ПРО ЭТО

Спорт

На Новый год мы с детьми уехали в дом отдыха. Домики (как раньше говорили, коттеджного типа), сосны, тишина. Скромный такой подмосковный рай. Что тебе Швейцария! Не надо Швейцарии...

И каток посередине. На катке елочка. Светила лирично вечером огоньками. Вторые хоккейные ворота в связи с этим свезли куда-то в сугроб.

— А где вообще у нас вторые ворота? — спрашивал я изредка у мрачного физкультурника Вити, который аккуратно выдавал из подвала отдыхающим лыжи и коньки.

— Да вот... — он неопределенно улыбался, расчищая каток огромной дворницкой лопатой-скребком, — директор говорит: увези, Вить, ворота, все равно ведь никто в хоккей не играет. Опять же елочка. Я и свез...

Впрочем, не так уж мне и нужны были эти вторые ворота. Интересовался я ими так, для порядка. Гораздо больше меня удивило, что, кроме нас, никто хоккейных клюшек у Вити не брал. Лыжи — да, коньки — да. А клюшки — нет. Не говоря уж про шайбу, с которой Витя нас догнал уже у самых дверей нашего домика коттеджного типа.

— Вот, — говорит, — а я вам шайбу нашел!

Видно, давно уже у него эта шайба под столом валялась. (Мы-то, естественно, собирались играть как люди, пустой консервной банкой.)

Но самое большое потрясение ожидало меня, когда я увидел, как мои дети мужеска пола (девять и двенадцать лет) держат в руках клюшки. Когда ворота мы уже поставили и на каток вышли — тут меня это и проняло. Я кричу: «Саша, бей, Саша, щелчок!» — а он смотрит, хлопает глазами, замахивается и... падает, теряя равновесие, и смотрит виновато. Не понимает, что ему делать с клюшкой — ведь он ее держит в руках чуть ли не впервые в жизни.

Причем это мы играли в хоккей без коньков. Примитивный дворовый вариант.

Поневоле пришлось вспомнить молодость. Я-то собирался скромно в воротах постоять. А пришлось быть играющим тренером.

Так вот, о молодости...

Хоккей можно было любить или не любить. Но пройти мимо него было нельзя. Я лично его не любил. Душой не воспринимал я эту слишком быстро мельтешащую игру. Тем не менее приходила зима — и хоккей был неизбежен. Как блины на масленицу. Как елка на Новый год. Пятачок двора лишь изредка заливали ведрами с горячей водой. Жильцы ругались и поднимали крик. Кому охота ходить не прямо, а делать крюк метров десять!.. Никому неохота. Поэтому больше играли на растоптанном снегу, который с каждым днем все равно упрямо превращался в лед. Плохой — кочковатый, серый, грязный, угрюмый лед моего детства.

Но я страшно любил шайбу на этом льду. Она летела непредсказуемо. Она больно била по рукам и ногам. Настоящей взрослой шайбой можно было просто разбить колено. Мама купила мне широкую вратарскую клюшку за пять рублей, чтобы я хотя бы закрывал колени. Но я любил шайбу на льду, я любил загнутые концы клюшек, я любил крик над крышами: «Давай!..»

По привычке я вставал в ворота. Я любил вмертвую падать на нее, на шайбу, падать быстро, когда под тобой уже копошатся жестко загнутые концы клюшек, а ты уже взял, накрыл...

Хоккей приходил, как погода, как возраст, от него нельзя было уйти. Да и как уйдешь? Отцы по вечерам обязательно смотрели хоккей. ЦСКА — «Динамо», «Химик» — «Спартак», обязательное дерби. Чемпионаты мира, шведы, чехи, финны. Олимпийские игры. Потом пошла незабываемая серия: наши — канадцы. Такой хоккей нам не нужен!

Нет, Николай Николаевич, царство вам небесное. Нам нужен был этот хоккей! Очень нужен! Именно такой — жесткий, бескомпромиссный, даже страшный...

