ГРУЗДИ ГНЕВА — ЗАКУСКА ПОД «67-Ю ПАРАЛЛЕЛЬ»

Цвета обещанных купюр

Ветер с тундры лезет под куртку, гудит в горлышке пивной бутылки.

Кутая ее за пазухой, как продрогшего котенка, я топчусь на автобусной остановке.

— Слушай, — говорю я пускающему по ветру сигаретный дым работяге, — а автобусы на шахту уже ходят?

— Ездят, — поправляет меня он.

Оказывается, с четырех утра, каждые полчаса, туда — на шахту и обратно — в поселок Воргашорский. Денег при этом никто не берет. И это единственная местная привилегия.

В рабочей общаге, поглаживая осторожно грубой ладонью сына по светлой головке, крепильщик четвертого разряда, здоровенный, как северный олень, Саня Кемер говорил мне, что до сих пор не видел, как выглядят новые российские полста рублей, потому что вот уже одиннадцать месяцев шахта не выплачивает ему зарплату.

— А жрем мы вот на эти талоны в кредит под задолженность, — он показывает мне какие-то бумажки и потом орет вдруг так, что ребенок вздрагивает, — а они совсем невкусные!

— Так что ж ты не уезжаешь отсюда... — говорю я, — с такими руками жить везде можно.

— Вот когда деньги отдадут, то завтра же уеду.

Он болтает. Отсюда теперь уехать очень тяжело. Потому что большинство здесь живущих — заложники заработанных ими денег. Многие говорят: вот отдадут долг, тогда и...

Долг каждому шахтеру, а на Воргашорской работают 3200 человек, от 40 до 80 миллионов старых рублей. У шахты таких денег нет.

Когда в 1975 году в заснеженной тундре, в 20 минутах езды от добытого уже угля, забили в вечную мерзлоту первые сваи блочных пятиэтажек, желающих быстро и много заработать было предостаточно.

Саня Кемер говорит, что, когда он приехал сюда из пыльного Казахстана, в общажной комнатухе нормально пахло мужским потом и проживало по шесть человек. Теперь же за заколоченными ржавым железом и фанерой окнами только пустота и живучий бытовой грибок.

Таких вымирающих поселков в Воркутинском угольном районе много. Закрылись шахты Южная, Центральная, Юр-Шор, Юнь-Яга, Промышленная, Хальмер-Ю... Недавно затопили недостроенную «Тридцать третью»... Возле каждой шахты был поселок.

Сане Кемеру я хотел показать новую пятидесятирублевую купюру, но передумал и купил в коммерческой палатке шоколадную пасту «Нестле» для его сына. Пока Саня возбужденно и агрессивно рассказывал мне о жизни за полярным кругом, мальчик съел всю банку.

Хоть бастуй, хоть не бастуй

Воргашорская — единственная рентабельная в Воркутинском угольном районе шахта. Здесь угля еще лет на 20--25. Нынешние почти 200 километров подземных выработок за эти годы могут увеличиться вдвое.

Но дело не в прорытых расстояниях, а в количестве и качестве тутошнего угля. Его здесь так много, что скопившийся за время интинской рельсовой забастовки отвал на берегу ручья «Оленья тропа» (так переводится с ненецкого Ворга-Шор) похож на пик Коммунизма.

На вершине я, как уставший путешественник, вытряхнул угольную крошку из почерневших ботинок и спугнул тройку вернувшихся уже жирных, беспечных гусей.

На воргашорском энергетическом угле работает череповецкая «Северсталь». Во всей России только это предприятие рассчитывается с шахтой наличными. А имея после недавнего акционирования на весь трудовой коллектив всего два процента ценных бумаг, бастовать Воргашорской совсем невыгодно.

Рассказывают, в забое заголодовали как-то человек двадцать. Так с другого участка отец спустился в лаву к сыну, хотел по мордам надавать — чтобы не ввязывался в глупую и ненужную затею.

Может, и поэтому у Воргашорской за прошлый год лучшие показатели в России по нормам добычи.

Но все это без толку... Никто тот уголь не покупает. Здесь, в Воркуте, цена его 180 тысяч рублей за тонну, а где-нибудь в Воронеже с транспортными расходами, налогами, надбавками посредников — уже 600--700 тысяч...

Год назад, кажется, генеральный директор шахты Владимир Штенцель собрал тех, кто орал громче всех, и говорит: «Денег нет? Вот уголь. Берите и продавайте. Ищите покупателей».

Желающих продавать было хоть отбавляй. Покупателей не нашел никто.

Медицина катастроф

— А вдруг все это провалится?

Потомок местных финно-угорских племен, единственный коренной воргашорец, который мне здесь повстречался, главный технолог Валерьян Канев, когда понял, о чем я, заставил постучать по дереву.

— Аварий, — отвечает, — пока не было.

Потом задумался, показал на второй обгоревший этаж соседнего здания:

— Вот баня сгорела...

И еще при мне кто-то в лаве сломал ногу. Его на всю шахту по громкой связи назвали козлом.

