СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

АЛЕКСАНДР КАЙДАНОВСКИЙ

«Нехорошая квартира»

Своим расписным потолком с ангелами и амурами он очень гордился. Ему нравилась версия, что высокий потолок старинного дома расписан самим Судейкиным. Когда встал вопрос о переселении из коммуналки, где жили восемь семей, он всерьез задумался о том, чтобы перевезти эти росписи на новую квартиру.

Его Комната была самой большой (45 кв. метров) — и необычной. Напротив по коридору размещалась общая кухня, где с раннего утра до позднего вечера соседи что-то варили, гремели кастрюлями и громко ругались. Он прожил там около 13 лет. Однажды он нашел стул на помойке и принес в общую ванную. А потом друзьям с гордостью показывал «находку» — на спинке стула была выжжена надпись «Бойтесь дедушки Кондратия». Он относился к своей Комнате, как к одушевленному существу, он просто слился с ней. Хотя страстно мечтал о своей квартире, своем унитазе наконец.

Он хотел жить, как нормальные люди. Но Комната его не отпустила. Когда встал вопрос переезда в новую двухкомнатную квартиру на Сивцевом Вражке, он умер. В Комнате. Все отмечали, что он любил часто оставаться один в Комнате. Из-за границы он привозил то, что надо было его Комнате. Например, купил оклад серебряный и вставил в него серп и молот. На Смоленке покупал пластмассовые игрушки-зверушки, особенно любил котов. Деревянные флейты, дудки, странные куклы, набитые соломой. Все это расставлялось и демонстрировалось друзьям.

Он был Сталкером, проводником и в жизни, только Зоной была его Комната. К нему тянулись люди, многие из них были или хотели быть его учениками. Рядом с ним люди ощущали себя талантливыми. Он был Проводником для тех, кто хотел быть ведомым. Комната была аудиторией, где он читал лекции своим ученикам-студентам режиссерского курса, и съемочным павильоном, где шли съемки фильма «Иона, или Художник за работой».

Инна ПИВАРС, актриса театра «Ленком», вдова Кайдановского: «У меня был шок от того, что человек такого масштаба мог жить в задрипанной комнате огромной коммуналки. Там жили разные люди: алкоголики, сталинисты, пенсионеры, дети. Мы познакомились с ним на пробах его фильма «Восхождение к Экхарду» (он так и не был снят). Ему было тогда 48 лет. Мы жили вместе два года, а расписались за три недели до его смерти. Я с ним до конца была на «вы», пару раз пыталась перейти на «ты», но не смогла, видимо, из-за разницы в 20 лет. Но ему это даже нравилось».

С Евгенией Симоновой (второй женой) они получили двухкомнатную квартиру на Пушкинской, теперь Большая Дмитровка. После развода он оставил эту квартиру жене с дочкой, а сам переехал в коммуналку. Ее владелица, вся в бриллиантах, сама пришла к нему с предложением переселиться в комнату на Воровского: «Вы человек искусства, вам подойдет эта комната, она большая, в центре». Он пришел посмотреть, увидел потолок и сразу же согласился. Когда его потом спросили: «Почему?», он ответил: «Меня ослепил блеск бриллиантов».

Инна: «После смерти Саши было много упреков в мой адрес, что я вывезла все вещи в непонятном направлении, масса обвинений со стороны ревнующих женщин. Звонили в театр Марку Захарову, где я работаю: «Не успел остыть труп Кайдановского, как она собрала все вещи и куда-то скрылась!» Поминки, прощание, 9 дней — все происходило в его Комнате. Было такое количество людей, что о существовании некоторых я даже не догадывалась. Когда накрывали на стол, говорили: «Здесь Инна ничего не знает, надо спросить Наташу, его предыдущую жену». Наташа Кайдановская привела на кладбище своих двух маленьких детей, которых Саша усыновил. Все их гладили по головке и приговаривали: «Бедные крошки». Круглые сутки вокруг меня были люди, которые плакали, пили и решали судьбу Комнаты. Одни говорили, что тут будет музей, другие тут же составляли списки комиссии по наследию покойного. Председателем единогласно выбрали Сергея Соловьева. О многом я узнавала просто последняя. Меня ставили перед фактом: что-то будут продавать, чтобы покрыть Сашины долги, а что-то заберут себе на память. А потом группа товарищей, пытаясь расторгнуть наш брак и признать его недействительным, подала на меня в суд. Эти люди взяли от двух его дочерей (старшая живет сейчас в Ростове) доверенности и по ним написали на восьми страницах заявление о том, что он женился на мне в невменяемом состоянии».

