--Когда вы ставите спектакль, то в первую очередь думаете о том, чтобы выгодно его продать?
— Не в первую очередь, но думаю. Только дурак сегодня об этом не думает. Театр — это особого рода производство. Нельзя, чтобы зал был неполный. Я очень не люблю, к примеру, вот что. Предположим, в театре ставит спектакль режиссер, очень талантливый человек. В его распоряжении зал, скажем, мест на восемьсот. А он ставит спектакль, на который ходят сто человек. Для театра это непростительно и очень унизительно. Даже если критики в один голос кричат, что спектакль замечательный. По сути, возможно, да. Но не в условиях этого конкретного зала. Ты в конкретной игре, и будь любезен соблюдать ее правила. Не играй на футбольном поле в пинг-понг. Хочешь сделать элитарный спектакль, ставь его на маленькой сцене.
Гарантировать успех всегда сложно. Работая на большой сцене, я постоянно должен помнить, что у меня тысячный зал. Самое большое мое достижение — ежедневные аншлаги. Это нелегко сделать: мы расположены не в центре Москвы, к нам непросто добираться.
— Как вы прокомментируете то, что «Сатирикон» в народе называют «театром для «новых русских»?
— Какой народ так называет? Определенная часть пишущей о театре братии? Общественное мнение чрезвычайно неповоротливо. Меня, к примеру, многие до сих пор считают танцующим артистом и с удивлением узнают, что я, в общем-то, умею и разговаривать. Судят обо мне еще по Труфальдино — фильму двадцатилетней давности, даже не удосужась познакомиться с тем, что я делаю в театре. А то, что большинство людей в стране меня просто называют «сын Райкина» и все? А то, что «Сатирикон» считают театром одного актера? Или танцующим театром? При том, что мы играем «Великолепного рогоносца» Кроммелинка, «Превращение» Кафки, «Ромео и Джульетту», скоро выпустим «Гамлета». Имеем в труппе ряд артистов, собирающих аншлаги без моего участия. Теперь, ко всему этому вдобавок, и «театр для «новых русских»... Нет, это неправда.
— Возможно, во избежание возникновения подобных нелепиц вам и необходима обширная реклама?
— Не нужна никакая реклама. Нормальные зрители о нас имеют верное мнение.
— Кого вы называете нормальными зрителями?
— Тех, кто ходит в театр за деньги.
— Если бы у вас шестнадцать лет назад был шанс заглянуть в будущее, как бы вы расценили свою сегодняшнюю жизнь?
— Если бы мне тогда сказали, что у меня будет свой театр, в котором будет идти Ростан, Шекспир, Мольер, Кафка, Гольдони, я бы не поверил такому счастью. Другие театры жалуются, что сейчас время очень плохое. А время всегда плохое. Никогда оно не способствует развитию чего-либо настоящего. Всегда окружающая среда против того, что ты делаешь, и за то, чтобы ты умер. Но наша художественная состоятельность сегодня способна противостоять процессу разрушения.
— Какую цель вы преследуете? На что направлены все ваши жизненные силы?
— Выражаясь вульгарно, хочу, чтобы «Сатирикон» стал лучшим российским театром. Надеюсь, что я смогу победить всех в этом соревновании. Если, конечно, останусь жив и здоров.
— Какое соревнование вы имеете в виду?
— Глупое. Которого, по сути, в искусстве быть не должно. Как говорил Осип Мандельштам: «Не сравнивай. Живущий несравним». Но весь мир сошел с ума на этих «Оскарах», «Золотых масках», «ТЭФИ» и т.д. На мой взгляд, соревнование в искусстве — это удел подмастерьев. Для мастеров это унизительно. У каждого мастера своя шкала ценностей. Общего сантиметра быть не может. Все равно что определять, кто лучше: Рафаэль или Микеланджело, Антониони или Висконти. Но для театра есть свои условные, но значимые параметры: посещаемость, зрительская оценка, награды, премии, количество спонсоров, зарплата артистов. И вот в этом-то, думаю, в результате я выиграю у всех.
— А кто вам мешает?
— Например, бездарные критики. Ведь в общественном театральном мнении в связи со мной происходит метаморфоза. Первый театр, в который я поступил, был «Современник». В то время для большинства театроведов я был лишь сыном Аркадия Райкина. Обо мне писали с очень большой снисходительностью. Хорошим артистом, по теории, я быть не мог: на детях гениев природа отдыхает.
