ЕЛЕНА И КАТЯ В ОКРЕСТНОСТЯХ СЕРГЕЯ

В 1989 году издательство «Советский писатель», где я тогда работала, предложило Сергею Довлатову напечатать сборник рассказов в России.

Встретились в Нью-Йорке, чтобы обсудить это предложение. Провели день, гуляя по городу, заходя в любимые им ресторанчики. К вечеру я видела и слышала только одного Сергея, хотя в компании были далеко не последние люди. Его обаяние было безоговорочным и, как выяснилось, опасным: взбудораженные знакомством, мы с приятелем сбились с дороги и заехали в Гарлем, где мне сразу припомнились все фильмы и романы, воспевающие колоритную неприветливость этих мест.

С Еленой, женой Сергея, я познакомилась уже в следующий мой приезд — после смерти Довлатова — и поняла, что у нее есть два несомненных достоинства для жизни со столь притягательным для окружающих человеком: красота и невозмутимость.

На Довлатовских чтениях, проведенных питерским журналом «Звезда», Елена сделала доклад, засвидетельствовавший тонкость ее понимания писательской судьбы. Тема доклада — письма, которые Довлатов посылал ей из Вены в Нью-Йорк, куда она с дочерью Катей приехала за полгода до него.

* * *

ЕЛЕНА ДОВЛАТОВА: «В ШТАТАХ ОН ЧУТЬ НЕ СТАЛ ЮВЕЛИРОМ»

— Я не могла больше ждать, пока Сергей решится на отъезд. Я не сомневалась, что будет трудно, но хуже быть не могло. Я готова была на любую физическую работу, на любые бытовые сложности, только бы избавиться от ощущения безнадежности и страха перед КГБ, все ближе подбиравшегося к Сергею.

— Вы человек рисковый?
— Нет, просто упрямый. Если что-нибудь решу — стену лбом прошибу, но добьюсь своего. Однако преодолеть нерешительность Сергея мне долго не удавалось. Я, конечно, понимала, как страшно писателю оказаться в атмосфере чужого языка. И я хорошо знала, что он никогда не откажется от своего призвания, хотя одарен он был разносторонне. У него были несомненные музыкальные способности, унаследованные от матери. Для Норы Сергеевны наличие слуха у человека — одно из важнейших человеческих качеств. Если есть слух — ты, скорее всего, хороший человек. Одним из семейных развлечений было воспроизведение мелодии из недавно увиденного фильма. Сергей пробовал играть на балалайке и банджо, но к своим музыкальным данным всерьез не относился. Как и к рисованию — при том что в его рисунках виден несомненный талант. Самый удачный шарж на него выполнен им самим. Стихи на случай он писал километрами. Сейчас его сестра Ксения публикует в журнале «Звезда» письма Сергея к отцу из армии. В них жизнь описывается в основном в стихах. Потом Сергей этого очень стеснялся и даже хотел уничтожить эти письма. Я буквально вырвала у него из рук папку с ними, крича, что это не его, а отцовская собственность.

Он умел многое, но хотел быть только писателем. И всегда очень ответственно относился к слову. Мне это стало ясно после такого, казалось бы, пустякового случая. У меня была редкая и любимая книга «Анатоль Франс в халате». Я таскала ее за собой при переездах вместе с немудрящим имуществом, которое умещалось в одной сумке. И вот Сергей вдруг решил подарить «Анатоля Франса в халате» своему другу детства Андрюше Черкасову. Меня это несколько удивило: к тому времени они не были близки и довольно редко виделись. Может быть, поэтому Сергей решил послать книгу по почте и сел писать сопроводительное письмецо. Я что-то хотела спросить у него — и вдруг наткнулась на такой отсутствующий взгляд, что осеклась. Было понятно: он сочиняет. И действительно, когда он закончил, сразу как будто вернулся из другого измерения. Я навсегда запомнила этот его взгляд...

Короче — мне понятны были его сомнения по поводу эмиграции, и тем не менее...

— Вы были уверены, что он последует за вами?
— Я не была в этом уверена, но мне уже было все равно. Разрешение я получила очень быстро, через три недели. И здесь началось. Сначала заболела Катя, она вообще была очень болезненным ребенком. Когда она поправилась, проблемы со здоровьем обнаружились у меня. Выздоровела я — опять заболела Катя. Так продолжалось довольно долго, и тем не менее день отъезда был назначен. Я пошла попрощаться с подругой и, возвращаясь от нее, сломала руку. Вот так, в гипсе, я и поехала в эмиграцию.