Естественно, выходя во двор, ты обязательно прихватывал клюшку. Эти движения, эти фамилии вползали в твое подсознание с малолетства. Эти слухи. Эти легенды. Говорили, что Эспозито убил нескольких человек в драке на льду. И ему ничего за это не было. Про Рагулина уже тогда было известно: тренирует космонавтов. Был такой защитник с добродушной бандитской физиономией, Васильев, он так лихо брал на корпус, что люди вылетали за бортик на полной скорости, ломаясь, разбиваясь. Это тоже была легенда. Но главные легенды — Харламов, Мальцев, Якушев. Армеец, динамовец, спартаковец. Нервный, взрывной Харламов, мягкий, ускользающий Мальцев, гигант Якушев, который на одном коньке делал какие-то фантастические круги по площадке, оставляя позади распластанных защитников. Это были титаны, боги, на них хотелось смотреть бесконечно. О них хотелось знать все. Это при том, что хоккей я не любил, назло всем стал болеть за «Крылышки», за которых никто не болел, меня в школе чуть не побили за это...

Куда все ЭТО девалось?

«Куда все это девалось?» — подумал я, когда вдруг внезапно осознал, что мои дети не умеют играть в хоккей, не знают этой игры.

И этот несущественный в принципе вопрос свербил в сознании до той самой роковой минуты, когда щелчок Петера Свободы, человека с канадским паспортом, который ударил так, как в старые времена бил Якушев или Лутченко — с такой силой и ненавистью, что шайба просто неотвратимо всосалась в наши ворота, как пучок лазерных лучей, как размазанная в воздухе энергия.... когда этот щелчок оборвал все надежды.

Вот тогда я и понял, куда все ЭТО девалось.

...Никакой трагедии в нашем поражении, кстати, нет. Впервые за долгие постсоветские годы мы выставили очень сильную сборную, показали очень сильную игру. Кончилась чехарда безумных тренеров, кончились мелкие разборки между федерацией и игроками. Остался только спорт, только Олимпиада. Но спорт, как известно, не терпит очень прямых путей: сборная на первой стадии турнира сыграла слишком легко, слишком хорошо. Упрямые чехи отнимали у нас главных соперников: американцев, канадцев, заряжаясь от них куражом, беря от них энергию. У нас же получалась слишком лихая разминка, блицкриг. И мы, как в старые добрые годы, сломались на чехах, кто бы мог подумать.

Справедливости ради скажу и о том, что мне, как постаревшему мальчишке-болельщику, было видно невооруженным глазом: Павел Буре, конечно, признан лучшим нападающим на Олимпиаде, он великий, он хороший, он красивый. Но другого такого игрока, как чех Яромир Ягр, в мировом хоккее на сегодняшний день просто нет. Есть Ягр и есть все остальные. Вот такая ситуация.

Ноль на табло в финальном матче — с нашей стороны — свидетельствует вовсе не о том, что у нас нет хорошей сборной, хорошего тренера, хороших игроков. Все это у нас есть.

...Ноль говорит о том, что у нас нет хоккея.

Хорошая сборная (вернее, одна хорошая и две неплохих — белорусы и казахи) представляла несуществующую хоккейную державу. Страну, в которой дети забыли о том, что такое хоккей. Страну, которая потеряла любимую детскую народную игру. Потеряла часть своего образа жизни. Своей культуры. Своих привычек.

Да, тренировочная машина продолжает работать. Выпускать игроков. Валерий Буре, младший брат, отыграл за ЦСКА три матча. И все. Поехал туда. Половина сборников-легионеров отыграла в национальном чемпионате один-два сезона. Мы их уже плохо помним — этих бывших юных армейцев, а теперь маститых канадских нападающих и защитников. В клубах НХЛ наших игроков — десятки. В фарм-клубах, в юношеских командах — сотни, тысячи. Готовы к отъезду еще новые тысячи мальчишек... В Усть-Каменогорске, Череповце, Магнитогорске, в десятках маленьких хоккейных городов они ждут турниров с единственной целью — блеснуть, показаться перед скаутами, перед агентами. Стать строчкой в записной книжке. Продаться.

Родители покупают снаряжение, платят за искусственный лед, если могут, тренеры выкладываются, мальчишки бросают учебу, отдают все силы на тренировках — и это с единственной целью: чтобы стать строчкой в записной книжке скаутов. Чтобы уехать. Это мерило успеха. Это нынешнее хоккейное измерение. Четвертое измерение. Раз — и нет человека.

