ЗА ТЕХ, КТО В МОРГЕ!

Что ни говори, а все мы когда-нибудь умрем. Видимо, руководствуясь этой печальной истиной, депутаты Мосгордумы решили улучшить участь неопознанных покойников в моргах. Уменьшили сроки пребывания «отказников» и улучшили им «условия жизни» (хранения). А я решила воспользоваться поводом и посмотреть, как там вообще «живется» умершим

ИЗ ЖИЗНИ МЕРТВЫХ

ЗА ТЕХ, КОМУ ПОВЕЗЕТ...

Кому из нас повезет, те попадут к Филиппу. Это считается удачей — гримироваться у него. На столе валяются несколько тюбиков тонального крема, синенькая коробочка пудры, кисточки, помады (я предпочитаю изделия других фирм, но в принципе набор тот же). Филипп, одетый в зеленое, торопится — выезд его клиента через несколько минут. Он еще несколько раз взмахивает кисточкой — и бабушка готова. Филипп повязывает ей белоснежный платок под подбородком и говорит «поехали», как Гагарин.

...Филипп и Андрей восемь лет работают в морге Склифа санитарами: моют, одевают, бреют и — эстетическая функция — облагораживают покойников перед выносом. В день обычно бывает клиентов десять. Уходить отсюда не собираются. Правда, девушкам своим не рассказывают о геройских трудовых буднях.

— У него талант, — заведующая патологоанатомическим отделением Галина Титова показывает на угловатого Филиппа, — он так умеет косметику наложить — залюбуешься.

В это время ас снова берется за помаду, но в последний момент раздумывает: бабушке и так хорошо.

Я заглядываю под марлечку, укрывающую еще одного их клиента. Там лицо мужчины лет пятидесяти. При жизни ему нанесли сорок ударов топором по голове. Мальчики работали с ней 3 часа — сначала по фрагментам восстанавливали череп. Потом обшивали лицо кусочками кожи — с других участков тела, потом сшивали их между собой, потом наложили побольше грима с пудрой. И, хотя заштопанные места видно, на покойника приятно смотреть. Им, понятное дело, приятно.

— Видите, как хорошо, — говорит Галина Павловна, похлопывая в это время старушку по щеке, — сухонько, аккуратно.

— Мальчики, а мальчики, — спрашиваю я у санитаров, — а сколько вам платят?

— Сто девяносто семь рублей.

— Почему же вы, молодые и здоровые, не найдете другой работы?

— А нам нравится.

...Один мужчина увлекался хиромантией. Долго изучал руки людей — да все ему мало. Он пошел в морг и, поставив санитарам бутылку, всю ночь рассматривал ладошки покойников. Пришел домой. Не спится. Ворочался, ворочался и вдруг понял: тянет в морг! Собрался, пошел обратно. Заходит. Темнота кругом. Смотрит, около одного покойника сидит старушка маленькая в белом халате и что-то штопает, не оборачиваясь. Он начинает оправдываться: «Вот был сегодня... Теперь не могу дома сидеть. Тянет...» А старушка оборачивается через плечо и хитро улыбается: «А ты что думаешь, мы тут за зарплату работаем?»

КАЖДОМУ ПО ОТДЕЛЬНОМУ ХОЛОДИЛЬНИКУ

Мы с нашим проводником Вергилием — Галиной Павловной — спустились сюда рано утром.

Умершие вот уже пять лет попадают в английские кассетные холодильники. Галина Павловна гордится:

— У нас каждый лежит в отдельном холодильнике!

Там минус два. Это температура, при которой тело не поддается порче, но и не замерзает — чтобы ничего не изменилось до вскрытия.

А пять лет назад умершие попадали не в односпальные кассеты, а в общежитие — на каталки. Где часто портились из-за наплыва друг на друга. Какой-то родственник устроил скандал — и Министерство здравоохранения все быстро устроило.

Мы прошли мимо каталки с маленькой лужицей крови. Из секционного зала слышны веселые голоса. Медики шутят. И почему-то здесь это не кажется кощунством. На трупе с длинными седыми волосами молодой врач отрабатывает удаление желудка. Скальпели. Зажимы. Нитки. Все, как в операционной. На самом деле мужчина несколько часов назад умер от воспаления легких.

— Сколько вам надо прооперировать трупов, чтобы приступить к живым?

Врач смотрит исподлобья:

— Много.

— Наше отделение дает возможность врачам потренироваться, — говорит «хозяйка» морга. — Со всей больницы приходят, просят. Почему бы нет? Они же маленький надрезик делают, — Галина Павловна показывает на себе, — никто из родственников даже и не заметит. Врачи приходят тренироваться рано утром...

Последний путь у человека тоже достаточно длинный — морг, секционный зал, где или вскрывают или посмертно оперируют, гримерная. И только потом «поехали».