Зоя Симонова от иска отказалась, старшая дочь Кайдановского продолжает настаивать на своих правах на наследство. Сейчас дело о наследстве легло на стол прокурора.

Инна: «Один раз я сходила на заседание наследственной комиссии в Союз кинематографистов, где полтора часа рассуждали о том, что все имущество надо описать и сохранить для будущего музея. Саша собрал огромную библиотеку по философии. Предлагали переписать каждую книгу, каждую его картину и даже вилки. Всерьез решали, куда пристроить собаку Зину и кота Носферату. Георгий Рерберг на собрании даже пошутил: «А почему вы из них не хотите чучела сделать?». Потом обратились наконец ко мне: «Тебе есть куда выехать?» Я ответила: «Да, есть. Но там нет мебели, можно взять мне диван?» Соловьев разрешил: «Чайник, полотенце, ложки и диван ты, конечно, можешь взять». Но тут из зала возразили: «Сергей Александрович, вы не забывайте, что диван — это историческая ценность, ведь на нем умер Саша».

Лора АНДРЕЕВА, фотокорреспондент, друг Кайдановского: «За подписью Соловьева ко мне пришло письмо, где было черным по белому написано, что все личные вещи, которые у меня остались от Саши, я должна передать в музей Кайдановского. Какой музей?»

Юрий КЛИМЕНКО, оператор: «Мы хотели в его комнате сделать музей, куда бы приходили люди, но не получилось. С хозяйкой квартиры мы договорились, что ничего не будут трогать: мебель, картины. И сюда могут приходить друзья, встречаться... Но от Саши ничего не осталось. Комиссия по сию пору существует, ее возглавляет Соловьев, туда вхожу я, кстати, Инна Пиварс, которая не ходит на заседания. Но музей все равно будет, мы построим декорации Комнаты. Саша создал фонд имени Кайдановского, он до сих пор действует. Уже издан сборник его сценариев. Мы готовим к трехлетию его смерти сборник воспоминаний. Слава Богу, у Кайдановского друзей больше, чем родственников.»

Начало

Евгений ХАНИС, друг детства: «Когда мы познакомились с Сашей, мне было 15, а ему 14 лет. Он учился в Днепропетровске в сварочном техникуме. Идея стать сварщиком, то есть настоящим мужчиной, принадлежала его отцу, который занимался трубопроводами. Но Саша, не доучившись год, рванул в Ростов в театральное училище. А все из-за того, что мы занимались в одной самодеятельной театральной студии. Саша играл там две маленькие роли: пленного немца в спектакле «Первый день свободы» и совершенно крошечный эпизод в пьесе местного автора. Но это было неважно: главное, выйти на сцену! Помню, мы сидели на лавочке и учили наизусть его любимого Гумилева, выезжали на природу, там впервые я услышал, как Саша поет свои песни на стихи Вознесенского. (Сейчас цикл песен Кайдановского исполняет Евгения Симонова. — Ред.) Он был настоящим другом. Как-то я узнал, что за моей девушкой Тамарой стал кто-то ухаживать. Мы стояли всей нашей компанией у Дворца студентов, когда мой соперник прошел мимо. Саша, не раздумывая, первым бросился на него как бык, и они, по рыцарским правилам Днепропетровска, стали биться один на один. У Сашки была разбита губа, но и его «врагу» сильно досталось. Когда я спросил у него: «Ну зачем?! Это же мое дело!» Он ответил: «Так ведь наших обижают!»

Лора: «Первый раз я увидела Сашу, когда он приехал из Ростова в Москву осмотреться. Я работала тогда в Денежном переулке в «Магазине французской книги» зав. отделом. Он подошел ко мне и просто спросил: «У вас есть Тарковский?» Он знал наизусть очень много стихов Тарковского, Северянина, Пушкина, Заболоцкого, Багрицкого... Тарковский для него всегда оставался выше всех поэтов. Судьба позже свела его с его знаменитым сыном».

