Письма в «Огонек»

Память

НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ СНИМКА — МОЙ ДЕД ИВАН ФИЛИППОВИЧ КАРАЧЕВЦЕВ. ВОТ ОН В РОСТ С ВИНТОВКОЙ.

Дорогие друзья! Мы узнали его на фото в № 22 в рубрике «100 лет с «Огоньком». Подпись: «1916. Первая мировая война. Русские солдаты у входа в блиндаж на позиции». Посмотрите снимок, который он прислал бабушке в те же годы, мой дед во втором ряду, второй справа. Если есть сомнения, всмотритесь в лицо офицера на той и другой фотографии. Как я порадовалась этой весточке из прошлого!

В годы Отечественной войны погиб сын моего деда Андрей Иванович Карачевцев, мамин брат. Он служил в артиллерийских частях. И что удивительно: в одном из номеров «Огонька» на первой странице было большое цветное фото дяди Андрюши с офицером на фоне артиллерийского ствола. Эта обложка хранилась у жены дяди Андрюши Стеньки, но потерялась. Какой это был номер, не помню.

«Огонек», ты был с нами почти целый век, а мы — с тобой. Я родилась в 1942 году. Детство, достаточно благополучное, прошло в Барнауле, мы выписывали журнал лет 10 — 15. Я собирала репродукции картин и длинными вечерами раскладывала свои выставки по художникам, эпохам, стилям, темам. И когда я приехала в Москву в пединститут им. Ленина, мои походы по музеям и выставкам начались далеко не с нуля. Ах, эти годы, Москва в шестидесятые... Сейчас я в Новосибирске, в Академгородке. Работаю в школе учителем математики. Двое моих сыновей отслужили в армии, но, мягко говоря, не совсем удачно. Но это тема, как вы понимаете, другая.

Исповедь

НАШУ ТАЙНУ МУЖ УНЕС С СОБОЙ. Я ДУМАЛА, НАВСЕГДА.

Не знаю, кому и зачем пишу. Вроде я не из тех, кто обращается в редакции: мол, рассудите. Но... Почему-то третий раз принимаюсь. Поздними вечерами. Подспудно надеюсь, что дочка прочитает и мне не нужно будет испытывать себя?

Но я продолжу. Простите, что так издалека, но помните у Гоголя? Вот это: вообрази, около тебя будут ребятишки, двое, трое, а может быть, и шестеро. И все на тебя похожи. Из «Женитьбы» слова. И дальше, уверена, память мне не изменяет: «какой-нибудь постреленок, протянувши ручонки, будет теребить тебя за бакенбарды, а ты только будешь ему по-собачьи: ав, ав, ав! Ну есть ли что-нибудь лучше этого?»

Уже в тридцать лет я поняла, что лучше ничего быть не может. Первый брак мой закончился разводом. Хотя любовь была сумасшедшая и чуть не стоила нам дипломов. Забеременела я еще до свадьбы, но по настоянию мужа рожать не стала. Потом еще были аборты, Андрея бросала в дрожь мысль о мальчонке, теребящем его за бакенбарды. Наконец я спохватилась, оставила ребенка, хотя его рождение падало на защиту кандидатской. У меня родилась мертвая шестимесячная девочка. И вот в тридцать лет сразу два удара — у меня не будет детей и именно по этой причине муж бросает меня. Вот так... Наглоталась таблеток. Мама три месяца поила меня какими-то снадобьями. Потом взяла себя в руки, зарылась в работу, в студентов, вела часы в школе, водила экскурсии... Читала ночами. Почти наизусть выучила любимого Гоголя. Кстати, на рубеже каждого своего десятилетия я его перечитываю — и всегда по-новому. В тот раз, на размене тридцати годов, мне разбередили душу именно эти строки, с которых я начала письмо.

Время, известно, лечит. Я встретила, скажем так, основательного, серьезного человека. Конечно, разведен. Конечно, без любовного хмельного угара. Простоват, неприметен. Но была в его простоватости надежность, которой жаждет любая из нас. Я жила не замужем, а ЗА мужем. Юрий Иванович сразу предложил усыновить ребенка. Даже двоих. Условились — чтобы никто не знал. Даже моя мама, которая сидела с Аленкой, умерла, не подозревая, что у нее не родная внучка. Только муж с его математической логикой мог придумать такие ходы, что истинное Аленкино появление на свет осталось тайной. Мы якобы временно уехали. Жили то в небольшом подмосковном научном центре в комнатухе, то наездами в Москве. Я настолько вжилась в роль, что считала себя беременной. Одним говорила, что уезжаю рожать в Москву, другим — что в Дубну. Легенды, вранье, переезды, извините, и живот подкладывала... Все это изматывало. Но сколько было счастья, когда ее, двухмесячную крикуху, мы взяли прямо из роддома (это отдельная история, и непростая). Щеки надует, покраснеет и орет, орет. Как будто догадывается: что-то в ее жизни не так, как у людей. А потом... Потом, поменяли дважды квартиру, чтоб никто не догадался. Работу. И полетели годки. Счастливые. У Аленки — школа, институт. У мужа — докторская. Аленка вышла замуж. Как бы сказала моя, рождения из Горьковской области, мама: «БОгатО живут, бОгатО...» Прожив 50 лет в Москве, мама неисправимо окала.

Аленка считает, что у нее отцовы гены, один характер — при внешнем спокойствии она своего добивается. Со Славой, так зовут моего зятя, у них общее дело, работа — не люблю современное слово «бизнес». Хотя именно так они зовут свое фармацевтическое дело. Два года жили в Штатах. И кто сказал, что наш диплом там не ценится? Я никогда не знала, что люди могут так много работать, как мои ребята. Я вижу, и мне очень горько, что дочь повторяет мою судьбу — они не хотят детей. И подруги ее, Даша и Кристина, тоже чего-то ждут. Аленка уже носила под сердцем дитя. «Мама, — говорит она, — родила же ты меня в 34 года. Могу еще два года ждать...» Все чаще вспоминаю, как она, лет четырех, заглядывала в чужие коляски и канючила: «Мам, роди братика, почему ты не хочешь?» Не будет ничего и никого через два года. И не встретит она своего Юрия Ивановича. Я сердцем чую.

...После инфаркта, обширного, трансмурального, муж держался шесть дней. И последние слова его были: «Не говори ничего Аленке. Пусть не знает». Я молчу. Но я ненавижу их всепожирающий бизнес. И никакими гоголями-моголями тут не пробьешь. Перепробовала разные приемы — тщетно. Остался один, запрещенный, — рассказать Аленке правду. О ней. О себе. Об отце. Но тогда не сдержу слово, данное мужу. И мучает меня бессонница: «Прости, Юра, если не выдержу, если все расскажу...»