КОМАНДИР «ОЧАКОВА»
По утрам, в вагоне метро или электрички, оглядевшись по сторонам, привычно отмечали, кто что читает: «Крокодил», «Работница», «Огонек»... В среду преобладала выходившая в тот день «Литгазета» — вы тоже наверняка начинали листать ее с последней 16-й страницы (с раздела «Рога и копыта») или открывали на середине второй тетрадки, где традиционно печатались судебные очерки. Фамилии постоянных штатных авторов «ЛГ» были тогда у всех на слуху: Богат, Графова, Ваксберг, Логинова, Рост, Рубинов...
Шкворчихин специализировался на подростковой преступности. Когда в 80-м он пришел в «Литературку», ему было за тридцать и в своем жанре Шкворч считался асом: уже через год после своего журналистского дебюта, в шестнадцать лет, надыбал такой материал для «Комсомолки», что с его публикацией органам волей-неволей пришлось открывать уголовное дело, по которому десяток криминальных личностей пошли под расстрельную статью.
У себя в отделе Шкворч был в своей стихии — целый день у него толклись разные колоритные типажи: юные футбольные фанаты, молодые оперативники МУРа, смурные фарцовщики, отмотавшие срок подростки... Здесь говорили на своем, им одним понятном языке, и посторонний, окажись случайным свидетелем этих разговоров, вряд ли бы смог потом внятно пересказать, о чем шла речь.
У Шкворча была своя нора — однокомнатное жилье на окраине Москвы, куда приходилось добираться электричкой, и та квартира, именуемая по месту расположения «Очаков», полтора десятка лет оставалась одним из любимых мест общего сбора своей компании. Недолгое время он жил у очередной жены на улице Горького и тогда влип в нехорошую историю.
Воскресным летним вечером Шкворч отправился выгуливать любимого бобика жены, а заодно курево купить. Все ближайшие киоски уже закрылись, оставался работавший допоздна Елисеевский магазин. Поленившись идти четыре остановки, Шкворч сел в полупустой троллейбус и нос к носу столкнулся с милиционером, который, мягко говоря, был в подпитии. По опыту Шкворч знал, что пьяному менту смотреть в глаза не рекомендуется (может без причины стрельбу открыть), но страж порядка уже налился яростью — повода для придирок хватало: двухдневная щетина, тапочки на босу ногу, вертлявый бобик без намордника... Короче говоря, через пять минут журналист был препровожден в ближайшее отделение милиции, а там его ждал очередной сюрприз — в участке оказались навеселе все, включая дежурного за барьером. Такой оборот не сулил ничего хорошего, и Шкворчу оставалось идти напролом: «Мужики, вы догадываетесь, что будет, когда про ваш культурный досуг Акимыч узнает?» Акимычем звали самого главного милиционера, и если для Шкворчихина он был одним из начальников, визирующих перед публикацией все его материалы, то для участкового являлся неким бестелесным символом высшей власти, как Господь Бог, вроде бы и существующий, но нереальный. Услышав от задержанного такую глупую угрозу, дежурный придвинул типу в тапочках телефон: «Акимыч узнает? От тебя, что ли? Давай, звони!»
На счастье узника, Акимыч воскресным вечером оказался дома и сам подошел к телефону. «Здрасьте, вас журналист Шкворчихин беспокоит, — поспешно сказал он. — Я в ...дцатом отделении, а тут все пьяные...» Шкворч еще не закончил фразу, как дежурный, мигом протрезвев, вдруг очень ясно осознал, что происходящее — не страшный сон, а суровая действительность: он перелетел через барьер, театрально простер дрожащие длани и, как в плохом спектакле, обреченно прошептал: «Не губите!..» Но было уже поздно — через пятнадцать минут отделение заполнили старшие чины милиции, заняли все ключевые посты, вытеснив вон прежний дежурный штат участка, и журналиста Шкворчихина с перепуганным насмерть бобиком бережно доставили домой.
Скандал, естественно, замяли, но шорох по Москве пошел, и Шкворч понял, что работать нормально не сможет — едва услышав его имя, милиционеры впадали в транс. Тут еще навстречу 60-летию Великого Октября объявили амнистию, луч свободы блеснул многим темным личностям, стараниями криминального журналиста надолго упрятанным за решетку. Шкворч замандражировал и печенкой ощутил острую потребность лечь на дно. Как раз под руку подвернулась скомканная и залитая вином, но не потерявшая актуальности повестка из военкомата. Ежегодно, получая уведомление о призыве на военную службу, Шкворч тряс приятеля из ЦК ВЛКСМ и тот перезванивал в военкомат: «Вы что, ребята, без журналиста план по набору выполнить не сможете? Он нам в тылу нужен, так что сделайте отсрочку». Теперь он увиливать от исполнения мужского долга не стал.