Борис ГАЛКИН, однокурсник Кайдановского: «Дух свободы в «Щуке» витал, но все равно в училище был режим идеологической блокады. И вдруг появляется среди нас Александр. Свободный, независимый. Странный человек, на первый взгляд недоступный. Трех слов достаточно, чтобы составить его портрет: благородство, отвага и честь. О чести мы никакого не имели понятия, а у него это было. Если вспомнить наши безумные студенческие потасовки, какие-то безумные ситуации, какие-то драки и всегда для Кайдановского однозначный выбор: за друзей вперед! И если там какой-то вульгарный милиционер говорил ему «ты» и, не дай Бог, брал его за рукав, то прежде чем ударить, он успевал сказать: «Я попрошу на «вы». И это не была поза. Он был посланцем XIX века, он оттуда принес позицию и мировоззрение того века».

Моя семья

Дворнягу Зину подобрала щенком в подъезде его возлюбленная Ася, работавшая художницей у него на картине «Жена керосинщика». Щенка он назвал в честь любимой тети Зины из Днепропетровска. Кота Носферату — Носика — купила ему на Арбате за один доллар его знакомая англичанка, которая долго жила у него и учила его английскому. Когда появился котенок, Зина вообразила, что она его мамаша. У нее даже была ложная беременность, и она кормила Носика молоком. За год до смерти Кайдановский вдруг стал рисовать, причем сразу же маслом. Первой он написал картину «Моя семья» — себя, Носика и Зину. Он говорил: «Жены приходят и уходят, а Зина с Носиком остаются». Он согласился на передачу Соловьева о его Комнате только потому, что Зина была беременна. Он решил в конце передачи предложить зрителям будущих щенков. Потом телефон разрывался от звонков желающих иметь щенков от Зины. Он еще выбирал хозяев.

Лора: «Саша совершенно серьезно советовался по телефону: «У одной дача, зато квартира маленькая, а у другой просторная квартира, но нет дачи...» Как-то Саша познакомился с моей подругой. Услышав, что она гинеколог, он вздохнул: «Жалко, мне к вам не попасть». Но когда Зинке пришло время рожать, он вспомнил о ней. Оплатил такси, и она сутки просидела возле Зины, принимая роды. Он трогательно ухаживал за щенками: ходил через дорогу в «Ирландский дом» и покупал им йогурты, свежий творог... После передачи, когда к «детям» Кайдановского выстроилась очередь, подруга-гинеколог через меня попросила пристроить заодно и двух щенков-бульдогов своей соседки: «Какая ему разница?» Но его реакция меня застала врасплох. После долгой паузы он сказал: «Это же обман. Понимаешь, ведь они хотят щенков от Зины!» «Саша, ты хочешь сказать, что твои щенки носят фамилию Кайдановский?» Опять молчание (он не хочет меня обидеть, но не знает, как объяснить): «Если серьезно, то можешь считать, что так».

Кошачий инфаркт

Кайдановский был гипертоником. Его приятель из Франции присылал очень редкое лекарство, когда оно заканчивалось, то приходилось бегать и доставать в Москве. Это не могло не отразиться на сердце.

Инна: «Все три инфаркта выпали на наше с ним знакомство и случились почти подряд. Первый инфаркт он сам назвал «кошачьим». Случилось это так. Днем он собрался на «Мосфильм» заключать контракт, который обязывал его сниматься какой-то продолжительный срок в фильме «Нострадамус». Он ужасно переживал и нервничал, не знал, на что решиться. Ведь тогда он не смог бы снимать свой фильм. Я уехала к себе. И это был один из тех редких случаев, когда я поступила правильно. Я с большим трудом прислушивалась к советам: «Его нужно иногда оставлять одного. Он хочет сидеть один и до утра писать сценарий на компьютере. Нельзя быть всегда рядом»... Вечером он позвонил и сказал, что плохо себя чувствует: «Я набегался по лестницам за Носиком. Он выбежал из квартиры. Не буду ничего писать и лягу спать». Полчетвертого ночи раздался звонок соседки Лены: «Инна, у Саши инфаркт. Он попросил, чтобы ты приехала, Зина и Носик остаются без присмотра». Второй инфаркт у него случился во время лекции во ВГИКе. У него закружилась голова и он упал. Он лежал в отдельном изолированном боксе с телефоном, за стенкой — его однокурсник Леня Филатов. Третий он уже не перенес. Ему стало плохо дома воскресным утром в декабре. Он встал, оделся и стал ходить от стенки к стенке: «Мне нехорошо». Потом прилег на диван. Когда через 15 минут приехала «скорая», спасти его не удалось. Он умер от обширного инфаркта. Он не готов был к смерти, он не готовился к ней. Не оставил завещания. Остались пылиться на полках его нереализованные сценарии: «Дромоман» (Времена года), «День рождения», «В безветрии», «Будка», «Present Indefinite».

