Алексей ДИДУРОВ
ЛЕРА
Когда Лера въезжает в свой старый двор на темном, цвета безлунного ночного неба, «BMW», на лай ее добермана, восседающего на заднем сиденье, как индийский дипломат, к машине сбегается все досужее население дома. То есть старики и дети, чьей любимицей Лера была всегда, пока жила здесь с самого раннего детства. Более светлой, отзывчивой, заботливой ко всему живому и неживому девочки округа не знала, не знает и скорее всего уже не узнает никогда. Она, прирожденная тимуровка, бегала пенсионерам в магазин, ухаживала за больными, сидела с младенцами, играла с малышней и защищала ее с риском для целостности организма от инородцев, мыла полы инвалидам, выручала из милиции подростков — и все это совершенно бескорыстно, в любое время дня и ночи, при любой погоде и во всяком состоянии духа и тела. Один ее взгляд лечил людскую озлобленность и обиду на жизнь, разглаживал морщины, растягивал улыбки, прогонял тоску, снимал усталость. Смех Леры, как хлопки ангельских крыльев, гулко множился по подъездам и витал над двором. Не было в доме ни одной свадьбы, дня рождения, госпраздника или, в обратную сторону, проводов в армию, похорон — чтобы честное собрание забыло поискать и пригласить Леру. Она, по большому счету, являлась признанным божеством округи и добрым гением ее народонаселения. Ибо слава ее сквозила по всем местным проходнякам и лабиринтам переулков от «Пушки» до Неглинки, от Страстного бульвара до Кузнецкого моста, там, где ступала нога всякого живущего в нашем околотке не менее раза в сутки.
Сказка оборвалась в день рождения Леры, более того — в день ее шестнадцатилетия. Ее, торопившуюся в свою коммуналку, полную гостей, с большой коробкой пирожных и целлофановым пакетом клюквы в сахаре зажал в лифте и попытался изнасиловать лимитчик и бывший мент Капусткин — он насажал ей синяков, исцарапал, прокусил губу. Отбили ее, кричавшую, старухи-соседки по лестничной площадке. В этот день все, пользовавшиеся лифтом, месили ногами эклеры и давили белые шарики, брызгавшие из-под подошв кровавыми струйками.
Капусткин и трех часов не просидел в участке — бывшие сослуживцы и дружки отпустили его домой, показания Леры назвали ложью, справкой осмотра в травмпункте пренебрегли, мать девочки запугали (это удалось легко — младший брат Леры был на горе семье вороватый пацан, Лера частенько нанималась на почту и до школы на рассвете моталась по округе с громадной сумкой — разносила газеты и письма, чтобы возместить пострадавшим ущерб, нанесенный рейдами братца по личным автомобилям и карманам пальто в прихожих, куда он наведывался якобы «позвонить в бюро ремонта телефонов — наш чего-то забарахлил»).
Сразу после происшествия Лера, к печали всех любивших ее и знавших, погасла, замкнулась, стала сторониться людей, и больше всего из-за этого переживали дети двора, страстно тянувшиеся к ней. Она и училище бросила, где готовилась стать портнихой с прицелом на вуз и на стезю модельера (рисовала более чем неплохо). С глаз людских она просто исчезла, что казалось многим каким-то зловещим знаком или предзнаменованием.
Только однажды многие из двора увидели и услышали новую Леру. И были поражены переменой, происшедшей с ней — ее манерой поведения, настроем и даже тембром голоса. Аккурат во время августовского путча в девяносто первом вся улица, где жила Лера, была оцеплена и перегорожена десантурой — офицерские патрули и танки с парашютиками на броне на дистанции метров в пятнадцать друг от друга берегли покой премьера — гекачеписта Павлова, резиденция которого осчастливила квартал в тот год. Прохожих обыскивали до носков, только что в ноздрях не шарили. Лера в ту пору кинулась по дворам искать братца — почуяла, что пропал он из дома в нешуточное время. Завидев ее с танка, стоявшего у подворотни Лериного дома, десантура решила позабавиться: лейтенантик и пара голубых беретов спрыгнули на тротуар и загородили Лере дорогу: «Расстегнись! Руки за голову!» Зеваки, знавшие Леру, оцепенели. И тут раздался хриплый, устало-напряженный, неожиданный для всех голос Леры: «Пошли вон с моей улицы, дармоеды! Кто вас сюда звал?! Я здесь родилась и выросла, это мой дом: в окне, на которое направлена ваша пушка, — моя больная мать. Мы вас кормим и одеваем, а вы пушки на нас наставили — подонки!..»
