КЛАДБИЩЕНСКИЙ ЧЕМПИОН

Имя героя мной изменено. Кто помнит его в прошлой жизни, узнает и сегодня, как сразу узнал я. Это он только внешне совсем другой, а в душе всё тот же, что и в лучшие свои времена...

Простите за нескромный вопрос: как вам удается сегодня достоинство сохранить?

У меня тут один знакомый, рассуждая, как бы отстоять свое достоинство, забил себе в голову: «Куплю ствол!» Я ему говорю: «Да брось ты людей смешить». Какой там! Купил себе ПМ, новенький, не то чтобы из Чечни, с хвостом, а прямо с завода. Где-то и лицензию нарисовал себе. И что вы думаете? Назавтра приходят трое, положили его лицом на пол: «Где у тебя техпаспорт и ключи от машины?» Ну и что, помог ему Макаров? Вынесли всю аппаратуру, компьютер, кое-что из барахла и на его же «Ауди» смылись.

— Что ж ты не стрелял-то? — спрашиваю.

— Да ну, — рукой машет, — не умею. А потом, не дай Бог, убьешь — еще хуже будет... — вот и говори с ним. Умотаешься! Нет, ствол не выход. Надо по-другому как-то. А как? С кого пример брать, с кого делать жизнь? Есть с кого.

...Прошлым летом я халтурил на одном центровом московском кладбище. Я там был по установке памятников. Попал в очень хорошую бригаду. Мы и оградки ставили, и цоколя, и цветники заливали. Не жаловались. Но уставали, конечно, как собаки.

Раз иду по дорожке в самой глубине территории, от церкви неподалеку. Гляжу: сидит нищий. Когда-то, видно, здоровый был мужик — плечи покатые, грудь широкая, а теперь старый и совсем плох. Кепку бросил на землю и даже не смотрит ни на кого. Не канючит, как другие: «Подайте, Христа ради». Кто ему подаст? Тем более в таком месте. Я подошел, дал ему штуку.

— Слушай, отец, ты чего здесь сел-то? Может, если тебя от церкви гоняют, скажи, я со старостой поговорю.

— Спасибо. Только нельзя на паперти мне сидеть.

— А что такое?

— Понимаешь, там много разного народу толкается, хоронят все больше знаменитостей — могут узнать. А я не хочу, чтобы меня узнавали.

Дело понятное. Стал я раз в день давать ему по штуке, а в удачные дни, бывает, и побольше. Подхожу как-то со своей штукой к нему и вижу издалека: пьянь какая-то к нему вяжется. Ну, я побежал, а в сапогах да с лопатой, с ломом быстро не побежишь. Пока я тилипался, он сам — вот я люблю это — движение такое мгновенное, правый боковой по корпусу. В самую область сердца угадал. Подхожу — лежит голубчик и хлюпает. Я сапогом под ребра его ткнул слегка, чтоб понятней было, а старик мне говорит:

— Оставь ты его. Лучше я ему сейчас воды в баночке принесу. Ему в таком случае хорошо холодной водичкой в лицо побрызгать.

Сходил я сам, принес воды. Козел отполз, я со стариком рядом присел.

— Как, — спрашиваю, — себя чувствуешь?

— Нормально, — и, знаете, улыбается. Улыбка у него прямо как у малого дитяти.

Я закурил, ему предложил. Он отказался.

— Ну и удар у тебя, — говорю. — Где научился? Сидел что ли?

Он опять с улыбкой на меня глядит: пенек ты, дескать, парень.

— Такую фамилию не слыхал, Садопалов?

— Садопалов? Погоди-погоди... Боксер-чемпион?

— Европы. Дважды. Я еще на Олимпиаду в Мельбурн ездил, ты этого не помнишь, пешком под стол ходил. Правда, там у меня в полуфинале был нокаут.

— В Мельбурн? Сколько ж тебе лет?

— Семьдесят восемь скоро.

— Ты небось заслуженный мастер СССР?

— Да, теперь это неактуально, — улыбается.

— Как так неактуально? Ты ж не второразрядник — элита! Пенсию ведь, наверное, получаешь.

— Пенсия-то, можно сказать, максимальная — четыреста семьдесят. А видишь какое дело, сын у меня срок мотает. А внук — дурак, наркоман.

— И ты ему здесь на дурь собираешь?

— На это дело здесь я ему, конечно, не наберу. А вот пожрать... У них ведь, знаешь, какой аппетит бывает. И еще на зиму хочу ему сапоги приличные купить.

Думал я, думал, курил, курил.

— Слушай, отец, хочешь одну работу со мной сделать пополам?

— Что за работа?

— Тут неподалеку две большие гробницы, еще довоенные, они без арматуры, понимаешь, хрупкие очень. И обе утопли в грунте. Надо их откопать, аккуратненько вывесить, поставить ровненько на швеллера, снова землей засыпать и потом покрыть серебрянкой. Вся работа пол-лимона. Сегодня сделаем, завтра клиент приносит бабки.

Он опять с улыбкой своей:

— Так ведь ты ж, наверное, хотел один сделать?

— Да, я устал сегодня. Давай, помоги.

Пришли на место. Я дал ему лопату.

— Гляди только, без меня не вздумай подымать. Не дай Бог, лопнет. А я пока сбегаю на хоздвор, найду там швеллера и скоро приду.

Возвращаюсь через полчаса со швеллерами. Вижу: он одну-то гробницу уже почти откопал и лопату бросил. Сидит — глядеть страшно. Серый весь. И дышит, как запаленная лошадь.

— Нет, — говорит, — не судьба!

А сам все улыбается. Ну просто душу она мне рвет, улыбка эта. Подумайте сами: чего с такой жизни улыбаться?!

— Давай, — предлагаю, — поговорю с бригадой, будешь стоять на воротах, для нас клиентов ловить. Полтинник, а то и больше будет выходить в день.

А он отвечает:

— Прости, парень. Вижу — хочешь помочь. Но не обижайся ты. Не могу я быть могильщиком. Это ниже достоинства. Это, значит, мне сломаться.

Я не обиделся. Все правильно. Большой человек. Был большой и остался таким. Не пригнешь его к земле. Даже за деньги. Одно только меня разозлило (если уж он такой большой):

— А когда Спорткомитет-то ваш растаскивали, — спрашиваю, — чего ж они тебе ничего не отвалили? Ведь тогда многие отхватили хороший кусок.

И вот что он мне сказал:

— Попросить надо было. Понимаешь? Попросить. И крепко попросить.

— А здесь ты разве не просишь?

— Нет, — улыбается, — не прошу. Ни слова, ни звука. Дали — спасибо. Не дали — тоже спасибо. Понимаешь?

— Так вот, к чему я все это завел? К тому, как человеком остаться. Достоинство свое сохранить.

И не в том дело, какой у тебя правый боковой. Или спрятан у тебя дома на всякий крайний ствол. Достоинство — оно не во всяком крайнем проявляется, а в любую минуту. В душе надо иметь ствол. Стержень. И не бояться: бросит тебе фортуна в кепку штуку — не бросит. Кто боится — ничего, значит, нет у него за душой. Таких много, но такие не все. Есть и люди с достоинством — вроде моего нищего чемпиона.

Фото В. Дубровского