Лора: «Меня потрясло, что Глузский, которому в этом году исполняется 80, шел один с палкой и не позволял никому помочь ему. Он пришел к Саше на открытие памятника, хотя он с ним снимался только в одном фильме «Десять негритят». Когда я ему сказала, что знакома с Сашей около 30 лет, он ответил: «Я вас поздравляю, вы были дружны с небожителем».

Михаил ГЛУЗСКИЙ, актер: «Мы познакомились в Ялте на съемках фильма «Десять негритят» и очень подружились. Он совершенно был не похож на окружающих. Человек с другой планеты. Страшной притягательностью обладал. Вы вглядитесь в его глаза! В тот наив, которым он был так наделен. Я впервые его увидел в фильме «Свой среди чужих...», он сразу же примагнитил мое внимание. Он Личность, его ни с кем не спутаешь. Мы много встречались в Москве после Ялты, тепло общались, как давно знающие друг друга люди. У меня до сих пор в книжном шкафу стоит его фотография, из актеров больше у меня никто не стоит. Я храню о нем память. Может быть, его фотография для меня стала иконой».

Кайдановский был крещенный, и на открытие памятника Инна позвала священника отслужить панихиду. Был солнечный октябрь. Инна заметила: «Какой дивный день!», священник возразил: «Погода неудачная. Должен быть какой-то знак». И вдруг огромными хлопьями повалил снег. Он шел ровно десять минут, всю панихиду.

Лора: «При жизни он метался и искал Бога прежде всего в искусстве. Он как-то зачитал мне строчки из Леонтьева, смысл которых заключался в следующем: когда душа покидает тело, она освобождается. Как от чего-то лишнего и ненужного. И тогда она счастлива. Он сказал: «Если счастье дается таким образом, мне такого счастья не надо. Мне все эти заоблачные блага не нужны, на черта мне такое счастье. Я хочу иметь свое тело, хочу желать, любить женщин, спать с ними, я хочу все, что делает земной человек! Чтобы кино делать!».

Александр АДАБАШЬЯН, сценарист, режиссер: «Когда я сейчас читаю о Саше, меня потрясает тот мифический образ одинокого философа, который только немецких писателей XV века без конца читал. Конечно же, он много читал и собрал уникальную библиотеку, но в остальном был абсолютно живым человеком. Меня он удивлял своеобразной смесью потрясающе образованного человека со страстной ростовской натурой. Фильм «Свой среди чужих...» мы снимали в Чечено-Ингушетии, в нынешней Зоне. Народ там был горячий, и меня поражала в Саше «боевая» готовность отстаивать свою правоту не только вескими аргументами, но и кулаками. Он был агрессивен и в то же время он там мог облазить все местные книжные магазины. Там он мне подарил прижизненное издание Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара». Он был молод, играл со всеми в футбол, в озере купался. Любил пошутить. У нас в фильме снимался баран. Его из всего стада вычислил Саша. Ему понравилось, что баран, когда ему накидывали веревку, «брал» след, как собака. Он одалживал у кого-нибудь винтовку, в своем мундирчике белогвардейского поручика Лемке и с бараном на поводке бегал по всей съемочной площадке, как великий пограничник Карацупа».

Возлюбленные

Из дневника: «23. 03. 93. Вся история с женщинами. Моя история крайне глупа. Как ни странно, только когда я несчастлив в чувствах, я что-то могу делать, то есть без взаимности. А чувства у меня слишком просто светятся из ушей. Мало вероятно, что я сделаю что-нибудь значительное в кино, так как слишком поздно занялся режиссурой. Но одно знаю точно. Надо снимать кино и не думать о значительности собственной персоны. Надо гнать все постороннее и...»

Он был очень увлекающимся и влюбчивым человеком. Больше всего в женщине ценил красоту, оттого и часто разочаровывался. У него была бывшая возлюбленная, которую ему всегда было жалко. Когда она узнала о том, что он собирается жениться на Инне, она позвонила и пригрозила покончить с собой. Он ездил к ней и долго утешал. Когда его часто спрашивали, зачем ему эти многочисленные штампы в паспорте, он отвечал: «Мне не нужны, это нужно им, а мне все равно». Ведь с ним жить было совсем не подарок. Надо было быть серой мышкой. В одном из своих сценариев он написал: «Прекрасно одиночество, особенно когда ты не один». Его первую жену звали Ира. Она сейчас в Ростове заведует кафедрой психологии в университете. У нее дочь от Кайдановского Даша, которая живет тоже в Ростове. Он всегда увлекался молоденькими. Когда он женился на 18-летней Жене Симоновой, то сказал: «Как приятно взять чистый лист, а когда мы будем расставаться, то это будет уже исписанный лист. Я вложу в нее новую душу».

