САМЫЙ УЖАСНЫЙ НАРКОТИК

Главный вуз страны — конечно же, МГУ. Стало быть, главная общага России — Дом аспирантов и студентов московского универа. Она дарит людям массу приятных минут...

Студенческое общежитие есть школа выживания, притирания и партизанской войны...

Лето кончилось. Промелькнула, считай, первая яркая вешка осени — День знаний. Рубикон перейден. Начался бесконечный учебный год. Бывшие абитуриенты, а ныне счастливые первокурсники, покинувшие отеческие гнезда, въезжают в новую жизнь. Новая жизнь пахнет сырыми матрасами, поскрипывает казенными койками, пугает тараканами, но главное — источает аромат свободы и чего-то неуловимо тревожного, незнакомого. Так начинается общее житие — совершенно новый способ существования белковых тел.

Это объявление долго украшало дверь нашей комнаты в общежитии.

Трудно сказать, кого я имею в виду под этим общажным словом «мы» — свой курс, свою компанию, свое поколение, — я вообще не люблю слова «мы». Тем не менее, говоря об общаге, без него трудно обойтись.

Мы курили в коридорах, если было что, а под вечер часами бродили по общаге в поисках — да боже мой, чего угодно! — сигарет, еды, чаю, новостей, халявной выпивки, а прежде всего и больше всего — в безотчетных поисках участия, в поисках человека, который обратит на тебя внимание, потому что одиночество среди этого людского кишения было страшное, воющее, неприкаянное.

Все режет, все больно, все невыносимо, два ночи, меня никто не любит, в свою комнату нельзя, потому что там двое трахаются, остальные спят, вот под чужой дверью свет, туда можно постучаться и попросить еды, голая лампочка, стол в крошках, таракан — настолько привычный, что уже не замечаешь, пронзительно-жалкое счастье — подаренная среди ночи банка кильки в томате, теплая водка на кухонном подоконнике, подруга валится с ног и рыдает: люблю, а он женится...

А я никого не люблю.

В коридоре дембель курсом старше тащит за руку к себе: оставь докурить, пошли трахаться. Как не хочешь? Да я в Забайкалье служил!

Никогда не считались, жили по-мушкетерски: у кого есть деньги, тот всех и кормит. Коммунизма не было, соседских кофточек обычно без спросу не брали. Без спросу, как правило, брали соседских возлюбленных.

Студгородок предрасполагал к счастливой любви, в особенности в пору летней сессии, когда темнеет поздно, яблони благоухают, а повестка из военкомата уже выслана. Пойти вдвоем было некуда, и это придавало особую остроту поцелуям под цветущим кустом. Впрочем, любовь в общагах тоже была свободная, так что никого не удивляло, если какая-нибудь лингвистка, поссорившись с соседками, уходила жить к своему физику, а косящий от армии геолог прятался у любимой девушки-историка. Наличие соседей никого не останавливало.

Соседи — это отдельная глава всякой общажной повести. Соседи по комнате и соседи за стенкой. Общага есть школа выживания, притирания и партизанской войны. Можно писать трактаты на тему «Как заставить соседей вынести мусор» или «Как научить соседей не захламлять туалет бутылками». Сейчас я могу жить в одной комнате с кем угодно. Умею выносить всякий характер и всякую степень аккуратности. Умею жить вдвоем, всемером, вдвадцатером и ни с кем не ссориться. Общежитие воспитывает стойкую терпимость и умение ничему не удивляться. Интересно, что среди тех, кто жил в пригороде и получил в общежитии место, половина приживалась накрепко и забывала ездить домой, другая половина месяц-другой пыталась прижиться, но, плюнув, выбирала ежедневное мучение в электричках с двумя пересадками.

Разграничение здесь проходило не по любви к уюту или к семье, не по принципу удобства-неудобства. Общагу выбирали те, кто сознательно или по молодой глупости ставил личную свободу выше всего. За личную свободу приходилось расплачиваться — конфликтами с семьей, теснотой, полуголодным безденежьем, внутренней бездомностью и глубочайшим экзистенциальным одиночеством. Общага есть прежде всего экзистенциальный опыт. Ты никому не нужен, и оттого свободен. Ты свободен, и оттого никому не нужен. Общажный вамп махровел пышным пустоцветом: истерики, позы, слезы, томное курение, спирт без закуски, дурные стихи, томления по усатому ничтожеству, виденному два раза в жизни, карточные гадания, страстный шепот; скучная, долгая, тяжелая тоска, презрение к душевно здоровым, причем вполне взаимное, культ надрыва, абсурда, безумия, дешевые трюки: уехать в другой город и никому не сказать, надраться и гулять босиком по снегу, резать вены, пить уксус, крокодилов есть.

