Энциклопедия типов уходящей эпохи
Алексей СЛАПОВСКИЙ
Г.
Гражданин 
Под буквой «Г» в этой маленькой энциклопедии оригинальных российских типов, создавших нашу эпоху, чтобы со славой исчезнуть, несомненно, должен был значиться, по мысли и предположению автора, ГРАЖДАНИН.
Уникальность этого типа в России нашего времени очевидна без объяснений.
Очевидна и двойственность самого слова. С одной стороны, даже малолетка у нас знает, что все вокруг очень долго были товарищами, а Гражданами назывались лишь в случае уголовного преследования. Со стороны другой, школьная программа с малолетства же накрепко вдолбила в нас фразу хорошего поэта Некрасова, что «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», которую мы, политически и социально сметливые, понимали правильно: не только поэтом можешь ты не быть, ты можешь вообще быть никем, но при этом обязан все-таки быть Гражданином!
Девиз простого, но граждански совестливого человека XIX века «Грешный я человек, а в Бога верую!» сменился в советское время на... — нет, не на другой, оформленного девиза так и не получилось, но если бы сформулировать, то: «Грешный я человек, а в коммунизм верую!» Сейчас вместо «коммунизма» истинный Гражданин поставит «капитализм», или «будущее», или «Россию», а кто совсем уж душой широк — «человека»!
Гражданин, по-нашему, по-российски, это тот, кто верует в будущее Отечества и пользу оного выше личной пользы полагает. (Вы скажете, по-немецки что ль или по-японски Гражданин — иное. Да, иное, не в обиду им будь сказано. По-ихнему, настоящий Гражданин — это тот Гражданин, который во всем исполняет свой гражданский долг: честно работает, платит налоги, не совершает противозаконных поступков, то есть там это понятие государственно обиходное, у нас же в него всегда вкладывался смысл высокого максимализма.)
Но, хоть автор уличен и в фантазировании, и даже — некоторыми недоброжелателями — в привирании, на одно он никогда не мог пойти — на прямой подлог. Никогда он не писал о том, чего вовсе не было, никогда не рождались фантазии его из голого воздуха!
Поэтому, прежде чем описать этот тип, я должен был запастись фактическим материалом.
И вот пришел я к научному и общественному деятелю П., известному своей самоотверженной работой на почве науки и просвещения, и сказал ему о своем намерении изобразить его как пример гражданского служения Родине в самых неблагоприятных для этого служения условиях. Однако П. с неожиданным раздражением сказал мне, что, возможно, еще вчера он считал бы себя Гражданином, но поскольку в результате интриг его кандидатуру зарезали на предмет членства в Академии наук, и денег на исследования не дали, и штат помощников сократили, то он, ввиду такой несправедливости, не только не считает себя больше Гражданином, но и вообще подумывает о смене гражданства — и пусть Отечество тогда поймет, кого оно потеряло!
Обескураженный, пошел я к коммерсанту Л., известному своими стараниями возродить интерес соотечественников к родимой продукции — чуть ли даже в убыток себе! — а также благотворительностью: двум тюрьмам недавно по фортепьяно подарил. Л. сперва охотно согласился, что он, да, в самом деле, Гражданин, но, когда узнал, что я его гражданственность собираюсь описать и пропечатать — и не где-нибудь в местной прессе, а в издании широкодоступном, то есть можно сказать, увековечить его, смутился и сказал, что, пожалуй, чего-то для Настоящего Гражданина у него не достает, а чего-то, пожалуй, и лишка выходит. Я стал допытываться, но тут Л. сменил милость на гнев — и из глубин трехэтажного его особняка, где мы беседовали, показались четверо молодых людей серьезного телосложения в униформе.
Я удалился задумчивый.
И направился к С., известному борцу за гражданские права. Вот уж кто самого себя презрел ради Отечества: лишился в процессе жизни и борьбы жены, лишался дважды свободы (один раз в советское время, другой раз в наше), пишет в газеты разоблачительные статьи, не приносящие большого дохода, а приносящие только неприятности, прозябает в коммуналке, да не один, а содержит на последние деньги брошенного всеми старика-соседа, узника совести, известного в свое время диссидента.
— Скажите, С., кто Гражданин, если не вы? — спросил я его.
— Вот именно, кто если не я! — горько откликнулся С. — Но совесть мне не позволяет себя так назвать. Всю жизнь я крепился и чурался, жил по правилам чистой совести, а на прошлой неделе не удержался!
— Что ж вы такого сделали? — испугался я.
