ЗОНА ГОСПОДНЯ

У драчливой игуменьи Ольги под окошком стоял «мерседес»

Такое Дашенькино решение я не могла бы назвать случайным. С одиннадцати лет, помню, она пела в местной церкви в хоре, вечера часто предпочитала коротать не с подружками, а с Библией; в целом же была нормальной девчонкой. Скромницей, правда, ну да кто же в наше время без греха.

Вот так вот пела она, пела и спелась-таки с местным батюшкой — отцом Игорем. Среди слаборелигиозных, но расположенных к винопитию мужиков деревни отец Игорь известен был склонностью к чтению проповедей по пьяной лавочке:

— Хлопнет стакан, — рассказывал мне дядька, — и погнал: вы тут все в грехе живете, блуд везде, смотреть противно на вас! Вот и запудрил Дашке мозги... У самого трое дочерей, чего ж их-то в монастырь не отправил от блуда спасаться?

Резонно... В общем, Дашку унесло в монастырь аж в Калужскую область. Исхудавшая от горя мать отправила ей письмо с вопросами: как живешь? что ешь? и так далее... однако ни ответа ни привета не дождалась. Будто и не было у нее никогда дочери. Надо бы, конечно, съездить, проведать, да все времени не было — хозяйство, скотина, которую не бросишь. Да и отец Игорь уверял: «Дочери твоей, Галина, там хорошо!».

Думая о случившемся, я почему-то представляла себе отца Игоря, глядящего с тоской и злобой на голоногих дачниц-пляжниц и скрипящего зубами: «Эх, блуд! Вот блуд-то какой!». И еще я представляла: как легко в монастыре избежать блуда. Постная пища, многочасовые службы — не до блуда. А ты попробуй в миру человеком поживи! Устои перед соблазнами, пить брось хотя бы, попяра хренов. Короче, разозлилась не на шутку. Потому что обидно мне стало за Дашеньку, и тетю Галину жалко.

В таких размышлениях пролетело три дня, и вдруг — прибежала из монастыря Наташка, Дашкина подруга, с которой они вместе спасаться от блуда ломанулись. Семья наша пила вечерний чай, когда в комнату ворвалась бледная как смерть Галина, таща за руку слегка пришибленную девицу лет шестнадцати.

— Почему ты убежала? Где Даша? — Галина выглядела... ну я не знаю, ужасно выглядела, одним словом. — Расскажи, вас там действительно бьют?

— Нечасто, — выцедила Наташка, — но бьют. Игуменья матушка Ольга.

— За что бьет-то?

— За разговоры. Мы тут с Дашкой вечером говорили — как там мамы, хорошо бы домой съездить, а матушка Ольга подслушала под дверью, ворвалась, закричала: «Греховные мысли у вас!» — и стала меня и Дашку бить. А еще бьет за лень, за нерадение то есть.

— А другие что — не заступаются за вас?

— Она же игуменья! Все, что она делает — от Бога. И Дашка тоже говорит: «Правильно все, так и должно быть. Плоть надо усмирять, а матушка Ольга нам помогает».

— А чего же поп... фу, отец Игорь говорит, что там у вас хорошо?

— Ну, когда кто со стороны приезжает, матушка Ольга совсем другая — ласковая, приветливая, по головам гладит.

— Слушай, Наташ, а зачем вы вообще туда пошли, в монастырь этот? — решилась спросить я.

— А тут-то что делать? Работы нет, блуд один...

От побоев и унижений вместе с Наташкой из монастыря сбежала еще одна христова невеста. Как выяснилось, двадцать лет назад в религиозном экстазе эта дама родом из Тулы, по имени Нина, отдала свою квартиру в пользу одного монастыря. В том монастыре у Нины «не заладилось», тамошняя игуменья к ней «придиралась», «замучила совсем», а тут проезжая монашка позвала в другую обитель, и Нина свалила. Тем более что квартиры у нее теперь не было, жить негде, кроме как в монастырях. Вот так двадцать лет и кочует православная бомжиха Нина из обители в обитель...

Удрав вместе с Наташей, она направлялась теперь куда-то в Тульскую область искать приюта у дальних родственников. То-то люди будут рады. А на одну ночь мы поселили ее в недостроенном новом домике, постелили постель, принесли еды и молока. Хоть и монашенка беглая, но тоже ведь, поди, человек.

Прежде чем поесть, она помолилась, поев, опять помолилась, когда стемнело, зажгла свечку и помолилась опять. Я зашла забрать посуду и спросила по случаю — ну как там, в монастыре?

— Плохо, милая, тяжело... За грехи наши тяжкие страдаем...

Несмотря на обилие бесполезной информации в виде вздохов и охов, я узнала много чего интересного. Например, что молодых женщин в этот N-ский монастырь принимают с радостью и со всех областей. Что встают они там в шесть часов утра, работать начинают в полседьмого и пашут до десяти вечера. Перерыва на молитву не имеют (пустая трата времени в нашу рыночную эпоху), есть только часок на обед. И так каждый день, кроме воскресенья. Кормят, правда, их хорошо. За кормежку и ночлег христовы невесты производят молоко, масло, сыр, мед, воск — экологически чистый и хорошо оплачиваемый потребителем продукт. Свечной заводик, опять же, имеется. Зато драчливая игуменья матушка Ольга три месяца назад поставила себе под окна кельи новенький «Мерседес».

