ПУТЧ ГЛАЗАМИ ЗООЛОГА

Чилийская одиссея Натальи Истратовой

Я окончила в 1967 году биофак Педагогического института имени Ленина. Начала работать в Тимирязевском музее в должности научного сотрудника. Там, кстати, мы с Константиновским и познакомились: он сочинял пьесы для очень популярного тогда радиосериала «КОАПП» («Комитет Охраны Авторских Прав Природы») и приходил к нам консультироваться. Он нас и подкармливал: в адрес «КОАППа» приходило множество писем с вопросами о животных. За каждый ответ Всесоюзное радио платило в среднем по рублю, и в иные месяцы на этом «промысле» можно было получить раза в полтора больше, чем на основной работе.

А деньги были нужны. Примерно за год до окончания института я вышла замуж за мексиканца, который учился в Университете дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Леонардо Мендоса окончил экономико-правовой факультет, но путь домой был ему заказан: в тамошней полиции он значился как один из организаторов ультралевой группировки чегеваровского толка. И пока он штудировал в Москве законы экономики, его друзья на родине решали свои революционно-экономические проблемы способом самым простым, известным еще со времен Кобы, будущего Сталина, — экспроприациями. В конце концов их повязали и посадили в тюрьму. Вернись Леонардо в Мексику, он очутился бы там же. Две родные его сестры погибли в партизанских боях.

В 1970 году на выборах в Чили победил блок Народное единство, и президентом стал лидер социалистов Сальвадор Альенде. И хотя концепции Че Гевары о непрерывной партизанской войне Альенде не разделял^*, люди, которых преследовали на их родине именно за такие взгляды, посчитали Чили землей обетованной.

Леонардо быстро нашел там работу по специальности, оказалось, что диплом экономиста, полученный в университете им. Лумумбы, котировался высоко.

Мало-мальски обосновавшись, муж прислал мне вызов. Тут-то и встали передо мной две непростые задачи: оформить разрешение на выезд и собрать необходимую сумму — около двух тысяч рублей — на авиабилеты до Сантьяго для себя и сына (которому было тогда уже четыре года). Если решение денежной проблемы в значительной мере зависело от моих собственных усилий, то в отношении выезда я была целиком и полностью во власти ОВИРа. По настоянию чиновников этого ведомства, весьма изобретательных по части придирок, приглашение (так назывался этот документ) пришлось неоднократно переделывать и заверять в Чили.

Чинимые выезду препятствия объяснялись, впрочем, не какой-то особой злонамеренностью сотрудников ОВИРа: такова была «спущенная сверху» установка. Помните, как относились в СССР власть предержащие к бракам своих граждан с иностранцами? При Сталине такие браки были запрещены законом. При Хрущеве их формально разрешили, но отношения властей к подобным бракам «оттепель» не коснулась. Мне, можно считать, повезло: через восемь месяцев ОВИР дал «добро» не выезд.

В середине декабря 1972 года мы с сыном наконец вылетели. Прямых рейсов в Чили не было, лететь пришлось через Нью-Йорк, что, впрочем, было очень кстати: представилась возможность посетить хотя бы часть тамошних зоопарков (а их в гигантском городе, не считая аквариума, четыре).

23 декабря, за два дня до Рождества, прилетела в Сантьяго. К тому времени муж снял небольшой, но уютный домик: две спальни, гостиная, кабинет, кухня...

«Здесь вам не Россия, здесь климат иной»

Сразу после новогодних праздников я, как положено законопослушной советской гражданке, отправилась в наше консульство, благо оно находилось неподалеку. Принимая из моих рук «серпастый, молоткастый», консул, еще молодой человек, изрек (простите, но из песни слова не выкинешь): «Здесь вам не Россия, я вам блядовать не позволю». Я оторопела. А потом говорю: «Сейчас я повторю мужу то, что вы сказали — а у него, знаете ли, мексиканский темперамент...» Я действительно позвала Леонардо (он ждал за дверью), но повторять слова консула не пришлось — тот мгновенно поджал хвост и выполнил все формальности.

Вскоре после Нового года устроилась на работу, причем, как и Леонардо, по специальности: меня приняли в Институт леса — учреждение, аналогичное нашему Министерству лесного хозяйства, — на должность эксперта-зоолога отдела лесной фауны. В мои обязанности входили исследования, связанные с охраной редких животных (в частности занесенной в Международную Красную книгу обладательницы лучшей в мире шерсти — викуньи) и с оптимальным использованием промысловых видов. Работа была интересная. И оклад приличный — мы могли даже позволить себе держать прислугу.

