Энциклопедия типов уходящей эпохи
Алексей СЛАПОВСКИЙ
Ж.
Жлоб 
Жлоб, в сущности, — частный случай Вахлака. Но среди Вахлаков попадается, как я уже отмечал, немало людей добродушных, несмотря на грубость свою, неуклюжесть и неотесанность. Среди них даже есть люди, радеющие об общественном благе!
Жлоб же почитает пупом земли одного только себя. Жлоб часто слаб умом и силен телом — но это не закон. Жлобы встречаются и средь хилых интеллектуалов, и средь интеллектуальных здоровяков.
Кажется, зачем мне частный случай брать? Но я ведь больше интересуюсь типами уходящими, оригиналами сегодняшнего дня. А жлоб, очень надеюсь в своем безумном прекраснодушии, именно — преходящая фигура.
У жлоба в жизни две задачи: сделать свою жизнь хорошей, невзирая на средства достижения этой цели, а других людей научить, как нужно жить, — в выборе средств тоже не стесняясь.
Быть на самом верху он не любит, потому что это опасно, а у жлоба — звериное чувство опасности. Он любит быть рядом. Он любит действовать от имени авторитета другого имени, понимая, что у него самого имени никакого нет, да оно ему и без надобности: имя не сахар, с ним чаю не попьешь!
Он любит хапнуть из-под руки другого, из-под мышки, из-за плеча — но действует при этом напролом. Грабя ближнего своего, он не заботится искать какие-то аргументы, оправдывающие грабеж, он говорит просто: «Мне надо!» — и очень удивляется, если кто-то этот аргумент считает недостаточным.
Жлоб любит иметь друзей, хотя не верит в дружбу, полагая, что любой продаст его в любое время, дали бы только подходящую цену. И часто продает первый, упреждая друга (и тем самым, как ни парадоксально, спасая друга от греха предательства).
Жлоб абсолютно всех женщин считает б...ми.
Я терпеть не могу печатной матерщины, но это единственный случай, когда обойтись без нее невозможно, потому что упомянутое слово — самое мягкое, которое жлоб может приложить к женщине.
Тем не менее он женат. Жену он не считает тем, кем других женщин, не потому, что она и в самом деле лучше, а потому, что она — ЕГО жена. Будь она жена или дочь чужая, она была бы, естественно, то же самое, что и все, но ЕГО жена такой быть никак не может, даже если такой в душе и является. Как он разрешает в душе этот софизм — непонятно!
Искусство и культуру жлоб любит — как всякий нормальный человек (а он нормален на сто процентов, нормален так, как, может, ни один из представителей других типов).
Он любит искусство за то, что оно доставляет ему удовольствие. То же искусство, которое ему удовольствия не доставляет, он презирает открыто, при этом часто даже не от себя лично, а от лица народа. Он искренне полагает, что это просто-напросто пустая трата народных денег. И когда ему в лапы каким-нибудь образом попадается представитель нелюбимого вида искусства, он высказывает ему в глаза все свои тугие соображения. Если деятель искусства с ним согласится, он его, может, и отпустит. Если начнет спорить — поучит. Потому что дураков учить надо.
Жлоб, кстати, не дурак, российская поговорка «дураков нет!» — не образное выражение, а буквальное. Нет в России дураков, вывелись за этот жестокий век. Придурков, полудурков, дурковатых и т.п. — сколько угодно, а дураков в чистом виде, готовых на любое явление рот раззявить и себя самого прошляпить — нету! Научили уму-разуму, спасибо хоть на этом!
И поэтому одно из свойств истинного российского жлоба-оригинала: полное осознание себя жлобом. Ходячая фраза «А вот такое я дерьмо!» — о нем придумана, а может, и им самим.
Однажды к Роберту Ильичу Глюкину в короткую пору расцвета его финансовой деятельности явился наниматься на работу детина лет тридцати.
— В качестве охранника, что ли?
— Да нет, почему... — сказал детина.
— А в качестве кого ж?
— Пригожусь, — молвил детина.
— Да как пригодишься-то, как? — вскричал Глюкин в пылу рабочего дня.
— Мало ли...
— Да кто ты вообще?
— Я? — показал детина тридцать два здоровых белых зуба. — Я вообще-то жлоб.
Глюкин рассмеялся и хотел его прогнать, но призадумался.
Было в этом жлобе действительно что-то необходимое. Не охранник, не помощник, не рассыльный, а просто — сидит в углу детина, ковыряет в зубах задумчиво спичкой или вдруг почешет свое тело сквозь штаны — потому что ему захотелось почесать свое тело, — и любой посетитель вдруг начинает в его присутствии чувствовать легкий комплекс неполноценности. Он чувствует, что этот человек полон собою от пяток до макушки — не больше и не меньше, а я вот, думает посетитель, ерепень неуемный (см. очерк «Ерепень»), все чего-то хочу: то выше себя прыгнуть, то, наоборот, шею в плечи втягиваю...