Поскольку комплекция Шкворчихина позволяла ему легко пролезать в люк танка и кабину «МИГа», призывника направили в элитный десантный полк, расквартированный в древнерусском уютном городке. Набор давно закончился, Шкворчу пришлось добираться к месту службы своим ходом, благо он знал секретаря местного горкома комсомола и тот встретил его на вокзале...
Старшина Жабенко, на которого нежданной головной болью свалился рядовой Шкворчихин, любил армию за порядок и железную субординацию, в соответствии с числом и расположением звездочек на погонах. Очередной московский салага озадачил старшину уже в момент появления.
Жабенко вообще не понял, каким образом рядовой попал на службу спустя два месяца после призыва и почему к воротам военного объекта его подкатили на белой «Волге» с начальственными номерами. По приезде рядовой Шкворчихин удостоился личной беседы с генералом, потом поселился не в казарме, а вовсе за пределами воинской части — на другой стороне живописного пруда, в отдельном домике. И в столовой не появлялся — доставлять рядовому еду в судках поручили «дедам»-второгодникам... На третью ночь, когда казарма давно отошла ко сну, а в домике за прудом все еще светилось окно, старшина Жабенко не выдержал — нагрянул к загадочному новичку с проверкой. Тихо подкрался, неожиданно распахнул дверь и обомлел: за столом над початой бутылкой коньяка лыбился рядовой Шкворчихин, а рядом с ним (хорошо еще, спиной к входу), в майке и лампасных штанах со спущенными помочами, громоздился на табурете начальник части. Не оборачиваясь, багровея затылком, генерал приказал Жабенко: «Кру-у-гом! В казарму шшшагом — ааарш!»
Расположение начальника к рядовому объяснялось известным обстоятельством: генеральская дочка писала заметки в районную газету, мечтала поступить в Московский университет, потому к именитому столичному журналисту, как нельзя более кстати попавшему в непосредственное подчинение родителя, назревал марьяжный интерес.
На утреннюю поверку наш герой тоже не являлся — на перекличке, когда перед строем называлось его имя, правофланговый, сделав два шага вперед, торжественно рапортовал: «Рядовой Шкворчихин пишет историю Краснознаменного N-ского десантного полка!»
Книгу эту Шкворч всем потом показывал — увесистый том в алом коленкоре вполне равнозначно смотрелся на полке рядом с Большой Советской Энциклопедией. В качестве авторов на титульном листе перечислены два десятка фамилий с указанием звания — от майора и выше (про Шкворчихина напечатано отдельно — мелкими буковками в конце тома: записал и отредактировал такой-то). Сама же книга сплошь состояла из факсимильно воспроизведенных приказов и фотографий военачальников, перемежаемых стихами «Коммунисты, вперед!», «Жди меня...» и проч.
Старшина Жабенко получил последний, смертельный удар: на день раньше всеобщего дембеля рядовой Шкворчихин персональным приказом главкома (за успехи на поприще историографии) был освобожден от дальнейшего прохождения воинской службы. У ворот части журналиста ждала белая «Волга»...
Шкворч появился в Москве аккурат к очередной Октябрьской годовщине. Все тревоги остались позади: одни уголовники, из отпущенных год назад по амнистии, сели снова, в других перегорело чувство мести. История с пьяным милицейским участком тоже забылась...
По случаю возвращения командира на «Очакове» протрубили полный сбор. Накануне хозяин опустошил свой знаменитый погреб (в подвале под его квартирой был глухой бетонный бункер, куда десять лет кряду сбрасывались пустые бутылки): уговорил приемщиков стеклотары взять емкости оптом по гривеннику (при цене 12 коп., как помните), подогнал кузовом к кухонному окну грузовик и разжился на семьсот рублей. На эти деньги и гудели три праздничных дня.
А потом опять начались журналистские будни...
Теперь иногда встречаемся — чаще, увы, на похоронах общих знакомых. Шкворчихин давно ушел из «Литературки», работает в новой газете, каких много открылось за последние годы. Зато стал часто видеть Шкворча на телеэкране — его лицо то и дело мелькает в репортажах из коридоров Государственной думы. И если под рукой в такие моменты оказывается полный стакан, я не отказываю себе в удовольствии чокнуться с носом старого приятеля на экране.
Будь здоров, Шкворч!
И не серчай, что вспомнил пару эпизодов из твоей бурной жизни. Сам ведь не напишешь — мемуары не твой жанр.
Георгий ЕЛИНПродолжение. Начало — см. «Огонек» №№ №22 ,№26.
Рисунок В. Буркина