Потом уже режиссеры, которые со мной работали, другие актеры, зрители как-то постепенно объяснили критикам, что я, скорее, все-таки хороший артист, чем плохой. И обо мне в прессе понемногу начали хотя бы уважительно отзываться.
К тому, что я стал художественным руководителем театра, критики опять же отнеслись почти презрительно. Они решили, что уж хорошим худруком я точно быть не могу. И только когда через десять лет у меня поставили спектакли лучшие режиссеры страны: Виктюк, Фокин, Фоменко, Машков, сейчас ставит Стуруа, обо мне заговорили по-другому. Ведь мало того, что «Сатирикон» в выигрыше, приглашая такие имена, но и эти режиссеры, как правило, ставят именно у нас свои наиболее успешные спектакли.
А то, что я впоследствии стал самостоятельным постановщиком, большинство критиков и сейчас не могут пережить: вдобавок ко всему еще и режиссер? Не может быть. И столько желчи, высокомерия, сарказма в прессе! Но со временем они и по этому поводу вынуждены будут изменить свое мнение обо мне.
— Такое впечатление, что ваша цель — постоянно самоутверждаться и кому-то что-то доказывать. Почему вы не можете поставить «стенку» между собой и этими невеждами и спокойно делать свое дело, если истинные зрители, ценители театра все равно понимают, где правда, а где ложь?
— Прежде всего доказывать нужно себе. А что такое тогда искусство, если не постоянное самоутверждение? Как можно что-то творить, не сомневаясь? А когда на фоне собственных терзаний порой появляются пренебрежительные и поверхностные статьи, это тем более болезненно воспринимается, и вера в себя еще больше подрывается. Я бьюсь головой об лед, а какой-нибудь критик сидит нога на ногу и с важным видом оценивает: «Five point six, five point seven».
Когда человек искусства заявляет, что какое бы то ни было печатное слово на него не действует — это лукавство. Уверяю вас, никто не остается равнодушным к мнению окружающих.
— Какие основные проблемы, на ваш взгляд, существуют сегодня у российского театра?
— Проблема самого искусства прежде всего. Хорошие спектакли надо делать. Любой театр в первую очередь должен думать о том, чтобы производить качественный продукт — спектакль. Остальные проблемы уже должны исходить из этого. Чтобы сделать хороший спектакль на большой сцене, необходимы дорогие декорации и костюмы. Театр на тысячу мест не может выглядеть бедно, ведь поход туда — праздник для зрителя. На это нужны средства. Во всем мире стационарный большой театр не может являться самоокупаемым, а спонсоров привлечь из-за наших идиотских законов, по которым с выделяемых спонсорами денег надо платить налоги, очень трудно. И закрутилось, закрутилось...
Одна постановка обходится больше чем в сто тысяч долларов! Без дополнительных средств никакой спектакль сделать нельзя. На средства, выделяемые государством, существовать невозможно. Постоянных спонсоров у нас нет. Разовые вливания имеют отношение к выпуску только одного конкретного спектакля: пошиву костюмов, декорациям и т.д. Но актеры ничего не получают с этих денег. Они зарабатывают на выручке от продажи билетов, которые я поэтому и не могу сделать дешевыми. Этого явно недостаточно. Актеры даже в нашем буфете не могут купить желаемое блюдо.
— Как вы находите деньги на свои спектакли?
— Хожу, прошу, выбиваю. У правительства, крупных бизнесменов, банкиров. Это очень тяжело, люди не заинтересованы быть меценатами: кому хочется платить лишние налоги? Если мне помогают, то тихо: умоляют это не афишировать.
— Что побуждает людей давать вам деньги? Что вы предлагаете спонсорам взамен их вложений?
— Ничего не предлагаю. Самолюбию многих льстит то, что к ним обращается известный человек. Кому-то приносит моральное удовлетворение то, что они совершили добрый поступок. Есть те, которые все-таки надеются хоть как-то быть услышанными. А некоторые просто хорошо относятся ко мне лично, любят «Сатирикон», чтят память моего отца. Им приятно мне помочь.
— Вам отказывали в предоставлении денег?
