...История России складывалась так, что примерно раз в два поколения половина ее детей становилась беспризорной. После революции на улице оказалась изрядная часть детей из приличных семей — от дворян до мелкого чиновничества, пополнивших ряды традиционных оборванцев, имевших место во все времена. Тот же Горький в пародийном святочном рассказе предупреждал от сентиментального отношения к этим мальчикам и девочкам со спичками: взрослыми комплексами и муками совести они обременены не были и убить могли запросто. Именно страшной смесью сентиментов и жестокости эти дети зарабатывали себе на жизнь: у сильных и трезвых жалостно клянчили, бессильных и пьяных безжалостно обирали.
После гражданской их стали железной рукой загонять к счастью, мыть, одевать, — идеалисты вроде ШКИДовского ВикНикСора были редкостью, в массе своей педагоги повозвращались с фронтов и лучше всего умели подавать команду «Стройсь!». Это поколение выиграло войну, восстановило страну и нарожало детей.
Дети этих детей силой обстоятельств снова оказались на улице, но прогресс не дремлет, и для кайфа у них уже есть клей, а для пропитания — «Макдоналдс», где подают щедро. Эти дети охотно забивают бомжей или измываются над пьяными прохожими. Будь я сегодня их ровесником, я боялся бы их больше, чем армии. И, кстати, напрасно, потому что к детям из хороших семей у них отношение почтительно-любопытное, как к существам из другого мира.
В строгом смысле они не беспризорники: у большинства есть родители либо бабушки, но просто в семье много ртов. Один из них, которого я близко знал, весь увешивался значками и в таком виде давал себя за деньги сфотографировать иностранцам. На вопрос, кто он, отвечал универсальной фразой: «Я свободный гражданин свободной страны». Другой, которого я тоже немного знал, чуть не умер от горлового кровотечения, наступившего вследствие неумеренного нюхания клея. Третья, четырнадцатилетняя, которую я часто встречал у ВДНХ (она была там вполне уместна — тоже своеобразное достижение народного хозяйства), попала на воспитание в антропософскую коммуну, затерянную в лесах, где быстро освоила связи с ближайшей деревней и стала бегать туда на танцы и блядки, а потом научила и здоровую сельскую молодежь нюхать клей. Из живых существ ей больше всего нравились лошади. Еще одна такая девочка, за судьбой которой я слежу с давним, хотя и прохладным, любопытством, вышла замуж за милиционера, задержавшего ее однажды, и живет с ним счастливо вот уже четыре года (сейчас ей двадцать, брак разрешили по залету).
Когда у взрослых наступает очередной в истории «праздник непослушания» (как сейчас), дети берут на себя традиционные взрослые функции — сами себя кормят, одевают, организуют, их простой пещерный быт стоит на основах звериной взаимопомощи и вечного недоверия к чужаку. Ребенок, хоть год проживший в уличном стаде, невоспитуем в принципе: будучи помещен в условия теплого и дружественного дома, он будет издеваться над обоими усыновителями, воровать деньги и выносить своим. Никакая Мальвина не перевоспитает эту помесь Карабаса, Буратино и Артемона с периодическими закосами под Пьеро. Ненавижу умильные статьи о сметливости, дружбе и жажде знаний, присущей этой категории российских детей. Будь этим детям присуще хоть что-то человеческое, они бы не выжили на постсоветской улице. Есть ведь и звериные добродетели (не только человеческие) — например, здоровый инстинкт самосохранения.
Единственная любовь, действительно им присущая, — любовь к улице. Потому что ни дома, ни Родины уже нет, а улица есть всегда. Правда, один из них, которого я тоже знал, очень любил свою вечно пьяную мать. Прожить вместе с ней не мог и дня, но за глаза очень жалел. Когда рассказывал о ней, всегда плакал. Другие, правда, говорили, что никакой матери у него сроду не было. Но не может же такого быть. У всех есть мать.
Я думаю, что Горький прав и жалеть их не надо. Никакой любви и жалости не хватит — вытаскивать обратно в человеческий мир тех, кто уже попробовал звериных радостей. Их надо бояться. И кормить, обязательно кормить. Может быть, они запомнят тех, кто кормил: в лицо или хотя бы по запаху.
Андрей ГАМАЛОВФото Александра Карнакова