Жизнь наладилась, и поначалу ничто, казалось, не предвещало угрозы ее благополучному течению. Правда, население в столице было крайне политизировано. Мои сослуживцы придерживались самых различных убеждений, порой диаметрально противоположных, и в институте не затихали споры.

Дебаты велись и на службе у мужа, в транспортной компании. Начальником там был коммунист, взгляды остальных являли собой, как и во всей стране, пеструю смесь левых и правых, крайних и умеренных воззрений. Непростое, мягко говоря, состояние чилийской экономики было предметом почти ежедневных разговоров и дома (как нам это теперь знакомо!).

К зиме — а зима в Южном полушарии совпадает по времени с нашим летом — атмосфера начала сгущаться. На стенах домов стала часто появляться свастика, ее чилийский вариант, однако, подобно эмблеме российских фашистов, вполне узнаваемый. Постоянно проводились какие-нибудь демонстрации — одни против Альенде, другие в его поддержку.

К концу зимы, в августе, обстановка накалилась до предела. О перевороте заговорили в открытую, в том числе в средствах массовой информации. Называлась даже дата: 18 сентября, День независимости.

Газеты правых опубликовали любопытное сообщение: будто бы у состоявшихся незадолго до того очередных переговоров по ограничению ядерных вооружений была и закулисная часть: американцы вынудили русских отказаться от экономической помощи Альенде, пригрозив, что в противном случае не будут продавать им зерно. Комментарий газеты «Меркурио»: русские продали своего друга за пшеницу.

В качестве косвенного подтверждения этой версии газеты приводили действительно имевший место факт: советские подводные лодки, открыто и даже, можно сказать, демонстративно крейсировавшие у берегов Чили, в конце августа внезапно исчезли (это произошло за две недели до путча).

Тревожного ожидания не смогли рассеять ни результаты состоявшихся в середине августа выборов в парламент, на которых сторонники Альенде получили еще больше голосов, чем во время выборов, приведших его к власти, ни даже прошедшая 4 сентября грандиозная проальендевская демонстрация. Ибо нарастали и зловещие симптомы: неповиновение правительству высоких военно-морских чинов, направленные против Альенде заявления армейских частей, диверсионные и террористические акты...

Удар ниже пояса нанесла властям очередная забастовка водителей грузовиков. Это было еще почище, чем наша «рельсовая война», ибо автодороги в Чили — ее кровеносная система, а грузовик — единственное средство доставки продовольствия и прочих жизненно важных грузов в большинство населенных пунктов.

В первых числах сентября была прервана телефонная и всякая иная связь с провинцией.

«Вывесить флаги и переписать евреев»

11 сентября в 8 часов утра мы, как обычно, отправились на работу, прихватив живших тогда вместе с нами друзей, тоже иностранцев — эквадорца Цезаря и его жену аргентинку Аниту. Над Сантьяго кружили самолеты и вертолеты. До сих пор летающие над городом самолеты вызывают у меня дрожь. Когда во время Всемирной юношеской олимпиады в июле самолеты разгоняли над Москвой дождевые тучи, я не могла побороть тревоги...

Решили все же ехать. Завезли сначала Цезаря, затем Леонардо повел машину к гостинице, где Анита работала переводчицей. По дороге нам в нескольких местах встретились карабинеры. Это что-то вроде наших омоновцев. На них были оранжевые воротнички — отличительный знак тех, кто поддерживает путчистов. Кое-где попадались танки.

Все слушали радио. Радиостанции, судя по их сообщениям, одна за другой захватывались сторонниками Пиночета, а может, сами переходили на его сторону. Путчисты объявили о штурме президентского дворца и о том, что, если его защитники выйдут и сложат оружие, Альенде будет разрешено выехать в любую страну, в какую он пожелает. В 9 часов утра по радио прозвучал ответ. Вся страна со слезами на глазах слушала последнее выступление президента, у меня до сих пор хранится его магнитофонная запись. Альенде говорил, что ни о чем не жалеет, не откажется от президентства и останется на своем посту до конца.

Начался обстрел правительственных зданий, в одном из которых размещался Институт леса. Часа через полтора директор, обратясь к своему шоферу, распорядился: «Отвези русскую домой».