— В книге «Наши» Сергей писал, что в аэропорту Кеннеди, когда он с матерью прилетел из Вены, вместо вас его ждала записка: «Располагайтесь. Мы в Клубе здоровья. Будем около восьми».
— Не думаете же вы, что его рассказы документальны. Почти все в них вымышлено.

— Значит, и познакомились вы не так, как у Довлатова написано?
— Конечно. Мы познакомились в троллейбусе. Сергей заговорил со мной, мы проехали две остановки, потом некоторое время шли по одной улице. Не доходя Малого драматического театра распрощались — Сергей пошел домой, а я в гости к одному художнику. В гостях было шумно, у меня разболелась голова, я хотела уйти. Сказала, что иду за сигаретами, хозяин послал со мной художника Мишу Кулакова с наказом привести обратно. Киоск был закрыт, я пошла к другому, пытаясь оторваться от Миши, но он во исполнение задания схватил меня за рукав. И надо же, чтобы в эту минуту мимо шел Довлатов. Он увидел мою борьбу с Мишей, который был в довольно сложном положении: его жена, чтобы удержать его дома, состригла со всей его одежды пуговицы. Он был завернут в рубашку, в пиджак, в пальто, как капуста, — поэтому одной рукой держал брюки, а другой меня. Вдруг сверху раздался голос: «Мне кажется, барышня не хочет с вами идти». И ко мне: «Лена, вы знаете этого человека?». Я сказала, что знаю, но все равно хочу домой. «Вам ничего не остается делать, как отпустить барышню», — обратился он к Мише, которому пришлось ретироваться. Сергей проводил меня до остановки, и мы расстались.

— Он не спросил у вас ни телефона, ни адреса?
— Как потом выяснилось, в то время у него был роман с Асей Пекуровской, они потом расписались, но вместе, по сути, не жили. В течение трех лет мы случайно встречались на улице. Правда, происходило это довольно часто — ведь тогда вся молодежно-вечерняя жизнь крутилась на Невском, все мы жили поблизости друг от друга. Однажды Сергей даже потащился со мной к моей приятельнице и очень уговаривал пойти потом с ним в гости, но я отказалась. Потом Сергея забрали в армию, он приехал в отпуск и пошел со своим задушевным другом Валерием Грубиным в кафе «Север». Там сидела и я с друзьями. Выхожу позвонить — и сталкиваюсь с Сергеем. Встреча оказалась роковой. С нее начались наши отношения. Правда, расписались мы только когда он вернулся из армии.

— У вас был свой дом?
— Нет, мы снимали квартиры. Где-то за конечной станцией метро, потом в районе, похожем на тот, что в фильме «С легким паром». Когда мы выходили из троллейбуса, я всегда отсчитывала четвертый дом, и мы шли к нему, ни на что не отвлекаясь: боялись сбиться. Однажды Сергей заблудился и еле пришел домой. Когда родилась Катя, мы все переехали к его маме Норе Сергеевне, с которой я живу до сих пор.

— О ее крутом нраве ходят легенды. Как она приняла вас?
— Ей сразу понравилось, что появилась девочка, которой можно командовать. Она любила наряжать меня, следила за моей внешностью, требовала, чтобы я, выходя в город, подкрашивалась. «Довлат» в переводе с тюркского — это власть государства. Они оба — и мать и сын — соответствовали своей фамилии. Сергей часто повторял, что мне надо выдать орден за то, что я терплю их обоих. Но трудность их характеров отчасти искупалась их одаренностью. Нора Сергеевна — превосходная рассказчица, с блестящей памятью. Сережа часто просил ее вспомнить какую-нибудь историю, нужную ему для рассказа. И она всегда рассказывала смешно и ярко. Сейчас, когда я ехала в Питер на конференцию, она просила меня сказать во время выступления, что Сережа дружил с ней, ценил ее юмор. Это правда. Он вообще ценил близких людей. Его необыкновенная внимательность к ним проявлялась в том, что он любил делать подарки. Особенно обожал, что называется, «штучки». У него их была целая коллекция. Однажды на одесской барахолке я купила ему в подарок американскую ручку с золотым пером. Против уверений продавца, обещавшего месяц бесперебойной работы, она не сделала ни одного росчерка, не поставила ни одной запятой. Ей тут же было отведено место в коллекции «штучек» — Сергей обвил ее проволокой и подвесил на гвоздике у своего письменного стола. На письменном столе у него всегда был идеальный порядок. А в последние годы он просто стал страшным педантом во всем, что касалось дел.