Тем самым посетитель, клиент, оказывался в состоянии деморализованном, что позволяло Глюкину решать дела в свою пользу.
Время от времени жлоб (его звали Константин Костев) выполнял самые разные поручения, которые под силу были его сообразительности. Выполнял четко, аккуратно, хоть и не всегда так, как требовалось.
Однажды в городской квартире Глюкина вдруг потолок подмок, пятнышко появилось. Глюкин попросил Костева разобраться.
Тот поднялся на этаж выше, позвонил.
Открыла старушка, вся мокрая, со шваброй. Объяснила: туалет засорился, тряпочка туда случайно попала. Уж извините. Костев извинил, но простить не мог: взял в туалетной комнате горсть того, что из унитаза выплыло, и помазал старушку: чтоб умней была и впредь тряпок в унитаз не бросала. Старушка в крик.
Глюкин поднялся, увидел — и рассчитал Костева в ту же минуту.
— Она виновата, а я отвечай, — пожал плечами Костев и удалился, глубоко обиженный несправедливостью.
Службу он нашел себе быстро — у какого-то предпринимателя широкого профиля, не такого, может, порядочного, как Глюкин, но ему было все равно, ему важней была служба, а не человек.
Однажды предприниматель отправил его в деловую поездку, требующую не столько ума, сколько упорства и выносливости. Костев все сделал отлично — и вернулся с прибылью для хозяина. Прямо с вокзала поехал он в его особняк. Было уже темно. Направляясь переулком к задней двери (для служебных людей), Костев встретил брешущую собачонку. Вполне уважая право животных, даже бродячих, на жизнь, он не стал с нею ссориться, а пошел себе мимо. Но собачонка пристала, брехала сипло — и наконец хватила Костева за ногу, порвав брюки. Само собой, Костев собачонку пришиб одним ударом.
Выяснилось, что собачонка была не дворнягой, а заведенным во время отъезда Костева молодым очень породистым питбулем, которого хозяин приобрел за большие деньги и успел уже полюбить, а особенно полюбила его дочь Машенька, которая и не доглядела, упустила пса на улицу; все в доме поднялись искать — и наткнулись на Костева, который пихал палкой сдохшего питбуля поближе к мусорному баку: он не любил беспорядка и мусора где попало.
Машенька зашлась в истерике.
— Что ж ты? — сказал хозяин.
— А я знал? — резонно спросил Костев.
— Ладно. Пошли, отчитаешься.
Костев отчитался, а днем следующего дня хозяин опять его вызвал. Костев приехал. Ему вручили какую-то странную одежду и велели облачиться.
Костев удивился, но, черт с вами, оделся в длинную, расшитую золотом хламиду. Потом ему дали толстую книгу и повели во двор.
Во дворе, посреди лужайки, вырыта была яма.
Вокруг ямы стоял в черном народ. И Машенька тут же — в черном платьице. А в маленьком изящном гробике покоился питбуль со сложенными лапками, в которые всунута была свеча.
Кроме ямы, приготовлены были ограда и крест.
— Прочитаешь отходную молитву и похоронишь! — сказал хозяин Костеву. — И прощения попросишь напоследок.
— У кого?
— У него.
— Ясно...
Нет, Костев не считал, что хозяин не прав. Он понимал его, как жлоб жлоба. Ты зашиб мою собаку и виноват, а знал ты или нет, что она моя, меня это не касается. Это Костев понимал!
И он не был сильно верующим. Он об этом как-то вообще не думал, хотя сына своего крестил. И крест носил — и даже не грузно-золотой на цепи, на пузе поверх одежды, а обычный, нательный, который ему мама дала со всякими словами, — их Костев стеснялся вспоминать.
Но читать отходную над псом и хоронить его он не захотел.
Он медленно снял с себя хламиду, положил поверх книгу.
— Подумай! — сказал хозяин.
— А пошел бы ты! — равнодушно ответил ему Костев. И это слышали и видели все.
Ровно через два дня у его машины на полной скорости отлетели одновременно левое переднее и правое заднее колеса...
И одним жлобом на свете стало меньше, хотя, может, он перед смертью перестал быть жлобом? Ведь не позволил же унизить свою честь и свою гордость!
Но не будем обольщаться. Жлоб в первую очередь собственник. Поэтому для Костева его честь и гордость были понятиями не нравственными, а материальными: МОЯ честь, МОЯ гордость. А СВОЕГО у себя ни один жлоб отнять не позволит — даже ценой собственной жизни. Известен в наших местах случай, когда в зоопарке дочка жлоба сорвала с папы дорогие часы и бросила в клетку африканского льва. Жлоб одним ударом кулака сшиб замок с клетки, вошел — и был за минуту растерзан и съеден львом. Не потому что лев осерчал на такую наглость, нет, он тоже по-жлобски рассуждал: ХОЧЕТСЯ съесть — НАДО съесть, и съел. А хорошо это или плохо — дикая природа таких дурацких вопросов не знает...
Иллюстрации Бориса ЖУТОВСКОГО