Чудо-богатыри опешили. Солдатики открыли рты. Первым опомнился лейтенантик: «Вали отсюда, сучка, пока я тебе дырку во лбу не сделал!» Вот тут произошло невообразимое — Лера развернулась и закатила офицерику пощечину. Он рывком занес для удара ногу в коротком шнурованном сапоге, но Леру дернули за свои спины два старика с орденскими планками на лацканах засаленных обвислых пиджаков: «Но, но, воин! Имей совесть!»
Путч кончился тем, что в околотке, как грибы после дождя, стали плодиться частные магазины и особенно ларьки с фирменными товарами «оттуда». Громко разговаривая о чем-то очень личном, раскованно и с матерком по улице вразвалку загуляли владельцы новых торговых точек, давя на психику аборигенов бычьими борцовскими шеями и пиджаками цвета доллара. Как лодки носами на берег или выбросившиеся на пляж кашалоты, смяли прохожих на тротуарах в плотную разнонаправленную колонну иномарки. Девочек района новые молодые русские и немосквичи с Кавказа взяли на учет и рассадили по салонам своих ненашенских «тачек». Всех — кроме Леры. «Наезды» на нее терпели фиаско. Она была неприступна. Долго. Но сколь веревочке не виться, а уж коль она — девица...
Меж новыми хозяевами округи начались разборки, залаяли сначала в ночах, а потом и средь белых дней пистолетные выстрелы. И однажды, когда Лера выходила из подворотни, в десяти шагах от нее взорвалась иномарка и поразительно быстро вспыхнула, взметнув пламя до третьего этажа фасада, выходящего на улицу и осыпавшего стекла окон. А из черного столба дыма, поглотившего контуры автомобиля, выполз Лере под ноги окровавленный и опаленный парень. Лера подхватила его, подтянула на себя, помогши встать, и, ухватясь за ремень брюк, повела к своему подъезду.
Заклеенный пластырем, изукрашенный йодом, вымазанный по ожогам подсолнечным маслом, отпоенный от шока рябиновой настойкой, еле натянув «тренчик» младшего братца Леры (сидевшего уже в колонии), погорелец весело рассказал девушке свою нехитрую версию покушения на него: он скупил почти все магазины на этой улице, чтобы соединить их в свой собственный, именной торговый ряд (где деньги взял? В тумбочке...). А кое-кому это не понравилось. Вот и все. Но это поправимо. Благо, благодаря усилиям прелестной незнакомки силы вновь, как говорится, вернулись к нему — и так далее...
Через два месяца сыграли свадьбу. Лера согласилась на нее при одном условии — именной торговый ряд жениха будет существовать как можно дальше от родной улицы невесты. Условие было выполнено.
Свадебное путешествие состоялось по маршруту: «Южная Франция — Италия — Греция — Турция — Грузия». Возвращались через Абхазию. Шальной снаряд зажег автомобиль, прошив осколком молодожена. Лера и доберман-щенок, купленный на толкучке, отделались легко.
Вступив в права хозяйки торгового ряда, Лера по занятости своей редко навещает свою малую родину и одиноко стареющую мать. Брата из колонии сестра выкупила, и он сгинул в нетях, даже не попросив подъемных. Но если бы и попросил, получил бы вряд ли — даже знакомым с детства старикам в родном дворе, даже им и даже взаймы Лера денег (и даже малые суммы!) не дает. Что, как показывает всемирно-исторический опыт капитализма, говорит о ее процветании и прочном бизнесе.
Хеппи-энд.