Выйдя из подъезда, мы короткими перебежками, под огнем, достигли директорского грузовичка-вездехода. Путь пролегал через центр, но никто нас не остановил.

Сережа встретил меня восторженным воплем: «Мама, у нас война и настоящая бомбежка!». Бомбили президентскую резиденцию, которая в отличие от президентского же дворца была неподалеку — всего в четырех кварталах от нашего дома. Но к моему возвращению бомбежка кончилась. Все кончено было и с Альенде — служанка Нора, рыдая, сообщила: «Президента убили!».

По радио передавали распоряжения хунты. Среди них было такое: «Всем жителям Сантьяго вывесить национальный флаг». С помощью Норы я нашла куски ткани нужных цветов и принялась лихорадочно шить, но тут последовало уточнение: флаг должен быть таких-то размеров. Начали рыться в вещах Цезаря — и там, к счастью, нашелся официальный флаг. Нора водрузила его над домом, на какое-то время обезопасив нас, поскольку отсутствие флага, видимо, должно было сыграть ту же роль, что и поставленные мелом кресты на дверях гугенотов перед Варфоломеевской ночью...

Я очень беспокоилась за мужа: наступил вечер, а его все не было. Наконец он приехал — буквально за несколько минут до комендантского часа. Радио обрушивало на головы граждан все новые декреты. Один предписывал женщинам ходить только в юбках, другой дополнял: юбки должны быть не короче такой-то длины, третий обязывал евреев отметиться у новых властей.

Утром Леонардо предложил укрыться в советском посольстве. На этот раз консул нас не принял и даже не вышел к нам, а встретила нас у калитки сотрудница, которую в первое свое посещение я не видела. Впустив нас в сад и проследовав вместе с нами до входа в здание, она встала на пороге и тоном, каким судья объявляет, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит, произнесла: «У нас не практикуется предоставление убежища». После чего захлопнула дверь.

«Вот и решайте свои проблемы сами!»

Ночь прошла тревожно. Чтобы получить хоть какое-то представление о том, что происходит в городе и в стране, слушали разные зарубежные радиостанции, в том числе аргентинские. И вот среди ночи поймали «Радио Мендосы». Мендоса — центр одноименной аргентинской провинции, расположенный меньше чем в двухстах километрах от Сантьяго. И притом «однофамилец» Леонардо! Перст судьбы, не иначе! Потому что радио города Мендосы сообщало важнейшую информацию: какие посольства в Сантьяго принимают спасающихся людей и, главное, к каким из них доступ пока еще возможен, а какие уже окружены карабинерами. Список пока доступных посольств открывало шведское, включал этот перечень и мексиканское посольство — с весьма существенным разъяснением: оно предоставит убежище даже тем мексиканцам, которые совершили на родине политические или уголовные преступления.

Едва дождавшись утра и, соответственно, окончания комендантского часа, сели в машину и — будь что будет! — помчались. Судьба явно к нам благоволила — нас и на этот раз никто не остановил. Собственно, на этом операция по самоспасению могла бы и завершиться, но бес меня попутал, напомнив не ко времени, что я как-никак советская гражданка, и сын мой тоже — так достойно ли нам укрываться под чужой крышей, когда есть своя, надежная, советская? Та самая, попасть под которую мы так жаждали еще вчера и не устремились к ней лишь потому, что посчитали ее слишком удаленной. Но теперь-то она уже близко, ходу пешком минут десять, не больше!

И я оставила мужа в посольстве его великодушной родины, а сама, схватив за руку сына, побежала в представительство «Союза нерушимого»...

Первыми, кого мы увидели, поравнявшись с оградой, были разгуливавшие по посольскому саду карабинеры^**. Подошли к калитке, я позвонила. Вышел сотрудник. Подойдя, взял через решетку паспорт, полистал, вернул. Глянул на нас и произнес назидательным тоном: «Вы сами сюда приехали, сами это выбрали, мы вас сюда не посылали — вот и решайте теперь свои проблемы сами».

Кинулись назад, к посольству Мексики. И, видно, Господь простер над нами свою охраняющую десницу — успели! Уже через полчаса островок спасения был окружен плотным кольцом карабинеров, и на глазах тех, кто успел высадиться на нем, семеро опоздавших были арестованы. Вечером их расстреляли прямо напротив посольства.

