Елена ЧЕРКАСОВА
ЛЮБОВЬ
Недавно я долго болела гриппом. Это «долго» растянулось на целых три недели, когда не хочется ни есть, ни пить, ни читать, ни смотреть телевизор, и тогда только лежишь и много-много разных неожиданных сумбурных мыслей беспорядочно мелькают в твоем воспаленном ОРЗ-шном мозгу.
Мысли о том... что вокруг тебя уходит в небытие много разных людей, родных и знакомых, близких друзей и соседей... что сама ты уже не молода и не здорова и совсем неизвестно, когда наступит твой последний день. Или о том, например, что когда мне было в 1967 году 22 года — СССР праздновал 50 лет Великой Октябрьской революции. Казалось, что это было в таком далеком далеке, что и представить себе трудно... А теперь далекое прошлое почему-то кажется намного ближе. Например, война. Почему? Не знаю.
Эти истории из фронтовой жизни отца рассказала мне моя мама.
Четыре года войны отец прошел, не выпив ни одной капли спирта, не выкурив ни одной папиросы — меняя все это на сладкое.
...Комиссовавшись после двух ранений и получив вторую группу инвалидности, от которой затем все фронтовики отказались, так как нельзя было трудоустроиться, отец вернулся в город Кунцево (ныне Кунцевский район Москвы), работал в отделе кадров, где и познакомился с моей мамой, дочерью репрессированного грека и русской женщины из-под Волоколамска. Паспорта у моих мамы и бабушки были иностранные, и им было предложено в 24 часа покинуть Советский Союз. Или — арест. И тогда мой будущий отец взял их на поруки «под свою ответственность», за что был отстранен от должности, а впоследствии и исключен из партии. Наверное, ему это было очень дорого, так как в партию он вступал в 43-м и потом при обмене партбилетов он дошел до ЦК, чтобы это старое исключение не попало в новый билет (его восстановили).
В те далекие годы отца вызвали к Калинину, который поинтересовался у молодого тогда еще, заслуженного инвалида: «Что тебе, русских девок не хватило, что ли?»
Отец и мама были люди очень разные. Мама воспитывалась до какого-то периода с няней и учила французский язык. Жила в самом живописном месте Кунцева, где были дачи Стеклова, певца Михайлова, других писателей и художников.
Отец был родом из Одоевского района Тульской области. Окончил школу-семилетку, что по тем временам было очень неплохим образованием. Во всяком случае, в своей жизни я больше никогда не встречала такого прямого почерка в изящных завитушечках и такой врожденной, что ли, грамотности, когда человек по наитию, а не по правилам ставил запятые, а ошибался лишь в редких незнакомых словах. Начальная буква «В» его имени в росписи была просто шедевром каллиграфии.
Человеком он был простым и деликатным. Мне иногда казалось, что любовь моих родителей была основана на каком-то преклонении отца перед интеллигентностью и сильным характером матери, а мать ценила и уважала отца за сильный поступок в годы сталинских репрессий и его покорность ее сильной натуре. Все свое детство и юность я видела их обоих в самоотверженном служении семье. Мама в первую очередь одевала меня и отца. Отец ухаживал за смертельно больным тестем, вернувшимся из лагерей умирать в 1953 году. Все оставляли друг другу какой-нибудь лакомый или дефицитный кусочек, пока он не скукоживался в холодильнике. Мама, однако, считала, что отец был бы более счастлив с какой-нибудь другой женщиной, например, продавщицей пива. Ему было бы гораздо с ней проще и уютнее. Импровизировала она всегда на эту тему вслух при отце и при мне. Не знаю, то ли ей хотелось, чтобы мы ее уверяли в обратном, то ли ждала восхищения. Отца, по-моему, такая жизнь устраивала. Он никогда не заботился о себе, даже не знал своих размеров. Но всегда свято исполнял мамины поручения: пойти в прачечную, химчистку, купить по списку продукты.
Во время войны отцу, можно сказать, повезло, в конце 1943 года он был комиссован после двух ранений, и не повезло, что достались далеко не победные наступательные годы, а первые, тяжелые, когда награды давались скупо. Свои шесть медалей он не носил, но аккуратно хранил в коробочке. Рассказов о войне я от него никогда не слышала. А то, что услышала, было очень непохоже на то, что видела в кино и читала в книгах.
Первая страшная история случилась у отца в первый год войны. Молодой тульский паренек с синими глазами приглянулся молодой медсестричке. Пехота воевала тяжело. Бездорожье, распутица. Из-за личных симпатий отец посадил на крыло своего танка девушку-санинструктора. Бойцы бежали с оружием рядом, а она въехала в этот бой на лязгающей броне. Слепая или не слепая пуля ранила девушку, но помнил отец одно: как потеряла сознание его первая девушка и как упала. На полном ходу экипаж машины боевой переехал молодую женщину и, не останавливаясь (в танке ведь еще командир есть), бросился в бой. После боя мой будущий отец саперной лопаткой счищал свою первую любовь с траков гусеницы.
Но поседел он после другого случая. Не помню, под каким географическим названием значился населенный пункт, за который шел бой. Но танков было подбито очень много. Танк отца из боя вышел, но получил поломки опять из-за того же бездорожья. Приказ был таков: «К утру танк должен быть в бою, иначе пойдешь под трибунал!» К передовой он полз ночью в сорокаградусный мороз, взяв с собой инструмент. Дополз он до подбитого танка своего друга Сергея, который за эти несколько часов не только остыл, а просто вмерз в сиденье. Нужная к сломанному танку деталь была под ногами трупа. Рубил он эти ноги и не мог вспомнить, о чем думал. Нет, помнил точно, что не о друге и даже не о себе, а только о той нужной детали. Утром приполз он назад. Седину заметил командир, который обещал представить отца к награде.
В бою под Воронежем танк отца был подбит и сам он был ранен в руку. На машину до санбата его не посадили, так как брали только лежачих или раненных в ноги, «а ты сам дойдешь». А идти было верст так двадцать. Через пять встретил ту машину — прямое попадание. Рука была перебита в локте и больше до конца жизни не сгибалась. От заражения спасли черви, которые завелись в гнойной ране, они его объели и тем самым спасли, так сказал военврач в госпитале, но не заметили там, что осколок перебил не только руку, а кусочек от него пробил бок и попал в легкое и жил там до 40-летнего юбилея Победы, когда отца первый раз в жизни как инвалида войны отправили в ВКНЦ на обследование. Военное предприятие, где он работал, ежегодно проводило флюорографическое обследование, не заметить этого осколка, по словам кардиологов, было невозможно.
И последнее, что рассказала мама, — ни разу в боях отец не слышал крика: «За Сталина!» Может быть, потому, что в танке сидел?
Фото из семейного архива