1918
БАЛ НА ПОМОЙКЕ
...Как-то незаметно исчезли голуби — жители города научились ловить их на удочки. В годовщину февральской революции на Василеостровской набережной пала лошадь. Никто и не пытался ее убрать, но дня через три кто-то отрезал от туши кусок, потом стали прибегать со всей округи голодные злые собаки и глодать ее. Долго обглоданные ноги торчали посреди мостовой. В Петрограде — голод.
«Теперь кусочком хлеба и фунтиком сахару, — записал в дневнике очевидец этих событий Михаил Пришвин, — можно приманить к себе человека: вот она теперь, как богатая невеста в прежние времена, думает: правда, он любит ее или ходит из-за продовольствия?»
На окраинной улице с названием Плуталовая прохожие уже не удивляются, читая вывеску на одном из домов: «Здесь можно купить собачье мясо». А на Невском — толпа. Митинг? Нет, продают ржаные лепешки! Их жадно расхватывают и торопливо несут по домам. Только там «счастливчики» обнаруживают, что слеплены они из глины и навоза. Лепешки «Земля и Воля»...
Деньги больше не имеют цены. На рынках вчерашние богачи меняют столовое серебро на хлеб, шубы — на сахар и муку.
Я сегодня, гражданин, плохо спал —
Душу я на керосин променял.
Многие горожане пытаются уехать в деревню и там выменять на вещи хоть что-нибудь съестное. Мешочник — новая профессия в стране большевиков. В общих «твердых» вагонах люди в неслыханной духоте и грязи сидят буквально друг на друге. Есть и «мягкие», международные, оставшиеся с прошлых времен, но и там вместо ламп — свечные огарки, а кресла, обитые бархатом, кишат вшами. Укус каждой из них — почти наверняка сыпной тиф.
«Вся-то пыль земная, весь мусор, хлам мчится в хвосте кометы Ленина...» — еще одна запись из пришвинского дневника.
«Хвост кометы» смел с городских улиц и дворников. «Такой грязи, таких ухабов, таких ям, такого безобразия я не видывал во всю жизнь не только в Москве, но и в провинциальных городах. Пешеходы осторожно пробираются по мостовым и ругательски ругают свободу», — москвич Николай Окунев в это время тоже вел дневник. До октября 1917-го — средней руки чиновник, теперь, как он сам замечает с горькой иронией, — «подлый прихвостень бездарной и глупой буржуазии».
Пришвин вспоминал, как однажды «хозяйка дома, богатая некогда барыня, сама вышла с метлой на улицу. Но тут некий хам привез целый воз всякой нечисти, навоза, льда вместе с дохлыми собаками и кошками и свалил все это в переулок против дома, где она подметала. И некому хама остановить: свалил и уехал себе безнаказанно».
В Петрограде, в Доме искусств, одно время существовало общежитие для писателей и художников. Там поселились Гумилев, Ходасевич, Мандельштам, Шагинян, Пяст, В. Рождественский... Новый, 1919 год встречали все вместе, был даже устроен бал-маскарад. Вышел он необыкновенно шумным и многолюдным. Ни капли вина, разумеется, не было выпито, навеселились все, как разыгравшиеся дети. И как дети расхватывали единственное, что было в буфете, — пирожные.
На другой день в «Красной газете» под грозным псевдонимом «Браунинг N» появились стихи «Бал на Помойке»:
Разутюженные брючки,
Миль пардон, какие ручки.
Автор описывал, негодуя, наглые толпы буржуев, объедающихся пирожными в «сердце красной России», и взывал: «Чека, где ты?» Чека откликнулась. На следующий день все выходы Дома искусств были перекрыты мрачного вида красноармейцами, и элегантного вида молодой человек в галифе, проверив заодно документы у всех присутствовавших, опечатал буфет красными огромными печатями.
Екатерина САФОНОВА
На фото из Российского государственного архива кинофотодокументов:
1918 г. Троцкий возвращается с инспекции войск Восточного фронта.