СОН ГАЛИНЫ ПАВЛОВНЫ

Так за разговорами мы приходим на второй этаж. Санитары — здоровые мужики — от нашего фотографа Марка бегут врассыпную, как туземцы, боящиеся фотоаппарата. Врачи же снимаются спокойно на фоне стеклянных пыльных шкафов с какими-то экспонатами. Это несостоявшийся музей. Подобный, состоявшийся, есть в США. В течение нескольких десятилетий санитар по имени Саша собирал разные патологические изменения костей. Тут и черепа с огромной нижней челюстью, и размягченные кости, и фотографии этих людей при жизни.

— Огромный труд, между прочим! Представляете, надо же было вытащить все эти кости, чтобы родственники ничего не заметили.

Увидев мои круглеющие глаза, Галина Павловна продолжила:

— Да, для науки иногда надо чем-то жертвовать. Но это ничего. Мягкие ткани остаются же. Ну и туда вставляются протезы пластиковые — почти ничего не заметно.

— А здесь вот череп лежит, как с протезом-то?

Врачи засмеялись, но ничего мне не ответили.

— Представляете, какой это труд — осторожно отделить кости от мяса. Их для этого надо варить, варить, варить...

Мы перебираемся в кабинет. Я думаю о своем друге — его хоронили отсюда же полгода назад. Нехорошо как-то, если из него тоже что-нибудь нужное вытащили.

— Не возражаете? — вежливо спрашивает Галина Павловна в своем же кабинете и закуривает. — Мне было четырнадцать, когда у меня очень долго и тяжело умирал отец от рака. Тогда и решила: пойду в медицину.

В патологоанатомии Галина Павловна тридцать два года. Очень, надо заметить, жизнерадостный человек. Много курит и улыбается.

— А как же специфика, — осторожно начинаю я, пытаясь понять здешнюю философию, — с мертвыми же все время. Не давит?

— С мертвыми как раз проще. Чего с ними — лежат, молчат. А вот с родственниками...

С родственниками просто беда. Часто многие, преимущественно люди южные, атакуют морг Склифа. Они категорически против вскрытий. Кричат через окно с матом и угрозами, требуют отдать тело. Причем согласно Федеральному закону они совершенно правы. По нему родственники могут отказаться от подобных услуг. А вот по приказу комитета здравоохранения города Москвы «не допускается отмена патологоанатомического вскрытия:

— во всех случаях неясного прижизненного диагноза и непосредственной причины смерти;

— при инфекционных заболеваниях или при подозрении на них;

— во всех случаях смерти в связи с проведением профилактических, диагностики и лечебных мероприятий;

— при заболеваниях, связанных с последствиями экологических катастроф...» и так далее.

Поэтому медики обрадовались, когда Дума вроде бы придумала новый закон. Полагали, им разрешат теперь легально всех вскрывать. А закон вовсе не об этом. Он о сроках и порядке захоронения. Невостребованные трупы, то есть те, которые бросают родственники, теперь должны хоронить не через десять, а через трое суток. Вовсе не из-за христианских законов, просто депутаты заботятся о быстром освобождении переполненных судебно-медицинских моргов.

Неопознанные трупы теперь будут в обязательном порядке «облачать для погребения, предоставлять гроб и перевозить... на кладбище». Не знаю, не знаю. Сейчас неопознанные трупы и так вывозятся в обязательном порядке в крематорий и сжигаются. Урны по сто штук исправно хоронятся в братских могилах.

ПАТОЛОГОАНАТОМЫ В ЖИЗНИ ЖИВЫХ

Сидят и пишут без утайки. Девочка Светочка печатает, а врач-лаборант диктует. В богатых больницах есть такое устройство — диктофон. А в Склифе — только Светочка. Через решетчатое окно вломилось солнце и шарит по баночкам с органами. На деревянной разделочной доске лежит только что вырезанная матка с раком. Это так похоже на кусок обыкновенного мяса, что я потом долго отталкивала его дома в борще.

В этом маленьком кабинетике врачи Склифа рассматривают вырезанный патологический орган. От него отрезают маленький кусочек и передают лаборантам. Оставшуюся часть отправляют в «мокрый архив», в бак то есть: заматывают в марлечку, ставят номер и опускают в формалин на год. Когда орган отмотает срок, его кремируют и хоронят.

— Нам все несут, что отрежут: ноги, руки, сердца, желудки, — Галина Павловна все показывает на себе. — Склиф — это же такое место, сюда больные самотеком приходят. И к нам в патологоанатомическое отделение тоже самотеком приходят.

Наш фотограф Марк смеется: как это, к патологоанатомам — и самотеком?

— Сейчас в коммерческих больницах часто все делают наполовину — вырежут грудь с опухолью, а исследовать ее у них не на чем. Идите, говорят, в Склиф, там всех принимают.

Меня интересуют детали: а как несут, в баночке, что ли?

— Несут в тряпочке чистой. Пациентка встала с операционного стола и к нам несет свою опухоль.