— Слесарю из домоуправления две бутылки водки всучил, чтоб он крышу подлатал, потому что официально их не допросишься, потому что нет моей больше мочи! — С. указал на влажное пятно на потолке над изголовьем его кровати. — Капало прямо на голову, думать мешало, вот я и...
— Ну, это дело житейское, это мелочь — и вашего гражданского статуса умалить не может! — попытался я его утешить.
— Нет мелочей! — вскрикнул С. — Вот вы представьте: дал я слесарю две бутылки водки. Он, во-первых, украл где-то жесть, чтобы залатать мне крышу. Во-вторых, после этого он, несомненно, напился и буянил в семье; жена от этого перестала уважать его как мужчину, а через это всех мужчин вообще, а через мужчин и людей, а через людей и государство, следовательно, утратила остатки гражданского чувства; сын же его, имея такой отцовский пример, об этом чувстве даже и помышлять не станет. В-третьих, учтем моральный ущерб свидетелей-соседей. В-четвертых, вспомним, что сегодня крыша течет у меня, а завтра у другого — и, следовательно, другой, зная, как я обошелся со слесарем, тоже прибегнет к подкупу, короче говоря, то, что вы называете мелочью, отразится крушением гражданского чувства в сотнях, тысячах, сотнях тысяч людей! Какой же я после этого Гражданин, скажите на милость?
Крыть мне было нечем.
Знаю я и других многих людей, известных своим беспокойным и бескорыстным служением делу общественного прогресса, но после этих трех встреч почему-то поопасился идти к ним.
И решил действовать без промаха: написал письмо Александру Исаевичу Солженицыну, в котором объяснил, что сочиняю скромный монументально-исторический труд о российских оригиналах и хочу, в частности, вывести тип Гражданина, так вот, не поможет ли он мне в этом деле, будучи несомненным Гражданином, честью и совестью нации, не подкинет ли, кроме себя, еще хоть парочку персонажей для изображения.
Александр Исаевич ответил странно:
— Считаю письмо Ваше неосознанным глумлением, ибо только глумливец возьмет себе в мечту искать Гражданина в стране, где отвращение к этому понятию внедрялось в народ столь долго и столь успешно (под прикрытием, естественно, уважения к нему), что Гражданином у нас быть стыдно и совестно в той же степени, в какой почетно быть открытым негодяем и вором!
Обескураженный, я не знал, что делать. Я чувствую ведь: есть он, этот тип Настоящего Гражданина, не могло обойтись без него в той заварухе, которая привела нас к нынешним рубежам! Но вот на-ко, ухвати его, Гражданина, если он признаваться не хочет!
Но все ж помог мне Александр Исаевич — «неосознанно», как он сам выразился. Последние слова его письма про воров и негодяев помогли. Дело в том, что как раз была предвыборная кампания — президентская ли, в городские ли органы власти — не помню. Кандидаты разъезжали, агитировали сами за себя — и я пробился к одному, о котором достоверно и точно знал, что он как раз явный негодяй и явный вор (тем не менее его шансы в предвыборной гонке всеми признавались весьма предпочтительными). Пробился я, слукавив, сказав, что хочу создать его художественное жизнеописание. И начал с главного вопроса: Гражданин ли он?
Кандидат очень удивился. «А кто ж еще?!» — обвел он глазами своих сотоварищей, и тут же выступил вперед его пресс-секретарь, раскрыл толстую папку, начал читать — и стали чуть не въявь вырастать передо мной в раскаленном предвыборном воздухе спасенные от голода кандидатом детдомовские сироты, облагодетельствованные вдовы и утешенные армейские офицеры, лишившиеся службы, а над ними высоко и просторно высились будущие новостройки школ, общественно-полезных зданий, сребристые линии нефте- и газопроводов, стальные магистрали новых железных дорог — и все это, как Атлант, держал на скромных мягоньких своих плечиках кандидат, не имея времени ни вздохнуть, ни охнуть, отдавая всего себя!
Ушел я от него.
Но смириться с творческим поражением не могу. Есть он, должен быть — оригинальнейший из оригинальнейших тип Настоящего Российского Гражданина. Или он исчез, едва успев народиться? Или опоздал я — и он весь уже в прошлом, без остатка? Не хочу верить, оставляю пустое место и надеюсь, что читатели помогут мне, описав известных им Граждан. Не возбраняется описывать в качестве примера и себя. Правда, тот, кто себя Настоящим Гражданином считает, на мой приблизительный взгляд, уже не совсем Гражданин.
Может, в этом парадоксе и загвоздка? Или в этой загвоздке — парадокс?
Иллюстрации Бориса ЖУТОВСКОГО