Я тоже порезал палец. Пошел перебинтовывать в шахтный круглосуточный медпункт.

— Давайте его обработаем, — говорит мне встревоженная происшествием и моим появлением сестра.

— Не надо... Забинтуйте только, — отвечаю я, слизывая сочащуюся кровь.

— Давайте обработаем, — настаивает она.

— Не надо...

Сестра пошла в другую комнату за перевязочным материалом. Мне показалось, что она прошептала: «Козел».

За милых дам

Три незыблемые истины дают силы, согревают, заставляют жить уставших мужчин на холодном Севере: надежда на быстрый и крупный заработок, нескончаемый и оживляющий водочный эффект и томящаяся в бесцветных заполярных сумерках от безделья и ожидания лучшей доли женщина.

Здесь нет некрасивых женщин не потому, что водки достаточно. Здесь их просто мало, и они знают себе цену, свой северный коэффициент.

В шахте на раздаче тормозков я прислушался к игривому разговору.

— Светочка, что ты ходишь, попой водишь? — засовывая за пазуху закопченной робы бумажный пакет с продуктами, очаровывает раздатчицу железнозубый горнорабочий.

— Я не хожу, — отвечает с достоинством Светочка, — я попой вожу.

Против ветра

— Сейчас мы едем на поезде до бремсберга! — Сотников пытается перекричать стук колес неуклюжих вагончиков.

— Ген, а что это — бремсберг?! — я пытаюсь перекричать Сотникова.

— Наклонная горная выработка! По нему — до третьего проходческого участка бригады Павлюка!

— Ген, а в шахте заблудиться можно?!

— Нет! — кричит проработавший здесь двадцать лет Сотников.

— Я уже заблудился!

— Если так, то идешь против ветра! Воздух в шахту подается с выхода!

— Ген, а что-нибудь здесь живое водится?!

— Только шахтеры!

Заместитель технического директора Геннадий Сотников должен, как всегда, замерить количество метана в воздухе. Я для себя решил отработать смену.

...Больно смотреть, невозможно дышать, трудно говорить...

Летит пыль, работает лава, срубает слой за слоем крошащийся уголь...

Освещая прикрепленным к каске фонариком какое-то пространство перед собой, спотыкаясь и падая, стараясь не угодить под движущийся конвейер, я иду на такой же свет.

Коренастый черный человек широченной лопатой сгребает свалившиеся с ленты угольные куски.

Я кричу ему, что мне тоже нужна лопата, что хочу ему помочь. Он, не прекращая работать, что-то кричит мне в ответ. Ничего не слышно. Подползаю ближе. Со сводов сыплется угольная крошка. «Не понял!» — ору я приветливо. Вдруг, тарахтя и заикаясь, конвейер замер. «Иди на хрен! Понял?!» — орет он в ответ.

Если бы все эти десять километров мы шли пешком, то с моей нерасторопностью поспели бы только к концу смены.

Проходческое звено Бондаренко из бригады Павлюка дошло сюда пешком уже пару часов назад и теперь укрепляет верхняк в пройденном отрезке шахты.

Чтобы отслаивающийся уголь не заваливал вырубленный проходческим комбайном коридор, вдоль стен и под сводами кладутся металлические перекрытия.

...Стойка не встает под нужным углом. Я и здоровенный проходчик пытаемся установить ее правильно. Он плотно обхватил ее двумя руками, присел немного, матерится, кряхтит, потеет, выравнивает верхний конец. Я пристроился справа от него, взял кувалду.

— Дай, — говорю, — стукну, и она встанет как надо...

Он держит стойку. Я несуразно размахиваюсь. Кувалда срывается и бьет его прямо по каске. Он не отпускает стойку. Каска съехала ему на глаза.

— Етит твою мать, — произносит он.

...Концентрация метана в воздухе была в пределах допустимой нормы.

Праздник, который всегда

В поселковых магазинах водки много. Пьют любую. Но самая ходовая «67-я параллель» Воркутинского спиртзавода по цене 18 рублей за бутылку.

Я после смены решил удивить всех. Купил мексиканской текилы, стал рассказывать, как пить ее надо. Мол, закуска ни к чему, понемножку пьешь, соль слизывая. Меня послушали, но выпили по полстакана, потом вежливо пробочкой закрыли, говорят, вези ее в Москву. Кто-то за «67-й параллелью» сходил, сальца постругали, серого хлеба нарезали, груздей маринованных, кому-то теща из Мурманска прислала, открыли... Засиделись за полночь...

Тот же Саня Кемер откровенно говорит: «Без водки здесь нельзя».

Ваше политическое кредо

Главного геолога Виталия Иванова провожали в отпуск, к дочери в Харьков. Выпили по рюмке. О новом премьере поговорили, о шахтерских забастовках, о межгосударственных отношениях.

Главный технолог Валерьян Канев взгрустнул что-то, рюмку отодвинул, мол, не пью больше.

— Ты что, Иваныч, бастуешь?

— Нет, — отвечает Канев.

— Тогда пей.

Он выпил.

Фото Д. Беловецкого