Это иллюзия, что большая зрительская аудитория следит за нашими в НХЛ, болеет, подсчитывает очки, ждет не дождется трансляции матчей Кубка Стэнли. Это все радости взрослых дяденек, немногочисленных фанатов. Для мальчишек в этой стране хоккей кончился, им не в кого играть, к ним в подсознание больше не входят эти движения и эти фамилии, эти легенды. У них, мальчишек, нет никаких легенд.

Я вот думаю: наверное, самое страшное — это наши сбывшиеся мечты. Мечтал Тарасов сыграть с канадскими профессионалами — и сыграли. Но без него. Мечтали мы, чтобы наши работали в клубах НХЛ, чтобы доказали, мол, мы ничем не хуже — и пожалуйста. Мечтали о том, чтобы в чемпионатах мира и Олимпиадах играли все звезды — нате, ешьте. Мечтали о Евролиге, о том, чтобы из русской провинции не забирали сразу игроков в Москву, чтобы росли местные команды — и это есть.

Все есть, а хоккея нет. Национального, нашего, посконно-исконного. С детскими криками: давай! — под окном. Куда он делся?

Его съел профессиональный хоккейный цирк. Мы стали сырьевой базой этого цирка. Там, в этом огромном тамошнем цирке, все хорошо — орут болельщики, визжат девчонки, грохочет музыка, сверкают стадионы, там люди живут легендами и слухами о любимых игроках, там мальчишки рождаются и сразу получают клюшку, там мужики живут от игры до игры, сидят в пабах и смакуют детали: да что вы говорите, Слава — старик, он еще такой старик, что всем молодым даст жару... И толстые губы коверкают это имя: Слава, коверкают, любя. Русский хоккей будет умирать долго, как динозавр. И здесь, в стране льда, стало слишком мокро и безольдово. Нету уже здесь того льда. Хоккей умирает.

Почему мне его жалко?

Из-за упрямого чувства ностальгии? Нет. Я за то, чтобы ребята своим трудом и талантом зарабатывали деньги. Я за то, чтобы более жизнеспособная хоккейная система съедала менее жизнеспособную (хотя положа руку на сердце система все-таки была другая: другой стиль, другая школа, другая тактика, другая командная психология, другие ценности). И хоккея как русской национальной игры мне тоже не жаль. Подумаешь, народный обычай.

...Жаль мне только льда. Того дворового льда, к которому я прижимался горячей щекой. Серого, в кочках и рытвинах, угреватого и страшного льда.

Я опять хочу его увидеть, хочу к нему прижаться, а его нет. Я чувствую, что он растаял.

И вот это по-настоящему нестерпимо.

Владислав Третьяк сделал фантастическую спортивную карьеру — был неоднократным чемпионом страны, Европы, мира, Олимпийских игр, но так и не осуществил своей мечты — не сыграл в клубе НХЛ. Тогда это было нереально, тем более для армейского офицера. А самое главное заключалось в другом. Как же так, мальчишка будет зарабатывать больше, чем член политбюро! А разрешить Третьяку играть за клуб НХЛ — он стал бы получать намного больше, чем член политбюро, даже гораздо больше, чем все политбюро вместе с кандидатами. Разве можно было такое допустить?

За Третьяка нашей Федерации хоккея, а возможно и лично ему, предлагали солидные деньги еще после того, как Владик отлично сыграл на Олимпиаде 1972 года в Саппоро. Еще больше за Третьяка предлагали после того, как он блестяще отыграл в «сериях» с профессионалами в 1972, 1974 и в 1975 — 1976 гг. Переговоры о том, чтобы Третьяк стал выступать в командах НХЛ, помимо владельцев клубов, вел президент НХЛ Кларенс Кэмпбелл. Руководство профессиональной лиги хотело бы, чтобы наш вратарь играл в любом клубе НХЛ, все равно это шло на пользу профессионалам. А сколько нужно было уплатить за Владика — это бы решал не один клуб, а и другие команды скинулись бы.

За Третьяка нашей Федерации хоккея предлагали большие, очень большие деньги. Я был свидетелем «торгов» Третьяка в Монреале после того, как он блестяще провел матч против «Канадиенс» в канун 1976 года.

Но, пожалуй, самые гигантские суммы, о которых он, возможно, и не знал, сулили за Третьяка в том же Монреале в ту пору члены президентского совета клуба «Монреаль Канадиенс» братья Эдвард и Питер Бронфманы. Они были очень (!) состоятельные люди, а один из Бронфманов был еще и президентом Всемирной еврейской организации.

