Патриоты и коммунисты лишились самого яростного бойца
Удивительно, что смерть генерала ни у кого не вызвала удивления. У каждого из нас почему-то есть свой четкий, уверенный ответ на вопрос, как, по каким причинам это произошло. Так сказать, своя концепция гибели.
И хотя смерть эта таит массу загадок — от загадок в духе Агаты Кристи до загадок в духе Достоевского, — и дома, и в очереди, и в редакционной курилке, и в газете, и по телевизору встречаешь одно и то же: «по большому счету здесь все ясно»...
А что ясно-то?
Попавший в чеченский список «врагов народа», взятый под охрану указом Ельцина, Рохлин — единственный погибший из тех начальников, кто утюжил танками Грозный, руководя штурмом, кто вел реальные войсковые операции... Их еще лет двести будет помнить эта маленькая земля.
Почему именно на нем отыгралась судьба? Даже в мыслях грех ставить под прицел других, живых, но, ей-же Богу, к ним, упитанным, веселым, жизнерадостным и жизнелюбивым, всегда при котле, всегда при большой ложке, — к ним никакие мысли о «судьбе», об «эхе войны», «наказании» почему-то не прилагаются. Не из их это оперы. Как жили, так и живут. И прекрасно себя чувствуют.
А вот Рохлин нес эту тяжесть. Она у него на лице была написана.
...Мы теоретически знали, что за парадным офицерским мундиром почти всегда скрывается несчастье. Ранения, контузии, психический травматизм, походная жизнь с нажитыми болезнями и комплексом бездомности, мужское одиночество, ответственность за сотни и тысячи погибших молодых ребят — все это на нормальном человеке не может не сказаться. Но доблестная советская армия десятилетия создавала свой отдельный мир военных баз, закрытых зон с их генеральскими дачами, рыбалками, банями — что мы о них знали? Что знали об офицерах и генералах в обычной, реальной жизни? Ничего. Обычные мужики, только странные какие-то. Порой сильно пьющие. Но в общем — здоровые такие, крепкие, железные. Неинтересные, невзрачные, посредственные в обычной гражданской жизни.
Почему именно Рохлин должен был погибнуть, чтобы все эти героические уродства, вся эта трагедия изношенного, лишенного простых радостей, простых бытовых норм человека выплеснулась наружу? Почему именно в рохлинской семье должны были сойтись все эти ненормальности, болячки, чтобы ВОТ ТАК это прозвучало перед всем миром?
И опять та же мысль: за кого отдуваетесь, генерал? За кого держите ответ?
Он жил в проблемах, которые десятилетия не формулировались обществом. Да просто-напросто скрывались. Последняя книжка про «внутреннюю жизнь» офицеров — купринский «Поединок». Последний фильм о советской армии, который можно смотреть, — «Офицеры» с его лицемерием и сладкой полуправдой (если не считать «Анкор, еще анкор!» Петра Тодоровского, как раз и заклейменный армейским начальством как пасквилянтский). Конечно, людям рохлинского типа этот красивый и «правильный» миф был нужен. Но он нанес неисчислимый вред людям.
...Трудно писать о смерти человека, к которому относился тяжело, с недоверием. Со страхом.
Я не любил Рохлина, потому что его многочисленные выступления по телевидению и радио вызывали во мне именно страх. Он не был профессиональным фанатиком, кликушей, не был вечно угрюмым предсказателем, как его товарищи по убеждениям. Он говорил примерно те же слова, призывал к тем же примерно действиям, вообще в его программе, в его лозунгах, в его политических поступках ровным счетом не было ничего оригинального. Но в отличие от Анпилова, Макашова, Зюганова в нем чувствовалась иная порода. Порода человека, для которого нет простых решений, простых ответов. У него была какая-то темная, диковатая способность мыслить формально. Раз так, значит, так. Раз мы говорим «а», значит, делаем «б». И в этой средневековой формальной логике, в этом взгляде человека, одержимого старанием ПОНЯТЬ, было что-то страшное.
От всех «товарищей» по коммунистическому фронту — и серых, и коричневых, и красных — его отличала именно эта одержимость, решимость воплощать идею до конца, отличала внутренняя сила. Он не играл в политику — он просто воплощал свой военизированный идеал. Свою идеальную мыслительную конструкцию.
И когда ОН говорил о том, что добьется краха существующего режима, всем было понятно, что это правда. Что он посвятит этой цели всего себя без остатка. Кстати говоря, именно такие люди — не кликуши, не вожди, а тихие, незаметные, стоявшие сзади, во втором ряду, выиграли Ленину гражданскую войну. Именно такие абсолютно цельные, абсолютно яростные — работая даже на маленьких постах, на далеких от власти работах, создавали ощущение неотвратимости.
Но почему же именно он, Рохлин, расплатился за этот комиссарский генотип, за этот комплекс служения идее, за эту свою непримиримость к неправильно устроенному миру?
...Говорят, что мы, журналисты, сильно много чего накручиваем вокруг этого простого факта.
Ну, действительно. Мог погибнуть Рохлин «на бытовой почве»? Конечно, мог. Никто не застрахован от семейных болезней, от истерик и от последнего срыва. От «скелета в шкафу» и от ружья, висящего на стене. Тем более что почва у этого срыва, коль скоро он случился, была ой какая давняя и тяжелая. Мог ли он погибнуть на другой, политической, почве? Конечно, мог.
Единственно, кому была невыгодна эта смерть, так это президентской власти: когда в тебя тычут пальцем и говорят: «ты убил, ты убил», это скандал. Но когда из генеральской смерти выжимают дивиденды практически все политики, все депутаты, — это почти кризис. Живой, «легальный» Рохлин был все-таки предсказуем и понятен. Убитый — он становится символом и флагом.
...Он мог погибнуть по-всякому.
Мог ли он не погибнуть? Вот в чем вопрос. Мог ли, наконец, стать не генералом, не борцом, не «освободителем России» — а обычным нормальным человеком? Со своими слабостями и привычками, со своим домашним миром, в котором можно жить и нельзя опаздывать на дни рождения?
Теперь мы этого уже не узнаем.
Борис МИНАЕВФото ИТАР-ТАСС, REUTER