— Неустроенность быта как-то сказывалась на ваших отношениях?
— Наш быт в соответствии с нашими понятиями был, в общем-то, устроен. Так жило большинство знакомых. Конечно, нам не помешали бы лишние деньги, но у нас никогда не было ссор из-за их отсутствия. И он все время пытался что-то делать. Одно время служил секретарем у Веры Пановой, привязавшейся к нему, главным образом, из-за необыкновенной ловкости и легкости рук. Когда ей было плохо, она только ему доверяла устроить ее в кровати, чтобы ей было удобно. Он ей много читал вслух, они беседовали о литературе, и возвращаясь от нее на электричке из Комарова, Сергей писал свой первый роман, который не был закончен, но частями разошелся по его другим произведениям. Какое-то время Сергей работал в многотиражной газете, получал 85 рублей. К нему очень хорошо относился тамошний редактор, не очень загружал работой, и в свободное время Сережа начал писать рассказы. Когда он дал их почитать своим друзьям, они сразу пошли по рукам, его творческий вечер был включен в план работы ленинградского Союза писателей — при том, что у Довлатова еще не было напечатано ни строчки. Ход событий сулил ему фантастическую карьеру. Однако этим вечером, прошедшим с большим успехом, все и кончилось.

— Он как-то не так себя повел?
— Рассказы, которые он читал, настолько не вписывались в тогдашнюю конъюнктуру, что разговаривать было не о чем. Самое главное — отрицательные герои у него выглядели симпатичнее положительных.

В общем, он сразу стал профессиональным писателем со своей манерой, которая вызывала страшное раздражение у литературного начальства. Зато он быстро прославился в интеллигентских кругах. Тогда началась дружба с Бродским, Найманом, Рейном, Бобышевым. Мы встречались почти каждый вечер, беседуя далеко за полночь обо всем на свете. Рейн был потрясающим рассказчиком. Уже в Америке Бродский говорил, что скучает по рассказам Женьки. Найман славился своей быстрой и находчивой реакцией на любую ситуацию. Кстати, Найман, хоть и насмешливо, но предрекал Сергею большую популярность в будущем. Но действительность превзошла ожидания и его, и самого Сергея. Отголоски этой «широкой популярности в узких кругах» настигли меня в Италии, где мы проходили эмигрантский карантин. Я искала квартиру и познакомилась с человеком, в прошлом питерцем, предложившим мне жилье. У него в руках был журнал «Континент», я попросила посмотреть и увидела там Сережину публикацию. Он, заглянув через мое плечо, воскликнул: «Серега Довлатов напечатан». Он не был знаком с моим мужем, но помнил времена, когда имя Довлатова было у всех на слуху. Панибратское «Серега» покоробило меня, но потом я подумала, что, возможно, из Ленинграда в самом деле уехал Серега, но в Нью-Йорк приехал уже писатель Довлатов. За несколько недель австрийского транзита он написал несколько замечательных рассказов, вошедших потом в «Компромисс», стал сразу известен в эмиграции, читавшей его публикации в «Континенте» и в журнале «Время и мы». Им заинтересовался издатель Карл Проффер, несомненный авторитет в славистском мире. В его издательстве «Ардис» довольно быстро вышла книга Сергея. Но, конечно, не могло быть и речи о существовании на литературные заработки. Как все эмигранты, Сергей рассчитывал зарабатывать физическим трудом. Он даже пошел на курсы ювелиров. Правда, из этого ничего не получилось. Зато получилось создать газету «Новый американец».

Это был самый радужный и оживленный период нашей жизни. Очень быстро люди, делавшие газету, стали героями и любимцами эмигрантского народа. Их узнавали на улице, телефон у нас звонил не переставая, в редакции образовался своего рода клуб, куда все стремились попасть. Газета настолько отличалась и от советской, и от эмигрантской журналистики, так была пронизана свежими идеями, стилистическим изяществом, что с ней связывались лучшие надежды. К сожалению, наша газета просуществовала всего два с половиной года. Ее делали блестящие литераторы, но никудышные финансисты.

