке, но впервые юбилейная выставка сделана без участия главных «хитов». «Ермак» и «Суворов» остались в Петербурге (Русский музей предоставил лишь «Взятие снежного городка», возвращавшееся через столицу из Красноярска). «Боярыня Морозова», «Меншиков» и прочие шедевры Третьяковки остались в основной экспозиции. В Инженерном корпусе представлен малоизвестный Суриков — портреты, привезенные из провинциальных музеев, наброски и эскизы, редко покидающие запасники.

Но именно в них и таится неожиданно-светлое ощущение, которым иной раз так радуют оптимисты-импрессионисты. Русское же искусство, а следом за ним и Суриков, предпочло другую жизнь. Полную идеологии, социальных битв и классовых страстей. Что и вылилось: в сумрачные пейзажи под вечно-мокрым небом, непрерывно-сплошную «кашу» суриковского народа (Бенуа), с ее мистическим запахом и какой-то явно чувствуемой чертовщиной.

Наследникам такой историософии ничего не оставалось, как погрузиться в ромбы и квадраты, переплавляя эту кашу в логику абстракции. Современники же, прежде всего «мирискусники», ценили разудалость и буйство суриковских эпопей. Тихие камерные работы, в которых так очевиден его дар колориста, не интересовали ни Бенуа, писавшего восторженные строки о «Ермаке», ни Волошина, приходившего по заданию «Аполлона» брать интервью.

Суриков отвечал охотно, рассказывая о предках-казаках и диких нравах своего детства.

Он был на вершине славы, гонорары его росли. За «Стрельцов» получил от Третьякова восемь тысяч, за «Морозову» — уже пятнадцать. За «Покорение Сибири» коллекционер давал тридцать, но тут и государь опомнился, и Суриков назначил Его Величеству цену сам: сорок. «Трогательная скупость» его, впрочем, знала меру: рисунков и эскизов почти не продавал, оставив семье на «черный день», да и вообще о главном в жизни не забывал, годы отдавая на одну картину и не забывая при этом о «взгляде из темной комнаты».

Но у взгляда этого, сопровождающего жизнь каждого гения, есть и странные свойства. По какой-то непонятной традиции с необычайной легкостью прощает он русскому таланту и отсутствие ремесленных навыков, и незнание мировой культуры: дескать, самобытность все спишет.

КСТАТИ

Билет на выставку стоит 15 руб. (детям, студентам и пенсионерам — 5) — столько же, сколько и билет в саму Третьяковку. То есть «полный» Суриков — и на выставке, и в музее — обойдется вам в 30 руб., а семье — маме, папе и ребенку — уже в 70. Например, послеобеденный поход в Лувр в том же составе стоит примерно 52 рубля. Кроме того, за границей в моде комбинированный билет (в случае с Суриковым он бы стоил 22 — 25 руб., а не 30).

Переход из Инженерного корпуса в основное здание по-прежнему закрыт для публики (хотя задумывался, собственно, для нее). Чтобы увидеть «Боярыню Морозову», посетителю придется не только покупать новый билет, но и еще раз одеваться, выходить на улицу и т.д.

Выставка в Третьяковке продлится до 5 апреля.

ЧТО ЧИТАТЬ?

Каталог выставки разбит на две части: живопись (38 руб.) и акварель (32 руб.).

Кроме того, в новой серии «Художник в Третьяковской галерее» вышла брошюра Галины Чурак «Василий Суриков» (13 руб.), а в магазинах также есть альбом Михаила Алленова «Суриков» (М.: Слово, около 50 руб.) — одна из самых концептуальных работ о художнике за последние годы.

На фото:

• В Крыму. 1913.
• Портрет О.В. Суриковой, старшей дочери художника, впоследствии жены Петра Кончаловского.
• Автопортрет. Портрет Елизаветы Шарэ. Они поженились в 1878 году.
• Изба. 1873. На летние каникулы студент Академии художеств СПБ приехал домой, на Енисей.