Спать легли полуголодными. Это легко сказать — «легли спать»: если бы каждый из четырех с лишнем сотен вознамерился лечь где придется, посольство уподобилось бы лежбищу котиков... Был образован комитет по сну (в него вошел и Леонардо). Обследовав помещения, его члены установили, что в большей их части пол холодный (сентябрь в Чили, напомню, соответствует нашему марту), но в некоторых он теплый. Мужчины, постелив газеты, легли на холодном полу, а женщины — на теплом. Ну, а для женщин с детьми нашли совсем роскошное ложе — ворсистый ковер.

На следующее утро бурную деятельность развил комитет по продовольствию. Собрали деньги, у кого сколько было, вручили послу Гонсало, и он поехал за продуктами. Когда вернулся, карабинеры продержали его перед входом в собственную резиденцию полтора часа, приставив один автомат к груди, другой к спине. То ли их сломила его выдержка, то ли приказ пришел такой, но в конце концов его отпустили.

Я состояла в комитете по информации. В его обязанности входило слушать радио на разных языках и делиться полученной информацией с остальными. Я, понятно, слушала станции, вещавшие по-русски, в том числе Би-би-си и «Голос Америки».

Кроме меня, кстати, среди укрывшихся в посольстве оказалась еще одна русская, тоже Наташа и тоже с ребенком — с трехлетней девочкой. Иногда мы вместе ходили на прогулки. Однако вскоре эти променады пришлось прекратить...

Карабинеры развлекались, время от время постреливая потехи ради поверх голов прогуливавшихся, но к выстрелам этим постепенно привыкли и не реагировали на них. Но однажды раздался выстрел — и вышедший подышать свежим воздухом мужчина был ранен. Наша реакция, двух советских Наташ, была молниеносной и одинаковой: повалив наземь своего ребенка, каждая упала на него. Прицельная стрельба велась либо с деревьев, либо с окружавших посольство домов. Там, по всей видимости, засели фашисты, которые плевать хотели на экстерриториальность посольств, как, впрочем, и на все иные международные установления. После этого случая мы не рисковали выходить с детьми даже во внутренний дворик.

На третий день после переворота у одной из «затворниц» начались роды. Среди нашедших в посольстве убежище было немало врачей, и роженице была оказана квалифицированная помощь. Тем временем сотрудник, регулярно сообщавший по радио о происходящем в посольстве (в каждом полномочном представительстве есть свой радиопередатчик), упомянул и об этом событии. Зарубежные радиостанции тут же повторили новость. Услышав ее, один чилийский доктор решил присоединиться к укрывшимся в посольстве. Он заявил охранявшим вход карабинерам, что пришел принимать роды, и церберы, заглянув в докторский чемоданчик, пропустили его. Несоответствие содержимого задаче их не заинтересовало — в медицинских тонкостях они не разбирались. Между тем в чемоданчике был инструментарий специалиста по ухо-горло-носу, каковым новый обитатель посольства и являлся.

...А ребенок родился здоровым, и мать дала ему имя Гонсало-Сальвадор — в честь приютившего их мексиканского посла и в честь погибшего Альенде.

Наша чилийская одиссея завершилась 19 сентября. Нас вывезли в Мексику вторым рейсом. Но для укрывшихся в посольстве этой страны он был первым — предыдущим рейсом в самолете, предоставленном лично президентом Мексики, эвакуировали семью Сальвадора Альенде. Я с мужем и сыном попала в первую же партию благодаря Сереже: было решено эвакуировать прежде всего тех, у кого были дети не старше семи лет. Отъезжавшим мексиканцам посол напомнил о выступлении президента Эчеверриа, заверившего, что никто из них не будет преследоваться на родине ни за какие прошлые прегрешения. О «милости к падшим» все было уже известно из радиопередач, но посол счел не лишним еще раз подтвердить это благородное решение.

Самолет был переполнен, но перегрузка ему не грозила — все летели налегке, без багажа. Какой там багаж, когда даже зубные щетки, зубную пасту и, пардон, трусики для смены подруга-чилийка Лилиана перебросила мне через ограду (сверток, само собой, карабинеры подвергли досмотру и, конечно, не преминули позубоскалить насчет трусиков).

При прилете в Мехико Леонардо учинили допрос, но этим все и ограничилось — он был отпущен с миром.

------------------------------------------------------------

* Что, однако, не мешало их дружбе. На одной из встреч с Альенде Че Гевара сказал ему: «Мы идем с тобой разными путями, но цель у нас одна и конец будет один».
** Уже в Мексике один наш известный журналист рассказал, что пиночетовских карабинеров пригласило на свою территорию само посольство: «Для предотвращения беспорядков».