Лора: «В нем без конца боролось желание победить одиночество и желание оставаться одному. Это противоречие загоняло его в угол всю жизнь. От этого постоянная смена женщин, дикий роман с Валей Малявиной. Он чудом ушел от нее живым: они резали вены. Вернее, она сама ему их вскрывала: «Если ты не можешь, я помогу». Они вместе решили уйти из жизни, как Ромео и Джульетта. Она себе порезала чуть-чуть, а ему так, что вся комната была в крови. Двое суток они пролежали в больнице. Когда Малявину судили в связи с самоубийством Стаса Жданько, он выступал на суде и сказал: «Она, наверное, перечитала всего Достоевского». Когда она вышла из тюрьмы и стала рассказывать об их отношениях, я его спросила: «Саша, ты не хочешь это прекратить?» «А зачем? Тогда это был другой человек, не я. Ты можешь теперь меня представить стоящим в 50-градусный мороз несколько часов ночью и кричащим: «Валя, Валя! Разве это был я?» Когда он решился жениться на Инне, то со многими советовался, долго обдумывал этот шаг. Сохранилась запись в дневнике, которую нашли уже после смерти: «11.11.95г. Знаменательный день. Я женился, совершенно счастлив!

30.11.95 г. Хаос внутри и неразбериха. Денег на квартиру не дают. Квартиру ремонтирую уже четвертый месяц. Одна отрада — молодая и красивая жена».

Драчун

Кайдановский слыл драчуном. Как-то в одном доме он встретился со своими старыми знакомыми. Он терпеть не мог ни малейшего проявления шовинизма. Любое унижение человека его приводило в ярость. Для него болезненной темой был провал декабристов. Он их считал великими. И тут этот гость, профессор, психолог, вдруг сказал: «Декабристы должны были проиграть, среди них затесалось несколько евреев». Кайдановский схватил со стола вилку и кинулся за ним. Он в ярости загнал профессора под журнальный столик и стоял над ним с вилкой, пока тот не извинился.

У него была судимость: три года условно. За драку. Возвращался как-то со своим однокурсником Ваней Дыховичным через парк. У аттракционов они остановились, Кайдановский выругался (кстати, делал это он артистически), рядом стоящая женщина взорвалась: «Я сейчас вызову милицию! Да ты у меня пятнадцать суток схлопочешь! Дерьмо такое!». Он не выдержал и двинул ее по скуле. Арест. Суд. К тому же потерпевшая оказалась судьей. Ему грозило серьезное наказание. Спас Вахтанговский театр, взял на поруки. Но и после этой истории он все равно дрался постоянно.

Портрет души

Как-то у него в гостях знаменитая актриса Ханна Шигула восхищалась его работами в кино. Он подарил ей две свои картины. Она удивилась: «У нас в Германии за них вы могли бы купить машину».

Лора: «Он подарил мне свой автопортрет: в белой сорочке и, что удивительно, в галстуке. Как он объяснил: «Это не я. Это символ моей души. Правда, я не знаю, как моя душа относится к галстуку. Но разве кто-то может с уверенностью сказать, что он знает свою душу?» За месяц до смерти он позвонил и спросил: «Лора, а он (портрет) не сыплется?» «Да нет, Саша». «Я хочу, чтобы ты его сохранила не потому, что я его писал, а потому что в нем есть частичка меня. Это, как у Тарковского: «Никого со мною нет, на стене висит портрет...»

Он ценил в людях способность жить одними увлечениями. Быт называл «бытовуха». Он умел жалеть людей. У него в квартире умирала старуха. Когда он шел в магазин, то покупал продукты и ей. Ценил умение прощать. Легко ссорился, но очень быстро мирился. Он ничего не имел своего. В доме не хранились кассеты с фильмами. Это было уже не его. Не держал он дома и кассеты со «Сталкером».