По ходу рассказа Нины я начинаю понимать, почему отец Игорь, добрый приятель матушки Ольги, так ревностно сватает чужих дочерей в монастырь, спасаться от блуда. У нашей церкви хозяйство большое, только успевай денежку зарабатывать. Сами знаете, бутылочка воды «Святой источник», освященной патриархом, — четыре рубля, нательный крестик — три, восковая свечка — десять, отпевание — сто пятьдесят... Кто знает, может, и за каждую новую насельницу матушка отстегивает батюшке?

Узнав обо всем этом, Галина вскочила в паровоз и помчалась спасать ребенка. Если бы я была на ее месте, я бы еще и обрез с собой прихватила. Силы бедной женщине удесятеряли слова Дашки, переданные ей Наташей:

— Мне здесь хорошо. Так и должно быть. НО ЕСЛИ МАМА БУДЕТ ПЛАКАТЬ, я поеду домой.

Понятное дело, что тетя Галина накопила в дорогу слез как можно больше. И через четыре дня привезла дитя, повзрослевшее и даже окрепшее от здорового монастырского труда. Дашка смотрела на всех отрешенно и на вопросы отвечала неохотно. И много-много спала.

— Если б ты знала, что они нам устроили, — рассказывала мне тетя Галина.— Свидетельство о рождении два дня якобы найти не могли, как на врага на меня смотрели, рыдали специально, чтобы на нервы Дашеньке действовать. Письма, которые я ей посылала, они перехватывали, оказывается. Отдают монахиням только те письма, в которых набожные мамы пишут: «Сиди там, деточка, и никуда не убегай! Блуд везде!». А когда мы уходили, вслед каркали, как вороны: «Кто из монастыря уходит, тому жизни не будет! Горько плакать будешь! В мир идешь, а мир во грехе, во блуде! Блуда возжелала!».

— Вот злодейки! — возмутилась я. — Хотя с другой стороны вам еще повезло. Раньше за рабов огромный выкуп заплатить надо было, а вам дочь, считай, бесплатно отдали.

Беглянку Наташку я, когда уезжала из деревни, встретила на автобусной остановке. На ней был красный с желтыми цветами открытый сарафан, черные волосы разметались по плечам, на груди висели бусы из дешевого янтаря. Смотрелась девчонка по-деревенски круто. Она удивительно быстро освоилась в нашем погрязшем в блуде мире. Я попыталась представить ее в черной монашеской одежде — и не смогла.

А отцу Игорю дядька мой при случае обещал начистить лицо.

* * *

Сколько их, куда их гонит?

Проще всего после прочитанного было бы вспомнить крылатое: «Каков поп — таков и приход!». И заметить, что личные недостатки одного отдельно взятого священника (к примеру отца Игоря) или игуменьи (вроде матушки Ольги) ни в коем случае не бросают тень на всю Церковь. Но проблема существования монастырей в современной России гораздо сложнее и драматичнее.

Монастыри на Руси появились вскоре после того, как она приняла Крещение. Жили в них буквально единицы — те, кто себя ощущал «не от мира сего». Им удавалось действительно удалиться от мира со всеми его соблазнами и преуспеть в духовном росте. «Монах» — слово, происходящее от греческого «монос» (один, одинокий). Другое слово, именующее насельника монастыря, «инок», — указывает на иное, чем у тех, кто в миру, поприще, иной образ жизни и мыслей. У первых монастырей не было ни могущественных покровителей, ни обширных угодий, ни прибыльного подсобного хозяйства — эти сугубо мирские черты монастыри приобрели к середине XIX века. Накануне революции число их выражалось четырехзначной цифрой. К началу 80-х от этого внушительного числа уцелела сотая часть. Сегодня из переданных Московской патриархии 438 обителей действуют 290: 148 женских и 142 мужских. И количество будет расти, коль скоро и все остальные разоренные монастыри числятся за патриархией.

Надо смириться с тем, что монах для общества — отрезанный ломоть: он дает при пострижении обеты, соблюдение которых плохо сочетается с обязанностями активного члена общества. Иное дело послушники — такие, как Даша, Наташа, Нина, те, кто удаляется в монастырь на время в поиске духовной пищи, которой с ними никто больше и нигде не может поделиться. Что такое для них послушание: безропотное выполнение приказов и терпеливое перенесение грубостей (этого и в миру хватает, как и отсутствия житейских удобств) — или напряженное вслушивание в шаги Христа, несущего в наш мир любовь? И какова задача монастырского начальства: трудовые достижения и исправное пополнение казны или спасение заблудших душ?

Если монастыри — как и в первые века христианства — духовные оазисы, лечебницы, выражаясь по-современному, реабилитационные центры, может, нам в России и не нужно иметь столько монастырей?

Может, лучше меньше — да лучше?