P.S.

Наталья Ивановна, добрая душа, говорит теперь о тех советских дипломатах в Сантьяго: «Они просто выполняли указания сверху». Однако она же сама, как бы в опровержение собственной благостной реплики, вспоминает с благодарностью, как приняли ее наш тогдашний посол в Мексике и сотрудники его посольства. Даже будучи винтиками бесчеловечной системы, можно оставаться людьми... Интересно было бы все-таки взглянуть на представителей «самого гуманного в мире строя», выталкивавших женщину с ребенком на растерзание опьяневшей от крови солдатни.

И еще об одном. В связи с приближающейся годовщиной пиночетовского переворота выступал по ТВ некий комментатор. Он сказал, в частности, что количество жертв путча, которое приводили наши СМИ, явно преувеличено — на самом деле их было «всего» порядка трех тысяч. Что за потери — на фоне десятков миллионов, загубленных сталинским режимом.

Что тут можно сказать? Разве только напомнить мысль Достоевского: чего стоит счастье всего человечества, если оно достигнуто ценой слез одного-единственного ребенка...

На фото:

• Наташа в Сантьяго за день до переворота.
• «Если бы все люди были как звери!» Московский зоопарк, сентябрь 98-го.
• «В Чили, где хозяйничает хунта, каждый может быть брошен в тюремные застенки».
  Из советских газет.
• «Крокодиловы слезы кровавого диктатора».
  Из советских газет.
• Этот снимок был сделан 9 сентября 1973 года в Сантьяго. Наташа Истратова, ее муж и сын гуляли в городском парке, не ведая, что предстоит им пережить всего лишь через день...
• А здесь все самое страшное уже позади — конец сентября того же года в Мехико. За столом (слева направо): Наташа Истратова, ее муж Леонардо Мендоса, их сын Сережа и их товарищи по несчастью, а также по счастью вызволения — врач-чилиец Спагаута и его русская жена, тоже Наташа.
• «Обменяли хулигана
  На Луиса Корвалана.
  Где ж нам взять такую б..,
  Чтобы Леньку обменять?»
  Из советского фольклора.

ПОДЪЕМ ПЕРЕВОРОТОМ

Виталий НАЙШУЛЬ, директор Института национальной модели экономики

Говорить о Чили уместно только с состраданием к трагедиям гражданских войн. Чили «левых и правых» 1973 года похожа на Россию «красных и белых» 1917 года и на Америку «южан и северян» 60-х годов прошлого века: люди одной культуры, но взаимоисключающих взглядов не могут ужиться друг с другом.

На Россию 1917 года Чили 1973 года похожа не только характером потрясений, но и социальными характеристиками — и Октябрьская революция, и чилийский кризис возникли на пике миграции сельского населения в города. Процесс, чреватый не только политической, но и чрезвычайной социальной нестабильностью. Люди, привыкшие к зависимости от общины, оказываются дезориентированными в городской жизни. В России победила левая диктатура, в Чили — правая. Но результаты разные. В Чили погибло от двух до трех тысяч человек, в России — десятки миллионов. Последствия «великого передела» в России не преодолены до сих пор. В Чили — лучшая экономика в Латинской Америке. Россия — страна с расшатанными религиозно-нравственными устоями. Чили — глубоко католическая.

Мы привыкли к тому, что у капитализма «протестантское лицо». Образец капиталистического общества для нас — США, страна протестантской этики. Однако Чили, на мой взгляд, показала, что можно быть «другим» — и эффективным. Хорошо зарабатывать — и остаться самими собой. Быть консерваторами — и иметь чрезвычайно прогрессивную модель хозяйствования. Чили доказала, что она не задворки, не «третий мир», а современная капиталистическая страна со своим собственным лицом.

Чили знаменита экономическими реформами, как Италия — bel canto. Чилийские реформы — первый, беспрецедентный опыт освобождения от ига социализма — начались раньше рейганомики и тетчеризма и были гораздо более радикальны. Несмотря на то что большинство «отцов экономических реформ» в Чили окончили аспирантуру Чикагского университета, это люди с самостоятельным мышлением, которые отказываются воспринимать свою страну как придаток чего-то внешнего. Сделанное ими до того обсуждалось в мировой экономической науке, но они впервые в истории реально воплотили это в жизнь. Теперь то, что они сделали, считается образцовым, их опыт распространяется по миру международными организациями.

