Письма в «Огонек»

Исповедь

СКАЗАТЬ, СКОЛЬКО СТОИТ ОТКОСИТЬ ОТ АРМИИ?

Три тысячи баксов, но это было два с лишним года назад. Сейчас чуть больше. Матери так и сказали: давай деньги, справки будут... Целый вечер плакала. Она вообще слаба на слезы. В МГУ на географический не поступил — плачет, сестра стала с грузином встречаться, тоже плачет, говорит, что чечен. Последние лет десять мы жили втроем, но отец хоть и ушел, нас не бросил, помогал крепко. А вот три тысячи для меня пожалел, а может, и не было их у него, какая разница...

Славку, друга моего, откупили, а я пошлепал на призывной. Ну, понятно, мать одно: Чечня, Чечня... Отец, он у меня редкой специальности — краевед, гуманитарщик, в общем, тоже нервничал. Я не качок, но спортом занимался, вроде не боюсь, но внутри что-то дрожало. А потом запилили мы через всю Россию на самый Дальний Восток, в Приморье, в летную часть в самой что ни на есть глухомани. За два года в пяти гарнизонах служил. В моей части было тихо, ни резни, ни дедовщины, ни стрельбы по своим. Правда, врезали мне по первому году за то, что москвич, но это так, мелочь. А вот в соседних, да, были ЧП. Офицеры наши и прапора не давили, у них то с горючим, то с техникой туго. То с денежным довольствием. Вместе с ними ходили в тайгу, дикий виноград и лимонник, орехи на зиму запасали.

Короче, отслужил я, как мы в части говорили, нормалек, — без Чечни. Чечней ведь теперь все называют: морду набили — Чечня, из автомата дурак пальнул — Чечня... Армия, говорят, — школа жизни. Ну что-то увидел, конечно, что-то понял. Понял, что военные сидят в дерьме по самые погоны, даже когда нет боевых действий. А вот два года потерял ни за грош, это да. Работаю сейчас в фирме охранником, штудирую учебники, но идет пока только процесс узнавания старого материала.

Ответьте мне, кому нужна такая служба? Почему затормозили армию на профессиональной основе, ведь указ президента никто не отменял? Скажете — нет денег. Но на бойню в Чечне деньги нашлись. И если новая бойня будет, тоже найдутся.

Верните сына!

ГОСУДАРСТВО ЭКОНОМИТ НА РОДИТЕЛЯХ ПОГИБШИХ СОЛДАТ, ОБВИНЯЯ ИХ СЫНОВЕЙ В САМОУБИЙСТВЕ.

21 марта 1998 года не стало моего сына Толи. Это произошло в в/ч 40383 (пос. Сокол Пермской области) между 18 и 20 часами во время его нахождения на посту (охранял какой-то склад).

Мне позвонили в полночь, кто не помню (был такой удар), и сообщили: «Ваш сын, рядовой Рязанов, застрелился»... У жены — истерика, я успокаиваю ее и себя: может, ошибка, ведь это просто не может произойти, еще вчера он был в увольнении и звонил нам... Толя у нас был домосед, спиртного не пил, наркотиков никогда не принимал. Так уж у нас в глубинке заведено: хочешь кушать — придется очень много работать, держать скотину, большой огород, а еще покос. Это я к тому, что не очень увлечешься глупостями.

Приезжаю в Пермь, на вокзале меня встречает замкомандира по воспитательной части, везет в прокуратуру, но я мало что тогда соображал. Потом везут в морг. На горе трупов лежит на носилках солдат в шинели и валенках. Чтобы его увидеть, пришлось мне лезть по трупам. Останавливается сердце: он. Лицо чистое, глаза открыты, на лбу выходное отверстие от пули, в ранке видна часть лобовой кости, вывернутой наружу. На губах — немного шелухи от семечек...

24 марта Толю привозят в гробу начальник штаба полка и командир роты. Двое солдат, его земляки, показывали дорогу. Занесли его домой, тут, конечно, слов не было... В последний путь его провожали человек триста, и никто не верит в самоубийство. А господа офицеры, его командиры, ни с ним не попрощались, ни к нам, родителям, не подошли. Люди слышали, как садились военные в машину и сказали шоферу: «Рвем отсюда быстрее!»...

До этого, сразу после смерти сына, прислали нам в военкомат извещение: «Прошу сообщить матери рядового Рязанова Анатолия, что ее сын погиб в результате огнестрельного ранения в голову при исполнении обязанностей воинской службы; подполковник Русакевич, майор Григорьев». В военкомате сказали, если окончательное заключение придет — «самоубийство», то они отнимут у нас все льготы. Пусть вернут нам сына, и нам ничего не надо.

Письмо переслано Фондом «Право Матери», защищающим права и интересы родителей, чьи сыновья погибли в армии в мирное время. Тел. 206-05-81.

Чтобы не было беды

ОБ АЛЬТЕРНАТИВНОЙ СЛУЖБЕ Я ЗНАЮ ВСЕ ИЛИ ПОЧТИ ВСЕ.

Сейчас вы меня поймете. Мой сын, почему уж все случилось — отдельный разговор, стал баптистом. Весенний призыв мы миновали, каким образом — это тоже отдельный разговор, но к осеннему нам надо подготовиться. Хотела написать «быть во всеооружии», но именно оружие запрещено ему брать в руки — по убеждениям. Сын готов на все, строить что угодно, работать санитаром и т.д., но только не прикасаться к автомату. Все это у него так глубоко, что я боюсь беды. Я выслушиваю много горького: что на самом деле он уклонист, кто-то должен за него отдуваться, возвращаться без рук и ног, а то и вовсе в цинковом гробу привезут, а мой сосунок будет мирно горшки выносить. Да не уклонист он, поверьте. У нас вся отцовская родня живет по этой вере...

Я решила: беду не допущу. Да, есть закон «Об альтернативной гражданской службе». Но защитит ли он, если принят только в первом чтении? Помните, как вся Дума вздыбилась, кричала, а вот на доработку отдали его Комитету по обороне только сейчас, спустя четыре года. Конечно, к осеннему призыву его не примут, Дума думает долго.

Но ведь есть еще и Антимилитаристская радикальная ассоциация (АРА), председатель АРА депутат Валерий Борщев (это для тех, кто не знает). Ваш корреспондент Г. Мурсалиева писала, как АРА защитила парня, отказавшегося воевать в Чечне. (См. №46, 1997. — Ред.) Так вот, АРА настаивает, что альтернативная служба должна быть только наполовину дольше военной. И сугубо мирной.

Почему я так подробно пишу? Потому что знаю, что у нас с мужем хватит сил и знаний отстоять сына. И денег хватит взять лучшего адвоката и доказать, что даже когда закон не принят, Конституция (ст. 59, ч.3) дает право на альтернативную гражданскую службу. Мне очень жаль, что родители друзей моего сына, тоже баптистов, растерялись и ни во что не верят.