Фильм «Сталкер» смотреть он не любил и не любил, когда его сравнивали с героем. Странно, но именно после этой звездной роли он разочаровался в профессии и поступил на Высшие режиссерские курсы в мастерскую Андрея Тарковского. Но, к сожалению, мастер остался в Европе и Кайдановский перешел на курс Соловьева. Кстати, у него он получал средние оценки: четверки и тройки. Не любил его режиссерские работы и Эльдар Рязанов. Странно, но он всегда уходил от разговора о Тарковском. Говорил одну и ту же фразу: «Он хорошо знал, чего он хочет». Однажды добавил: «Это единственное, в чем бы я хотел на него походить». Когда к нему обратились за воспоминаниями для книги о Тарковском, он им отказал. Хотя, бывало, о съемках «Сталкера» рассказывал забавно. Для роли Тарковский заказал ему в Америке специальную маску, совершенно прозрачную и незаметную, как у Фантомаса. Как-то, не сняв маску, хотя было достаточно жарко, Кайдановский поехал домой. Он попросил шофера остановиться у булочной: дома не было хлеба. День был жаркий, он подал чек продавщице и стал снимать маску. Продавщица, увидев, как покупатель сдергивет с себя кожу, рухнула в обморок. Потом он не мог попасть домой целых 40 минут — пытался откачать продавщицу.

Когда оператор Рерберг ушел с картины, с ним ушли человек 30: костюмеры, гримеры, осветители... его команда. Фильм полностью сняли еще раз уже с оператором Княжинским. Тарковский, по официальной версии, ссылался на операторский брак, обнаруженный при печатании копии. Но сам Кайдановский в этом очень сомневался: «Просто он хотел другую картину. Я, по сути, играю другого Сталкера. Их у меня два». Когда Рерберг уходил, Кайдановский сильно переживал: «Я слушался Тарковского беспрекословно, но в человеческом плане мог себе кое-что позволить. Когда уходили люди с Гошей, я сказал: «Андрей, если сюда собрать людей, которых ты обидел по жизни, то они, наверное, не поместились бы». И это несмотря на то, что Тарковский спас его однажды. Кайдановский как-то прикуривал от включенного кипятильника. И вдруг тот взорвался у него в руках. Осколки поранили глаза. Тарковский нашел врачей, устроил операцию.

Когда про него писали, что он ученик, последователь Тарковского, ему это не нравилось — он не хотел быть ничьим последователем. И не был. «Сталкер» для него стал как звездным фильмом, так и концом карьеры. Как умный человек он не мог не понимать, что лучшего в его жизни уже не будет. Кайдановский был не выездной, его не выпустили в Италию на съемки к Тарковскому. В «Ностальгии» он должен был играть главную роль. В Союз кинематографистов пришло анонимное письмо, в котором говорилось о том, что он только что развелся с Симоновой, ведет себя аморально и т.д. Тарковский говорил: «Это твоя роль и никто ее, кроме тебя, играть не будет». Сыграл Янковский. Обида у Саши осталась. «Сталкер» оказался Зоной: тоже никого почти не отпустил. Почти все умерли из тех, кто играл и делал «Сталкера».

Простая смерть

«Когда я снимал «Простую смерть» по Толстому, то очень боялся смерти, поэтому и снимал. Через погружение в невыносимо страшную повесть Толстого удалось избавиться от этой мании. Теперь все равно: глупо бояться неизбежного». Сердце стало у него прихватывать лет за шесть до смерти. Он часто просыпался от боли. Вначале ему казалось, что болит желудок. Он не лечился. «Надо успеть много сделать, потому что чувствую, что начинаю хвататься то за бок, то за живот, то за сердце. Нельзя работать, ощущая в груди мешок с негашеной известью! В последнее время сижу со словарем и учу слова: «Страдание», «мрак», «досада», «навязчивость», «насмешка», «бессонница», «обижать», «вредить»... Все это надо заменить одним глаголом «забыть» и вторым словом «бессмысленность». (Из дневника. 23. 03. 93.)

На фото:

• Инна Пиварс: «Саша часто повторял булгаковские строки: «Никогда ничего не проси». И не просил. Шесть лет не мог снимать картину. Лишь за два месяца до смерти снял для любимого Гребенщикова клип на песню «Гарсон N№ 2».
• За год до смерти Кайдановский начал рисовать. Первой он написал картину «Моя семья» — себя, кота Носферату и дворнягу Зину.
• Он никогда не хотел быть ничьим последователем... С Андреем Тарковским на съемках «Сталкера».
• «Свой среди чужих...»
• «Сталкер».

Фото Л. Андреевой, Л. Шерстенникова, А. Княжинского, В. Мурашко, И. Назарова