Чили — страна, демонстрирующая торжество принципа универсализма. Ни для кого нет исключений. Чем бы вы ни занимались, что бы ни производили — вы платите одинаковые налоги. Вместо того чтобы уклоняться от уплаты налогов, людям ничего не остается, как заниматься делом. Кажется, это очень просто, но если начать обсуждать подобный вариант в среде экономистов, они скажут, что подобное почти невозможно сделать. А в Чили сделано.

Пиночету приписывают примерно такое изречение: «Есть два способа наведения порядка. Первый — приказать каждому, как себя вести. Сделать всех зависимыми от власти. И второй способ — сделать всех зависимыми друг от друга». Если у вас нет никакой возможности манипулировать с налогами, сходить во власть, обмануть соседа — остается одно: работать на клиента. Больше деньги взять неоткуда. Но работать на клиента — это даже не просто очень хорошо работать, но нравиться клиенту. Именно этот принцип был принят чилийскими реформаторами на вооружение как способ наведения социальной дисциплины.

У нас все время говорят о «специальных подходах», а там была сделана ставка на отсутствие таковых. Иностранные корреспонденты в Чили рассказывали, как ходили в МИД хлопотать о предоставлении им особого въездного-выездного режима. Им ответили: «Мы бы рады, но у нас такой порядок, что ни для кого нет исключений».

Для экономики универсализм — это высокая эффективность. Для государственной машины — простота законов и отсутствие коррупции. Чили, говорил мне корреспондент ТАСС в Сантьяго, — единственная латиноамериканская страна, где нельзя откупиться от полисмена, тормознувшего тебя на дороге. Когда я говорил об этом с чилийцами, они как один отвечали: «Не советуем никому никогда так делать, за попытку дать взятку полисмен может упечь в тюрьму».

Другой пример — знаменитая пенсионная реформа. Чили перешла полностью на частную систему социального обеспечения. Всем была предоставлена хорошо продуманная возможность собирать деньги не в общую, а в персональную копилку. Из старой системы можно было выйти. Тем, кто добровольно переходил на новую, делался некоторый зачет. В течение месяца народ дунул из старой системы в новую без колебаний. Потому что гарантия всем и каждому дана была одна — ты точно знаешь: эти деньги идут на твой счет, они неприкосновенны. Это привело не только к очень хорошему социальному и психологическому эффекту, но и к тому, что страна в кратчайшие сроки аккумулировала очень большой капитал.

И еще — знаменитые «фокусированные социальные программы». До прихода Пиночета населению давались дотации. Известно, что дотации съедают не те, кому больше всех нужна помощь, а те, у кого лучше аппетит. Вместо них был принят курс на ускоренное превращение аграрного населения в либеральное городское. И одно из моих сильнейших впечатлений о Чили — разговор в беднейшем квартале Сантьяго с простой женщиной. Она сказала: «У нас есть муниципальная школа рядом. Но она плохая. Приходится возить детей на большое расстояние в частную школу». Доступность частных школ для бедных детей — следствие ваучерной системы образования. Государственные деньги отправятся вслед за ребенком, куда бы он ни пошел учиться.

Список «чилийских чудес» можно продолжать и продолжать. Открытая экономика — лучшие товары со всего мира в вашем доме. И никаких преимуществ отечественным производителям — вот как надо родину любить, учитесь, россияне! Кстати, будь Чили поближе, рекомендовал бы одеваться именно там — высококачественно и очень дешево.

«Чилийское чудо», наконец, и в том, что отцы нации не только требовали жертв от народа, но и являли ему личный образец. Помню, как приехал в Москву бывший министр финансов, его поселили в «Президент-отеле», и он при мне стал восхищаться своим номером — один раз, другой. Я ему: «Да бросьте, вы, наверное, и не в таких гостиницах останавливались!» «Что вы, — очень серьезно ответил он, — наши ответственные лица никогда за границей не жили в более чем трехзвездочных отелях — страна в трудном положении». Он, кстати, известен тем, что платил себе меньше, чем своим служащим.

Отцы чилийских реформ признаются и в плагиате: они полностью скопировали американскую банковскую систему. «И это — худшее из того, что нами сделано», — говорит бывший министр финансов и председатель Центрального банка Серхио дела Квадро. «А какую банковскую систему вы предпочитаете?» — «Исламская система лучше американской», — вот что с изумлением услышали наши экономисты. «А какую бы вы посоветовали нам?» — «А это уж ваше дело. Россия — ваша страна, и она совсем другая, чем наша».