— Как писал Довлатов, «Америка, действительно, страна неограниченных возможностей. Одна из них — возможность прогореть». Кем вы работали, туша пожар?
— Корректором, потом наборщиком, да кем только не приходилось работать. Я была главным добытчиком, поэтому работала с утра до ночи. Когда родился Коля, брала работу на дом, а Сережа к этому времени стал служить на радио «Свобода».

— Вы решились на второго ребенка в столь трудных обстоятельствах. Довлатов был чадолюбив?
— Я думаю, он бы был очень доволен, если бы я рожала каждый год. Ему нравилось быть главным в доме. Это чувствовалось, даже когда он гулял с собакой. Он шел такой большой, собачка маленькая, так и виделось много детей, бегущих за ним...

* * *

КАТЯ: «У НЕГО НЕ ОЧЕНЬ ПОЛУЧАЛОСЬ БЫТЬ ПРИМЕРНЫМ ОТЦОМ»

Катя Довлатова приехала в Россию пять лет назад — и осталась. Надолго ли, навсегда — не знает даже она сама. Пока она живет в Москве, зарабатывает, чтобы хватало на привычный образ жизни и путешествия. Унаследовала материнскую красоту и отцовский темперамент.

— Катя, какие впечатления об отце у вас сильнее — детские или взрослые?
— Мы с ним, к сожалению, не дожили до времени, когда у нас могла возникнуть взрослая дружба, на равных. Я, как принято в Америке, рано ушла из дома. Мы жили в очень стесненных условиях: двухспальная квартира на четверых плюс собака. В гостиной всегда сидел папа, печатая на машинке, или мама, набирая очередной текст. Невозможно было позвать гостей. В 18 лет я уже снимала квартиру и приходила к родителям в гости, и то не часто. Чаще мы встречались в городе. А о детстве у меня эпизодические воспоминания. Например, помню чувство надежности, спокойствия, когда переходила с папой через дорогу. Мама всегда ее суетливо перебегала, и я страшно нервничала, идя с ней. Наверное, боязнь автомашин у меня от нее. Я не боялась их, только идя с папой. Даже на малюсеньких улицах, где ездили на велосипедах, он брал меня, взрослую, за руку и вел на другую сторону.

— И так же заботливо оберегал вас от других опасностей?
— Пытался, но у него не очень получалось быть примерным отцом. Когда я родилась, он был молод и совсем не готов к отцовству. Мне кажется, в России до сих пор ответственность за детей в основном лежит на женщине. Конечно, отец принимал участие в моем воспитании, но по вдохновению. То ему вдруг хотелось, чтобы я научилась рисовать стол или сову, то он требовал писать красивее. Но он никогда не заставлял меня убирать постель или делать уроки. Помню, однажды у нас отключили электричество, и я при свечах делала домашнее задание. Он убалтывал меня прекратить это скучное занятие и пообщаться с ним. Я, ординарный, правильный ребенок, отказывалась, ссылаясь на гнев учителей, он предлагал написать им записку с каким-нибудь объяснением. Чтобы приучить меня мыть руки, он заставлял меня коллекционировать марки, поскольку их можно брать только чистыми руками. При этом он терпеть не мог любого коллекционирования.

Отец обожал русский язык, знал все немыслимые слова и ударения и страшно огорчался ошибкам. Еще он сердился, когда я начала краситься, обзывал меня чучелом и посылал смывать «эту дрянь». Наверное, так он защищал меня от улицы. Вообще же родители спокойно относились к моим выходкам. Единственно, чего родители поначалу от меня хотели и к чему всячески подталкивали, это к приобретению настоящей профессии. Они, как какие-нибудь правильные американские родители, надеялись, что я пойду в Гарвард, стану юристом. А я стала разъезжать с музыкальной группой, организовывать турне по Америке, Европе. Единственно, что их радовало в этой ситуации, — мои открытки из путешествий. И они решили: самое главное — чтобы я была счастлива.

Тем не менее отца расстраивало то, что я ленива. Он всегда говорил, что жизнь не может состоять из одних развлечений, что огромную роль в жизни человека играет дисциплина. Сам он был очень собранный человек, и его раздражал мой образ жизни, когда моя ночь начиналась его утром. Время от времени папа рисовал передо мной страшную картину моего вероятного будущего: представь себе, женщина за тридцать, с детьми, разведенная, без профессии. «Как ты будешь жить?» Увидел бы он меня сейчас: тридцать два года, ни детей, ни мужа, ни профессии. И все прекрасно.