— Третьяк пусть назовет количество миллионов американских долларов, которые он хотел бы получить за сезон выступлений в «Монреаль Канадиенс», и он тут же их получит, — говорил мне личный представитель семейства Бронфманов в Монреале. — Вы единственный хоккейный корреспондент, который приехал с командой в Канаду. Сообщите, если сможете, об этом вашим читателям. Болельщикам хоккея. Бронфманы будут вам очень благодарны.

Но, к сожалению, я сообщить об этом тогда не мог...

— Как-то в конце пятидесятых годов, армейские хоккеисты проводили свой предсезонный сбор на искусственном катке в польском городе Лодзь. На катке осенью было темновато, да к тому же хозяева льда явно экономили на электроэнергии. Один раз кто-то из армейцев бросил по воротам, а Юра Овчуков, стоявший в голу в команде «Б», пропустил «шайбу-бабочку».

Анатолий Владимирович Тарасов, тренировавший армейцев, в перерыве сделал Овчукову замечание.

— Я пропустил шайбу, потому что на льду было темно.

— Нет, — сказал Тарасов, — было достаточно светло, чтобы ты увидел такой дальний, несильный бросок.

Тогда Овчуков неожиданно для всех полез куда-то под свитер и достал из карманчика партбилет:

— Клянусь партбилетом, что на льду было темно!

Тарасов, как и все, не ожидал такого от вратаря и поспешно заметил:

— Да, да, на льду было темно...

P.S.

Зимой 1948 года понеслось по Москве: что-то сумасшедше интересное творится на «Динамо». Играют в «канадский хоккей». Наши против чехов. Зрелище — не оторваться.

Мы рванули. Приезжаем — заснеженный «Динамо» черен от народу. Толпа тысяч в сорок стоит и орет, не переставая. Мы — в нее, и тоже сходу орать. Потому что наши — в черном — бьются против устрашающе оранжевых чехов (те — здоровенные, наши — больше мелкота). А болельщицкое чувство распаляется предельно, когда свои выглядят слабее чужих. Тут уж переживаешь насмерть. Изойдешь в крике, помогая.

Зрелище захватило. На следующий день только о нем и говорили. Все потрясло. Выдвинутые в поле ворота в первую очередь. Такого раньше вообразить не могли. Способ броска — плавное толкание шайбы (удар-щелчок много позже появился). Тоже заставил раскрыть рты.

Еще помню — сенсационная информация про чехов (команда называлась ЛТЦ). Чемпионы мира! Мы тогда никаких чемпионов мира и не видывали — и ни в каких видах спорта! Да еще якобы у себя в Чехословакии играют даже летом — на искусственном льду. Этот искусственный лед тоже ошеломлял. По полному незнанию представляли себе как состав, что в те годы продавцы мороженого клали в ящики с эскимо: дымящиеся холодным паром белые такие куски.

Наши играли с ЛТЦ на равных — раз выиграют, раз проиграют. Много позже известный спортивный чин Напастников (первый директор «Лужников») говорил, что на те игры чехи приехали «с пониманием» — особенно огорчать советских друзей не надо. Не исключено. Во-первых, правила были смягчены в нашу пользу. Силовой борьбы — ни следа. Соприкосновение — удаление. Во-вторых, слишком уж много в игре чехи смеялись. Особенно нашим индивидуальным прорывам. Наши гоняли на сумасшедшей скорости — в два, если не в три раза быстрее чехов. Но с шайбой не очень управлялись — вот беда. Понесется игрок, долетит до ворот, а где шайба — не знает сам.

А снежковая вакханалия? Кто помнит ее? В перерывах стоявшие на трибуне повыше принимались садить снежками безразборно вниз. В тех, кто стоял ниже. Это было зрелище! Я помню его, уже когда игры начинались вечером, при ярком электрическом свете. Сверкая в лучах, тысячи снежков неслись вниз словно феерическая метель. Полковники и генералы ходили на игры массово. И все в папахах из серого каракуля. Вот по ним-то и садили. Едва успевали полковники и генералы подбирать сшибаемые папахи. Что вызывало вокруг веселый гул, а сверху — удвоенное швыряние. Страдала армия, но не ретировалась.

Ну а после пошли частые международные встречи. Иные и мощные страсти забушевали вокруг игры.

Фото А. Бочинина