Все пятнадцать лет правления Пиночет выдерживал один экономический курс (который так затвердел, что продолжается и при новых правительствах). И это несмотря на то, что страна прошла через несколько серьезных кризисов, а один момент был вообще крайне опасным. Когда в 91-м году, встречаясь с Пиночетом, я спросил, почему он, политический деятель, то есть человек, призванный подчиняться обстоятельствам, так упрямо держался избранного экономического курса, — он ответил: «Коней на переправе не меняют!». Время от времени он отправлял министров в отставку, но, что замечательно, заменял их людьми из той же самой команды, которые начинали реформы. В этом заключалась его кадровая политика. Это постоянство удивительно — ведь Пиночет не экономист. Значит, у его режима была своя, более общая логика преобразований, из которой экономическая логика вытекала. Именно этой общей логики, на мой взгляд, не хватает российским реформам.

Возникновение же имени Пиночета в наших политических дискуссиях объясняется очень просто. Мы живем в стране, где ощущается дефицит власти, устанавливающей простые и жесткие правила игры, одинаковые для всех.

«УПАЛ — ОТЖАЛСЯ!..»

Буковский Корвалана не видел — ни в упор, ни издали. О чем нимало не жалеет

«Выходило таким образом, что не только эти пять месяцев расписаны у меня вперед, но и вся жизнь: десять месяцев в лагере, пять лет в ссылке, потом — в лучшем случае — год лихорадки, называемой свободой. Затем еще десять лет тюрьмы и еще пять ссылки. Это уже, кажется, мне будет 57 лет?».

Я напомнил Владимиру Константиновичу Буковскому (которому сегодня 55) эти строки из его книги «И возвращается ветер». Что тут скажешь? Человек предполагает... В декабре 1976-го Буковский, сполна испивший чашу страданий в лагерях, тюрьмах и психушках, неожиданно для всех — и прежде всего для него самого — был обменен на первого секретаря чилийской компартии Корвалана.

Он давно живет в Англии, и хотя встречаемся мы редко, от случая к случаю, приятно набрать телефонный номер и услышать низкий красивый голос и почти сразу смех, похожий на кряхтенье. Уже сам факт того, что звоню ему по случаю юбилея переворота в Чили, кажется Володе забавным.

Спрашиваю, вспомнит ли он 11 сентября об этом событии, отразившемся на его судьбе, выпьет ли рюмочку в этот день, Буковский, отсмеявшись, говорит:

— Я этих всех дат не помню.

В 73-м, осенью, я сидел во Владимире... Насчет чилийского путча мы знали только то, что было в официальных газетах, и сам по себе он интереса не вызвал. Были небольшие разногласия, как всегда, когда в камере обсуждаются новости: мол, хорошо это или плохо. Наиболее кровожадные ликовали: «Хорошо, пусть хоть там коммунистов убивают», а другие возражали: «Но ведь там фашисты к власти пришли, тоже не лучше...» В общем, поговорили и забыли. Потом началась кампания в защиту товарища Корвалана, и это тоже служило поводом для шуток, поскольку Корвалан находился в условиях несоизмеримо более благоприятных, чем мы. Он там чуть ли не каждый день давал интервью, даже советским корреспондентам, а мы и письма-то домой послать не могли...

— Потом, — помолчав продолжает Буковский, — когда меня пустили после нашего путча 91-го порыться в архивах ЦК, я обнаружил, что этот вопрос обсуждался на Политбюро раза три, а сама идея Корвалана обменять на кого-то из наших политзеков у них в ЦК возникла довольно скоро. Не знаю, почему выбрали именно меня. Этих протоколов мне посмотреть не дали. Я видел материалы уже той стадии, когда велись переговоры с Чили при посредничестве американцев. Все это сегодня звучит довольно смешно: «Меры по освобождению товарища Корвалана».

Тут Буковский совсем заходится смехом. Я говорю, что сегодня в России Корвалана скорее всего спутают с корвалолом, а вот Пиночета нет-нет, да и помянут, что называется, всуе: «Был бы у нас свой Пиночет, дал бы прикурить этим реформаторам!».

Володя снова хмыкает.