Человек домашний обычно представляет себе общагу как набор облезлых стен, граненых стаканов, раскормленных тараканов, стеклотары и унылых немытых людей, предающихся то сортирным распрям, то дикому сексу на продавленных кроватных сетках. А мы любили свои ненавидимые комнаты. Мы делали в них уютно. Клеили обои, вешали занавесочки, расписывали двери стенных шкафов, собирали какие-нибудь наивные букетики. Икебана по-общажному: в стакане ветки, вилка, кисточка, на ветках бумажные игрушки на ниточках. Красили и драили, поддерживали уют и порядок.

Сами готовили. На старых фотографиях все мы щекасты и толстоморды: все хлеб, да макароны, да булочки. К нам любили ходить в гости, потому что у нас было по-домашнему.

В общаге можно говорить обо всем — такая удивительная легкость понимания бывает еще только в счастливом браке. Ночью сбивчиво шептаться, у кого как было в первый раз, мудрствовать о поэтике Блока. Писать пародию на учебник старославянского или трагедию пятистопным ямбом. Выспрашивать забредшего гостя о новостях из большого мира. Проводить друг с другом сеансы психотерапии: «Ты не хуже всех. Ты красивая. Я видела, как на тебя в столовской очереди мальчик смотрел» (это вранье, но так надо). «...У меня тоже с моими сложности. Я долго матери не могла простить, что она мой дневник прочитала и высмеяла».

Оттого и уходить из этого тараканьего общака неимоверно трудно. От своих — к чужим, от свободы — в зависимость, от индивидуализма — в семейную жизнь, от безалаберного безденежья — в зарабатывание, от полета научного любопытства — в скучные материи, от странного, заповедного, очищенного от всякой посторонней примеси островного существования с неповторимым запахом затертых коридоров — в обыкновенную, взрослую, нормальную жизнь.

Оттого из этой жизни постоянно тянет обратно, в общагу, где тебя уже забыли и не ждут, и надо было еще несколько лет понять, что дом теперь не там. Так завязавшего наркомана порой тянет обратно... ТУДА. Хоть он и понимает умом, что ТАМ только призрачное небытие. Иллюзия счастья. Но поди ж ты — наркотик общего прошлого оказывается сильнее, чем жажда жить нормальной жизнью.

Это называется ломка...

ИЗ ЖИЗНИ ДАСА

Один ритуал соблюдают все студенты ДАСа: 31 декабря во время фильма «Ирония судьбы, или С легким паром» они садятся перед телевизором только затем, чтобы посмотреть Мягкова, идущего вдоль ДАСовского зимнего сада. После этого все от экранов разбегаются.

По коридору, весело болтая, идут два студента. Навстречу им шагает незнакомый юноша. Студенты перемигиваются и начинают диалог:

— Тебе не кажется, что у него слишком длинные волосы?

— И ногти.

— Давай исправим. Есть ножницы?

— Сейчас поищем.

Улыбка юноши становится вялой.

Друзья тем временем выворачивают карманы, вытряхивают сумки. Сбрасывают куртки, кроссовки, футболки, штаны, трусы. Наконец, раздевшись догола, смеются:

— Испугался?

Одеваясь, они расспрашивают парня о музыке, фильмах и книгах. При расставании обмениваются координатами. Знакомство состоялось.

Пьяный студент, неуверенно переставляя ноги, бредет по коридору. Оборачивается, замечает незнакомца. Глаза загораются, и студент неожиданно бодро произносит:

— Давай играть. В педерастов. Чур я активный. Снимай штаны.

Дико хохочет. Глаза незнакомца наливаются кровью, а кулаки — тяжестью. Из комнаты выбегают горячие молодые чеченцы и мирно улаживают отношения. Пьяный немного трезвеет и искренне раскаивается в своих словах. Знакомство не состоялось.

Сидят муж и жена, пьют пиво и рассуждают о высоком ночь напролет. Выйдя под утро в туалет, муж тут же возвращается с воплем: «Опять они не смыли за собой! Надо им (соседям. — Д.Ю.) такого говна подложить, чтобы навсегда запомнили». Молодая семья срывается с места, бежит на улицу. Они вырывают неприжившееся деревце, тащат наверх, и через пять минут иссохший колючий выродок посажен в унитаз. В полдень их будит администратор с просьбой привести в порядок туалет. Дерево летит с восьмого этажа вниз. Опять не удалось приучить соседей к порядку.

Фото В. Смолякова