— Конечно. Меня и обманывали часто. На «Трехгрошовую оперу», например, один человек обещал мне дать очень крупную сумму денег, но с условием, что от всех остальных спонсоров я откажусь. Я свою часть условия выполнил... А он два месяца ничего не выплачивал, хотя обещал все дать на следующий день. Чуть не поверг театр в настоящий крах. Тогда я нашел другого человека. А этот так ничего и не выплатил. В результате я ему сказал, что все равно этот спектакль выпущу, приглашу его на премьеру, но у входа не пущу. Это будет в гораздо меньшем масштабе отражение того, что он сделал со мной. Однако я так не поступил.
— Вас не унижают подобные ситуации?
— В принципе я могу любому «поцеловать задницу» и спокойно это переживу, если от его воли будет зависеть судьба моего театра, то есть смысл моей жизни. Со своим же самолюбием я сам разберусь. Разумеется, я не буду делать подлостей, творить зло ради чего бы то ни было. Есть люди, у которых я не возьму денег, даже если они будут об этом умолять. Деньгами, полученными «грязным» способом, Господь не даст распорядиться.
— Какие деньги вы считаете «грязными»? Ведь, как известно, в основе любого крупного состояния всегда лежит хотя бы одна грязная монета. Не говоря уж о капиталах российских финансовых воротил.
— Не надо утрировать ситуацию. Существуют границы порядочности, но не будем и чистоплюями.
— А у вас были мысли открыть театр за рубежом?
— Я же не идиот. Где, кому за рубежом нужен постоянный русский театр? На каком языке бы я играл? Для кого? Для кучки в шестьдесят четыре еврейских родственника? Я привык к другим масштабам. «Сатирикон» знает вся Россия!
— То, что вы постоянно заняты поиском денег, не вредит творческой деятельности?
— Кто же занимается только творчеством? Никто из нас не живет в башне из слоновой кости. Мы все ходим по земле, озабочены бытовыми проблемами.
— Предположим, вы стали министром культуры. Что перво-наперво вы бы сделали для развития театра вообще и своего в частности?
— Начнем с того, что министром культуры я бы не стал никогда. Но я уверен, что наш министр должен вырвать из бюджета хоть что-то необходимое на развитие культуры. Другие, например Минобороны, вон как тащат бюджет на себя. А мы что, менее важны? Воевать надо за право быть услышанными!
— Вы будете как-то бороться, способствовать законодательному стимулированию меценатства?
— Не сомневаюсь, что вскоре у властей до этого дойдут руки. Я вообще уверен, что у нас в России все будет хорошо. Долгие века наша страна была рабской, не говоря о позорнейшем, дьявольском социалистическом режиме. Нужно быть наивным, чтобы поверить или пообещать, что за три-четыре года мы истребим в себе Дракона.
— Вы говорили, что театры, которые напрямую финансируются из федерального бюджета, живут значительно хуже, чем те, кому деньги дает Москва. Вы собираетесь перейти под патронаж московского правительства?
— Да, думаю, что вскоре перейду. Надеюсь, для города иметь дело с «Сатириконом» сегодня лучше, выгоднее, чем с большинством других объектов культуры. Мы сами стоим на ногах, не валимся.
— Как вы относитесь к тому, что актеры зарабатывают дополнительные средства к существованию, я имею в виду съемку в рекламах, телепередачах, кино, озвучки?
— В моем театре актеры почти не имеют возможности это делать. Они у меня сутками заняты: у меня маленькая труппа. У нас вообще нет выходных. Работаем семь дней в неделю в течение многих лет. Театр стоит на ушах.
— А что в такой трудной ситуации удерживает актеров в вашем театре?
— Огромный талант художественного руководителя. (Скромность из моих качеств идет на втором месте после гениальности.) На самом деле действительно удерживает творческая заинтересованность.
Но я стремлюсь к тому, чтобы зарплата актера хоть как-то соответствовала его душевным и физическим затратам. Боюсь, увы, такого не будет никогда. Деньги актера — его имя. А театр не место, где становятся знаменитыми. Это кузница мастерства. А известность получают в кино и на телевидении.
Удерживаются далеко не все. Очень многие не выдерживают, уходят, скандалят. Кого-то я прошу уйти. Всем понятно, что выжить в сегодняшней ситуации очень сложно. Просто я об этом не ору на всю страну, хотя такие позывы есть.
— Вы часто конфликтуете с артистами?
— Редко. Обстоятельства сплачивают. Работаем, как на фронте.