— Люди не понимают, что говорят. Пиночету как раз хватило ума экономику не трогать. Я знаю нескольких экономистов, которые его консультировали. Он собрал их и спросил: «Что делать?» И они ему прямо ответили: «Ничего не делайте, дайте экономике самой устояться». Пиночет так и поступил. В результате Чили начала процветать.

Повторить его опыт в России, конечно, невозможно. Во-первых, у нас вооруженные силы не чилийского образца. В Чили они были некой элитной кастой, самостоятельным общественным организмом, не отражающим процессов, происходящих в обществе. Это была притом профессиональная армия. В России сегодня армия в такой же стадии разложения, как и все общество, если не в большей... И если такая армия придет к власти, да еще и встанет во главе генерал советской выучки — это будет похуже, чем прежде.

— А какая модель власти подошла бы России? — задаю сам собой напрашивающийся вопрос.

— Ну, это долгий разговор, — отвечает Буковский. — Россия, — на секунду задумывается он... — Россия... Прошло семь лет, как Россия стала вроде бы свободной, и за эти годы, к сожалению, ничего не сделали вообще. Только брали взаймы. Ни структурирования экономики не сделано — вся огромная система, сидевшая на государственных дотациях крупным предприятиям, так на них и сидит. Никакого рынка не создано. Возникли мафиозно-монополистические образования, но это не рынок. Рынок — это прежде всего свободная конкуренция. И создание у народа психологии, когда он не воспринимает власть и реформы как что-то враждебное.

— Но ведь никого не держат взаперти. Люди стали выезжать. Свобода слова...

— Я не имею в виду чисто режимные вещи. Они исчезли вместе с властью коммунистов. И назад, по моему убеждению, это не вернется. Но ведь ничего не сделали для решения глобальных проблем экономики и социальной жизни. Судебно-правовую реформу не провели. В Конституции много чего записано — о судах присяжных, к примеру, — но все это никакого отношения к реальности не имеет, как было и с Конституцией СССР. Печально: семь лет все-таки. В свое время за семь лет чилийцы успели забыть о перевороте — просто стали жить по-человечески, чего были лишены до прихода Пиночета.

— И никаких параллелей между Пиночетом, Корваланом и Альенде и русской тройкой «Лебедь-Зюганов-Ельцин» вы не находите?

— Нет, ну что вы... Это из разных сказок. Не забывайте, Чили изначально все-таки имела рыночную экономику. Им не надо было ее создавать, и все связанные с этим права собственности были, и контрактные отношения, и юридическая основа. Парагвай, Аргентина и Чили были еще с конца прошлого века наиболее экономически развитыми странами в Южном полушарии. Потом, в тридцатые годы, здесь пошли такие же фашистско-синдикалистские дела, как, скажем, в Италии. Вот тогда они и начали экономику портить. Альенде в этом смысле только продолжил традицию. Он был очень левый, а не просто социалист. И очень просоветский. Это и вызвало экономический кризис и в итоге путч. Вернулись к нормальным рыночным отношениям — и экономика сразу встала на ноги. В России такого нет. Рынок разрушен восемьдесят лет назад. Люди притерпелись жить, еле-еле сводя концы с концами. Так что русскому Пиночету взяться неоткуда...

Заново все делать — таких примеров просто нет в истории. Даже Германия посленацистская — и ей рыночную инфраструктуру заново создавать не надо было. Она у них в основе уцелела. Тем более объяснять людям, как это работает, не нужно было. А в России уже нет поколения, помнящего, что такое нормально жить...

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Правлю английский перевод своей последней книжки. По-русски она называется «Московский процесс». Это о том, как был бездарно проигран суд против КПСС.

— А следующая книжка?

— Мне пока не хочется писать. В Англии за последнее время были всего две интересные всем темы: бешеные коровы и гибель принцессы Дианы. В Америке вон, кроме, извините, гениталий Клинтона, тоже никто ничего не обсуждает всерьез. Чем глупее, тем более массово... Так что пока воздержусь от писательства...

У Володи — чудный дом с огромным окном, глядящим в сад. Кембридж — замечательное место, где хорошо работается и думается. И где Кембридж, где Владимирская тюрьма и где Чили? А вот поди же: судьба связала их — попробуй разорви этот «Буковский треугольник!»

Фото из семейного архива Н. Истратовой, В. Смолякова, А. Гостева, Фото-Новости, Sipa-Sel, ИТАР-ТАСС