— Эмигрантские дети часто стесняются своих родителей... Был у вас этот комплекс?
— Я понимала, что у меня неординарные родители, и скорее стеснялась своих американских знакомых. Конечно, известность отца не выходила за рамки эмиграции, но его рассказы печатались в «Нью-Йоркере» — самом престижном журнале Америки, о нем была статья в воскресной «Нью-Йорк таймс», большая фотография в «Бук ревью». Мне нравились его рассказы — он, перед тем как что-то написать, много раз рассказывал это в моем присутствии. Слушать его мне было страшно интересно и смешно. Однако масштабы его таланта и степень его популярности осознала, только приехав в Россию...

— Это вам помогло жить здесь?
— Не так, как могло бы помочь более практичному человеку. Для начала меня поразило то, что мою фамилию все выговаривают правильно. У меня с детства был ужасный комплекс по этому поводу. На какой-нибудь пионерской линейке ее всегда перевирали, и я мечтала быть Петровой, Смирновой и иметь голубые глаза. Американцы вообще не могли выговорить фамилию «Довлатов», и я ее просто не называла. И вдруг здесь я обрадованно услышала, что ее произносят с той же легкостью, что и фамилию «Петров».

— Катя, когда родился ваш брат, стал ли Довлатов другим отцом?
— Колю он называл «маленьким заводиком по выработке положительных эмоций». Он очень любил его, много им занимался, начиная с младенчества. Даже ночью его укачивал, носил его на руках, когда у него что-нибудь болело, провожал в школу. Коля очень рано заговорил — может, потому что мы ему много читали русских книжек. К сожалению, в школе английский язык вытеснил русский, и даже Сережа не мог его заставить заниматься родным языком. Сережа его — как и меня — не заставлял что-либо делать, а увлекал делом. Коля вырос в атмосфере огромной любви. Для него до сих пор болезненна тема отца. И мне очень неприятно, что образ Сережи в России представлен как-то однобоко.

С одной стороны, культ. Его много издают, без конца цитируют. Но все как-то без уважения к его памяти. Издают без всякого спроса у наследников, денег не платят даже с очень больших тиражей. Мне по-прежнему приходится работать не разгибая спины, хотя один четырехтомник, который мне, кстати, очень нравится, уже принес большой доход издательству «Лимбус-пресс». Мне кажется, люди оскорбляют память Сергея, не считаясь с нашим правом. Или хотя бы мнением. Я так и не поняла, почему в Петербурге надо было увековечивать память Сергея пивным ларьком, а не, скажем, кафе-хаусом, где люди пьют кофе, читают книги, — это как-то лучше вяжется с образом писателя, который больше всего на свете любил литературу. Понятно, что у умершего писателя вдруг появляется много новых друзей, пишущих о нем воспоминания. Вспоминают все — даже те, кто Сергея видел раз в жизни, и главным образом вспоминают про пьянство.

Про это сам Довлатов написал очень много, он этой своей слабости не скрывал. Но ведь его жизнь совсем не из одного этого состояла. Сергей каждый день вставал в шесть утра и садился за стол. Работа для него была превыше всего. Почти во всех воспоминаниях у него на нее просто не остается времени из-за непробудного пьянства. На самом деле он не пил годами, месяцами и был абсолютно другим человеком, чем его представляют случайные знакомые.

Мне жаль, что пошлость, которую ненавидел Сергей, заслоняет его действительно уникальный образ.

На фото:

• Весь цвет ленинградской богемы. Е. Рейн, А. Кушнер, Л. Лосев, С. Довлатов и многие, многие другие. Иных уж нет... Начало 70-х.
• Сергей и Елена Довлатовы, Наталья Шарымова и Катя Довлатова на праздновании первой годовщины газеты «Новый американец». 14 февраля 1981 года, Брайтон-Бич.
• В редакции «Нового американца». 1980 год, Нью-Йорк. Фото Нины Аловерт.
• Катя и Сергей Довлатовы. 1981 год, Нью-Йорк. Фото Нины Аловерт.
• С сыном Колей. 1983 год, Нью-Йорк.

Фото П. Кассина, Л. Волковой, репродукции В. Горячева и из книги «Малоизвестный Довлатов»