ВЫХОД

Что это за психология такая у людей — вся жизнь рядом с покойниками?! (Хотя, надо признаться, я, вечно опаздывающая, в морг приходила за полчаса до начала интервью. То же тянет, что ли?.. )

В морге Склифа на двери изнутри кто-то приписал карандашом: «Выход в суетный мир». И еще ниже: «Не торопись, подумай».

Я подумала и вышла. И еще подумала, правда, почему-то чужими мыслями: «...казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть».

ИЗ НЕБЫТИЯ ЖИВЫХ

Мой знакомый таксист Борис Крымов — человек удивительный. Друзья прозвали его моргинальщик...

Не позволяет организм пить Крымову Борису, хоть ты тресни. Поллитровочка, ну, максимум, литр водки за один присест. Не больше. Чуть сверх нормы — сердце клинит. Стопорится сердце, будто коробка передач без сцепления. Потому и не пьет Борис больше положенного. Разве что иногда, как говорится, на свой страх и риск...

— Говорили же тебе, не пичкай его больше. А ты заладил: «За мое здоровье, за мою семью». Доигрался... — именинник мутным взором, полным печальной растерянности, смотрел на Бориса, лежавшего посреди комнаты с закатившимися глазами. Ртом шла пена. — Попробуй сердце, может, еще жив.

Сбив по пути пару пустых бутылок, Вован дотянулся до груди. Приложил левое ухо. Расстегнул рубашку и опять приложился, на этот раз правым ухом. Сердце молчало. Праздник пятидесятилетия Вована был омрачен «скорой помощью» и печальным заключением санитаров: труп. Вован хотел было проводить друга до больницы, но человек в белом покачал головой:

— Больница твоему другу уже не поможет...

Борис проснулся, потому что ему было холодно. Несмотря на голову, болезненно отзывавшуюся на каждое движение, мозг работал сносно. Мозг уже помнил эту могильную прохладу. Ощупав тело, удивившее полной наготой, Борис окончательно удостоверился в истинности своих догадок. Перед глазами поползли образы милиционеров, жена, в сотый раз кричащая, что они не миллионеры и не могут позволить себе каждый месяц оплачивать вытрезвитель.

Бориса, правда, немного удивило, почему соседи, те, что под покрывалами, не стонут, как это обычно бывает. Но хотелось пить, хотелось курить, хотелось в туалет и хотелось свободы, и он не обратил на них должного внимания. Удачно подвернулся чей-то халат.

Коридор показался на редкость коротким и темноватым. За дверью была еще одна прихожая, потом еще дверь. На улице оказалось не так зябко. Неподалеку стояла «скорая помощь», водитель, ерзая в открытой двери, усердно вычищал мусор из-под педалей...

— Землячок, закурить не найдется?..

Боря не совсем понял, что забыл водитель по ту сторону машины, почему так резво вылетел через противоположную дверь и исчез с горизонта. Подождав землячка пяток минут, Боря нашел в бардачке сигареты и спички. Когда Боря, внимательно изучив тела под тканью, осознал, где он находится, обрадовался: за вытрезвитель платить не придется...

Минул год. В таксопарке, где работал Борис, раздался звонок: жена сообщила, что таксист Крымов на работу не выйдет, ибо умер. Коллеги хотели было пошутить: как, мол, опять умер? Но жена рыдала в голос: на этот раз по-настоящему, в доме траур. Коллеги собрали сколько могли. С таксопарка пятьсот рублей вышло (дело было в те времена, когда инженер получал 120).

...Борис проснулся в холоде. Голое тело. Но на руках — часы. В полутьме глянул на циферблат — боже мой, на работу опоздал! Быстро вскочил, откинув простыню (понял, что опять в морге, а не в вытрезвителе). Схватил с вешалки какие-то сатиновые штаны и рубашку, штиблеты, побежал на работу.

За гаражом похмелялись знакомые таксисты.

— Мужики, дайте опохмелиться.

Звон разбитого стакана.

— Крым, ты же умер...

Борю ощупывали по очереди. Тело Бориса оказалось теплым, хотя легкие брюки и рубашка с коротким рукавом явно не шли к октябрьской прохладе.

— За что пьем?

— Тебя, Боря, поминаем...

— Да ладно, вот он я.

— А ты дома-то был?

— Нет еще. А чего там?

— Ну, так ты сходи. Сходи.

...Пять лет назад Борис Крымов завязал: после третьего «обморока», лишь чудом не окончившегося моргом (жена не дала увезти). Мы пьем у него на кухне кислый квас.

— Трудно в это поверить, Боря. На байки похоже.

— Это ты моей жене расскажи. У нас до сих пор занавески из сукна, который на гроб покупали, висят.

Мы сидим еще полчасика, и я иду знакомиться с его женой Ольгой. Ольга сидит в зале, смотрит телевизор, за которым висят алые занавески.

На фото М. Штейнбока:

• Проблема: пудра или тональный крем?
• Человеколюбивая завотделением Галина Павловна Титова.
• «Нам все несут, что отрежут: ноги, руки, сердца, желудки...»
• Жизнь в морге кипит.