— За что вы можете выгнать человека из своего театра?
— За лень, за недостаточное количество черт характера, которые должны сопутствовать таланту: отсутствие воли, мужества.
— Вы собой довольны?
— Ни в коем случае. Но я считаю, что все развивается нормально.
— Что такое для вас благополучие?
— Нормальные условия для работы. Материальное благополучие — чтобы не экономить каждую копейку, а духовное — это для творческого человека смертельное состояние.
— Вот вы, ваши актеры, технические сотрудники прыгаете выше головы, выжимаете из себя все соки. Не возникает ли у вас порой отчаянного вопроса: а зачем, черт возьми, и кому все это надо?
— Когда у вас с кем-то взаимная любовь, вы спрашиваете себя, зачем все это надо? Смешно даже обсуждать. В искусстве всегда есть и будет потребность. У одних — потребность создавать, а других — потреблять его.
У меня нет времени на депрессии и стрессы. Я работаю в «Сатириконе» шестнадцать лет и ни разу не болел. Не потому, что я суперздоровый человек. Болеть в моем положении просто невозможно. И актеры в такой же ситуации. Кто-то заболел — замена, отмена, вплоть до возврата билетов, что ведет к потере денег. Этого допускать нельзя. О нас расшибаются все эпидемии. Нами движет неистребимое желание выжить.
— Один мой приятель, когда узнал, что я с институтских лекций сбегаю в театр, посмотрел на меня как на сумасшедшую и сказал, что, если я не прекращу размениваться на развлечения, ничего в жизни не достигну. В чем-то он оказался прав. Я продолжаю ходить по театрам, и денег, надо сказать, зарабатываю намного меньше, чем он.
— В тех, кто вроде бы не нуждается в искусстве, через какое-то время тоже перестанут нуждаться. Эти люди духовно не наполнены, следовательно, не совсем полноценны. Чтобы такие, как ваш приятель, поняли, что такое духовная жизнь, мы должны стать театром, в который просто неприлично не ходить. Сперва придут из чисто престижных соображений. А на второй, на третий раз врубятся. Ведь театр — это духовная баня, лекарство. Допинг, без которого даже самые толстокожие, отведав его хоть раз, не смогут обходиться. Но для того чтобы зритель пришел за ним именно к тебе, а не в другой театр, надо крутиться на пупе.
— Как, по вашему мнению, театр должен реагировать на сегодняшнюю жизнь?
— Слово «должен», на мой взгляд, по отношению к искусству неприемлемо. Театр — искусство настоящего момента. Это глаза, общение. Тебя поймут либо сейчас, либо никогда. Театр не может и не должен изменять жизнь. Он просто несет правду. Есть хрестоматийный пример со страданиями юного Вертера, который покончил с собой из-за несчастной любви. Некоторые люди, прочитав об этом, совершали реальные самоубийства. Вряд ли стоит здесь винить Гете. Художник отражает мир таким, каким он его видит, он честен до конца. А каждый уж сам для себя выбирает...
На фото М. Штейнбока:
- Хочу, чтобы «Сатирикон» стал лучшим российским театром. Надеюсь, что смогу победить всех в этом соревновании. Если, конечно, останусь жив и здоров.
- Театр — искусство настоящего момента. Это глаза, общение. Тебя поймут либо сейчас, либо никогда.
- Где, кому за рубежом нужен постоянный русский театр? На каком языке бы я играл? Я же не идиот. «Сатирикон» знает вся Россия!
- Актерам платить нормальную зарплату я не могу. Они даже в нашем буфете не могут купить желаемое блюдо.
- Когда я пришел в «Современник», для большинства театроведов я был лишь сыном Райкина. Хорошим артистом, по теории, я быть не мог.
- Не нужна никакая реклама. Хорошие зрители о нас имеют верное мнение.
- У меня нет времени на депрессии и стрессы. Я работаю в «Сатириконе» шестнадцать лет и ни разу не болел.
- Театр — это особого рода производство. Нельзя, чтобы зал был неполный.
- Самолюбию многих льстит то, что к ним обращается известный человек. Это престижно.
- Скромность из моих качеств идет на втором месте после гениальности. Актеров удерживает творческая заинтересованность.
- Все сошли с ума на этих «Золотых масках», «ТЭФИ» и т.д. На мой взгляд, соревнование в искусстве — это удел подмастерьев.